— Ты… что-нибудь ищешь? — уточняю я. И уже собираюсь добавить: «Механических карандашей у нас нет», но язык не слушается. Коварные демоны сна расслабляют все тело до последней клеточки.
Угрюмо нахмурившись, Куколка торопливо обмахивается круглым веером на бамбуковой рукоятке. Слабые обрывки воздушных волн долетают до меня, и я опять оживаю.
— А письма вы тоже пишете? — вопрошает Куколка, продолжая сверлить меня взглядом. Ну и дела, поражаюсь я. А я-то думала, она зашла за каким-нибудь ластиком. Что-что, а писем от лица первоклашки я не писала еще ни разу!
— Пожалуйста… Напишите за меня письмо! — уже почти умоляет Куколка, вдруг поменявшись в лице.
— Но…
— Я заплачу сколько нужно! — поспешно добавляет она.
Как будто дело в деньгах, думаю я. Для начала понять бы, что вообще происходит!
— Что за письмо? Кому? Объясни все толком!
— Сенсею, — неохотно признается малявочка.
— И о чем же ты хочешь написать сенсею?
Ее пухлое личико мрачнеет. От моих расспросов она лишь замыкается еще больше.
По традиции магазинчика клиенту, пришедшему заказать каллиграфию, предлагается какой-нибудь чай. На минутку оставив Куколку, я переползаю в подсобку и достаю из холодильника пару банок мандаринового сидра. Деликатес острова Сикоку, присланный госпоже Барбаре ее бойфрендом из префектуры Ко́ти, которым она, в свою очередь, поделилась со мной.
— Угощайся!
Откупорив банку, выставляю перед носом Куколки мандариновый сидр. Из другой банки угощаюсь сама. Пот стекает градом по позвонкам. При каждом глотке пузырьки леденящей пены скачут во рту, будто крошечные золотые рыбки. А затем проделывают в теле глубокий прохладный тоннель.
— Ра́бу… — коротко буркает Куколка. И замолкает, точно на полуслове.
Мои брови подпрыгивают. Или я ослышалась?
— Какому еще «рабу»?
Правду из этой малявочки нужно вытягивать, как нитки из распущенного свитера.
— Рэ́та, — добавляет она.
Кусочки пазла наконец соединяются у меня в голове. Love letter? Ах вот оно что!
— То есть… ты хочешь отправить сенсею… любовное послание? — уточняю я, осторожно подбирая слова. — Я правильно поняла?
Куколка наконец-то берет банку с сидром. Подносит ко рту. И, уже не в силах сдержаться, за один присест выхлебывает все до дна. Приглядевшись, я различаю легкий пушок вокруг ее губ. Когда она заговаривает вновь, до меня доносится сладкий аромат мандаринов.
— Если напишу я, он догадается, что написал ребенок. И не поймет, что я чувствую на самом деле! Вот бабуля мне и сказала. Что здесь живет еще одна бабушка, которая всегда все напишет как надо…
Слово «бабушка» громыхнуло эхом в моих ушах. Значит, эта малявочка ищет мою бабушку, то есть Наставницу? Ту, кому ее бабушка раньше заказывала свои письма?
— …И что благодаря ей у бабули когда-то возникла небесная связь с дедулей. Пожалуйста, напишите!
Выкрикнув это, она низко кланяется. Того и гляди вот-вот бухнется передо мной на колени.
Что ей ответить — я навскидку сообразить не могу.
— Даже не знаю… — честно говорю я. — Может, дашь мне время подумать?
Принять подобный заказ — дело рискованное. Судя по виду, сейчас эта Куколка классе в пятом или шестом. Еще не взрослая женщина, но уже и не наивное дитя. И если из-за того, что такая пигалица пишет любовные письма собственному учителю, начнутся какие-нибудь неприятности…
Решиться на это сразу я не могу. А значит, и не должна ничего обещать впопыхах…
— Спасибо за сидр! — выкрикивает она вдруг. И, резко вскочив, вылетает из магазинчика.
Я долго гляжу в окно, провожая взглядом ее улепетывающую фигурку. А летнее солнце затапливает всю нашу улочку сплошными оранжевыми оттенками.
Мадам Кефир явилась уже на закате.
