Что-то незримо менялось в Дамьене — и столь же незримо начала меняться жизнь. Ворон рассудил, что если ему стало уютнее в коллегии, то надо продолжать делать то, что приводит к этому уюту. Надо поступать по-божески, видеть чужие таланты и ценить их, нужно, если ты одарён силой и ловкостью, помогать всем, кто нуждается в твоей помощи.
Это был восхитительный педагогический результат.
Правда, не без червоточины. Дамьен много, запоем читал и быстро умнел. Обретённое понимание подлинного благородства, утончённость и учёность Горация де Шалона заставили Дамьена понять, что его братья — Андрэ и Валери, которые раньше казались ему воплощением подлинного мужества… на самом деле… просто грубые и невежественные солдафоны, люди грешные и весьма далекие от Господа. Печальнее же всего было то, что это понимание оказалось совсем недалеким от истины.
Дюран несколько раз замечал, что Гастон Потье старается оказаться на его пути. Даниэль охотно окликал юношу, часто после занятий приглашал то в библиотечные залы, то на прогулки. Мальчуган нравился ему, хотя некоторые странности Гастона удивляли. Потье был изломан и неровен, но проступавший в рассуждениях ум был живым, чистым и очень быстрым.
Тем страннее звучали вклинивавшиеся иногда в его речь суждения…
— Вы говорите, что нельзя ответственность за страдание и зло в мире возлагать на власть, на классы, и задача мировой истории есть победа над злой волей в мире, а не механическое устроение счастья. Но что делать, если ты бессилен не то, что исправить зло в мире, но и со злом в себе справиться не можешь? Если ты несешь в своей крови… — Потье резко осёкся, — все ли искусы выносимы и должны ли помои выноситься до полнолунья, как выносится боевая орифламма Роланда на поле битвы и боль становится столь невыносимой… и эта чертова луна…
Дюран никогда не прерывал Потье, и тот, бросив на него исподлобья взгляд долгий и испытывающий, опускал глаза. Однажды Гастон проронил: «Вы — добрый…» Дюран мог лишь догадываться, в чём увидел Потье проявление его доброты, молча ждал, когда он продолжит, но Гастон лишь проронил:
— Надо понять и принять, что мир — юдоль скорби, и не ждать ничего. Тогда, может быть, обретёшь подобие покоя.
Дюран не спросил, почему Потье так жаждет покоя, и что мешает ему обрести его здесь, в тихих стенах коллегии, но внимательно слушал. Однако, Гастон снова не договорил, бросив настороженный взгляд на учителя.
Однажды во время их разговора в парке на скамье за их спинами неожиданно появился библиотечный кот Амадеус и громко мяукнул. Гастон в испуге вскочил с воздетыми к небу руками и лишь минуту спустя смог успокоиться. Дюран, который даже не вздрогнул, опустил глаза и сделал вывод о повышенной нервной возбудимости мальчонки.
Дюран заговорил о книгах, спросил, что читает Гастон? Не так давно появились несколько интересных романов, много говорят о Бальзаке, Сю, Стендале, Альфреде де Мюссе, Жорж Санд…Потье оживился, «Лоренсаччо» Мюссе — просто прелестная вещь, он был в восторге. Эжен Сю, по его мнению, просто бездарный газетчик, а его романы — ужасны. Quis leget haec? Кто может это читать? Они топорны и глупы до крайности. И подумать только, кто-то это читает и восхищается! Романы Бальзака он читает — кое-что интересно, Стендаль показался скучен, а женские романы — пропади они пропадом. Любит ли он стихи? Да, сборник Готье «Эмали и камеи» у него под подушкой. А что он скажет о Бодлере? Потье покачал головой. Может, это и гениально, но он предпочтет что-то… менее напыщенное. К удивлению Дюрана, Гастон читал все новинки, был в курсе последних литературных новостей. Не хочет ли он сам в будущем посвятить себя литературе? У него легкая рука, он прекрасно выражает мысли. Нет, Гастон не хотел бы этого, литературная среда слишком шумная… «Beatae plane aures, quae non vocem foris sonantem, sed intus auscultant veritatem docentem…» «Истинно блаженны уши, внимающие не голосу, звучащему на площадях, но голосу, в тиши учащему истине…»
Дюран задумчиво слушал юношу.