Заперев магазин, я сидела на веранде у госпожи Барбары, которая позвала меня на охлажденную со́бу[37]. Заходить к ней вечером мне доводилось редко, но на этот раз у нее, похоже, отменилось очередное свидание, «взамен» которого она и решила позвать меня. Услыхав чей-то голос со стороны «Канцтоваров Цубаки», я выглянула наружу и меж веток камелии различила миниатюрную женскую фигурку.
На пришедшей была форма для гольфа, и о том, что это Мадам Кефир, я догадалась по ее носочкам — темно-синим в белый горошек. «Как же она играет в гольф? Или нога уже не болит?» — удивилась я, но решила не спрашивать.
— Добрый вечер! — сказала я, подходя к Мадам Кефир со спины. Вздрогнув от удивления, она обернулась. На обочине, в трех шагах от нее, громоздился ярко-красный BMW. Видимо, от солнцезащитного крема ее лицо белело в надвигавшихся сумерках, будто лишенное всякого тела.
— Я проезжала мимо, — сообщила Мадам Кефир. — Но готова оплатить выполненный заказ. Мы могли бы сейчас рассчитаться?
Что ж, подумала я. Магазин, конечно, уже закрыт. Но не прогонять же клиента, заглянувшего сюда специально, да еще с такой целью!
Заскочив в дом с черного хода, я отперла входную дверь изнутри и с поклоном пригласила Мадам Кефир к прилавку.
— Очень вам признательна! — сказала она, входя. — Вы меня просто спасли. Госпожа Сунада специально звонила, чтобы поблагодарить. Сказала: «Какое тонкое, душевное послание!» И даже расплакалась! — с гордостью подчеркнула Мадам Кефир.
— Серьезно? Я очень рада! — сказала я. Мысль о том, что мои старания кому-то пригодились, и правда радовала мне сердце.
— Можно увидеть счет? — уточнила Мадам Кефир.
— Да, конечно!
Выдвинув ящик стола, я достала конверт со счетом, выписанным на ее имя.
— Вот, прошу вас…
Мадам Кефир открыла конверт, развернула листок, и тут из ее горла вырвался нечеловеческий крик. «Неужто переборщила?» — внутренне сжалась я.
— Так дешево?! — воскликнула она возмущенно. И, раскрыв роскошный кожаный бумажник, выложила на стол десятитысячную банкноту[38]. Свеженькую, только что отпечатанную.
— Сдачу оставьте себе, — проговорила она небрежно, пододвигая деньги ко мне. И, заметив мою растерянность, добавила нечто странное: — В том, что теперь я могу себе это позволить, огромная заслуга вашей матушки.
Тут я запуталась окончательно. Ни одной женщины, которую можно назвать моей «матушкой», я в жизни не помнила, хоть убей.
Теперь уже смутилась она.
— Я о той госпоже, что всегда здесь была… — пояснила она в затянувшейся паузе. — Ведь она — ваша мать? Или я ошибаюсь?
— Это моя Наставница. Скорее уж, соответствует бабушке, — ответила я, подчеркивая глагол.
Сама я полжизни провела в заблуждении, считая Наставницу своей бабкой. Чего уж тут ожидать от других!
— Когда-то она написала за меня письмо, которое поразило моего мужа в самое сердце! И связало нас с ним на всю жизнь…
Что на это сказать, я не представляла.
— А! То есть вы и не знали? — удивилась она.
Впрочем, кое-что я все-таки уяснила.
— Значит, тогда вы и поняли, что здесь пишут письма?
— О да! Я тогда жила в Коцубо́[39], частенько сюда заглядывала… Ваша ма… э-э, простите, ваша бабушка была знаменита на весь Сёна́н! Давно уже собиралась заглянуть к ней, поблагодарить, да все как-то не до того было… А как узнала про бедного Конноскэ, тут же о ней вспомнила! Надо бы заглянуть, думаю, к ее светлости. Может, напишет для меня соболезнование? Смотрю — а вместо нее уже юная принцесса! Ну, я, конечно, удивилась сперва… Но ведь написала же, да как здорово! Внучке своей рассказываю, так она сразу глазки таращит: что же там за магазинчик «Цубаки» такой? И мигом смотреть побежала! Ну и дела…
Вот оно что, осенило меня. Так вот кого мне так явно напоминала малявочка, что забегала в обед!
— Я ей говорю: не будь той бабушки, тебя бы и самой на свете не было! А она любопытная. Сразу все сама увидеть хочет! Вы уж на нее не серчайте…