Если в Потье не проступало высокомерия и похвальбы своими способностями, то столь же мало было в его дружке Дофине гордости высоким положением отца. Отпрыск титулованного рода, он никогда не проявлял презрения к нижестоящим. Дюран думал, что причина — в нежелании унижать Гастона, но потом понял, что дело вовсе не в Потье, заметив в отроке благодушие и незлобивость, кротость и дружелюбие. Филипп, мягкий и сострадательный, вообще не мог никого обидеть, не мог видеть чужой боли и даже печали.
Филипп хотел понравиться Дюрану, рьяно учил латынь, стараясь преуспеть и обратить на себя его внимание, так же, как и Гастон, норовил попадаться на глаза учителю, вступал в разговоры. Педагог поинтересовался кругом чтения мальчика. В библиотечном формуляре Дофина фигурировали знаменитый трактат о вампирах «De Graecorum hodie quorundam opinationibus» Леоне Аллаччи, книга «Relation de се qui s» est passe a Sant-Erini Isle de l» Archipel» отца Франсуа Ришара, священника-иезуита с острова Санторини, опубликованная в Париже в 1657 году, «Dissertatio de Hominibus post mortem Sanguisugis, vulgo dictis Vampyren» Иоганна Роля и Иоганна Хертеля, «Dissertatio de cadaveribus sanguisugis» Иоганна Штока, «Dissertatio de Vampyris Serviensibus» Иоганна Цопфиуса и Карла Франциска ван Далена, знаменитый труд Иоганна Харенберга «О вампирах»…
Узнав об этих странных интересах д'Этранжа, Дюран однажды специально взял в библиотеке «Traite sur les Apparitions des Esprits et sur les Vampires» Огюстэна Кальмэ, вышедший в 1744 году в Неаполе с пометкой «presso i fratelli Raimondi — издано братьями Раймонди», и широко известный «Dissertazione sopra i Vampiri» Джузеппе Даванцати, архиепископа транийского.
Глаза Филиппа восторженно блеснули, когда он увидел эти книги в руках учителя. Сам он обожал эти рассказы, но был абсолютно не согласен с Даванцати, утверждающим, что «сhe apparizione de» Vampiri non sia altro che puro effetto di Fantasia», «Явленя вампиров — это порождения фантазии». Ничего он не понимает. Он правильно считает вампиризм дьявольским по своему происхождению, независимо от того, является он иллюзией или нет, но он иллюзией не является. «Рассказы о вампирах связаны с обстоятельствами, тщательно зафиксированными свидетельскими показаниями под присягой, и нельзя не присоединиться к бытующему в указанных странах поверью, что эти призрачные создания в самом деле выходят из могил и способны на те ужасные злодеяния, которые им приписывают…» Вот что пишет Кальмэ! И Аллаччи вторит ему. «Главная черта, отличающая собственно вампира, говорит он, состоит в том, что он терзает живых людей, высасывая у них кровь, которая дает ему новую жизненную силу». Таков он и есть.
Дюран с изумлением смотрел на красивого мальчика с блестящими глазами, повествующего о столь отвратительных существах, при этом поддержал разговор, приведя в пример вампира, о котором писали в бытность его в Италии тамошние газеты. Тот, правда, не пил ничьей крови, но был пойман за раскапыванием могил, кажется, с целью грабежа… Тут отец Даниэль, надо заметить, слукавил. Газеты писали о столь отвратительных склонностях гробокопателя, что рассказать о них подростку было невозможно. Между правдивостью и целомудрием Дюран, не задумываясь, выбрал последнее. Потом поинтересовался: Гастон Потье тоже любит рассказы про вампиров? Оказалось, что да, он читал все трактаты, что д'Этранж брал в библиотечном хранилище, но при этом полагает, что это все сказки. Но это не сказки. Вампиры есть. Разные. Вампир не жив и не мертв, его можно назвать живущим в смерти. Он — изгой среди порождений ада.
