- Что же, мужик лучше стал? - спросил Алеша, которому трудно было говорить: он думал о брате и о том, как хорошо, что есть деньги и можно спасти брата, что на это есть надежда по крайней мере.
- Не знаю, лучше мужик стал или хуже,- продолжал землемер. - Но ясное дело, стал он беспокойнее. Не спит.
- Это япошка дурману напустил, - проговорил неожиданно офицер, который лежал наверху, свесив голову вниз и слушая разговор.
- Как япошка? - спросил землемер, недоумевая.
- Солдатики, которые домой вернулись, у них в голове неладно.
"Как этот офицер нескладно говорит", - подумал Алеша и, заглянув на собеседника снизу, сказал:
- Вы непонятно выражаетесь. Почему у солдат в голове неладно?
- И у меня тоже в голове неладно. Невозможно вынести такие дела.
- В самом деле,- опять вмешался в разговор землемер. - В самом деле, говорят, многие из участников войны впали в этакое состояние, как бы сказать, расстройства или помрачения.
- Да. Мы всех манджурской лихорадкой заразили. Что ж! Надо признаться, и вы все, господа, головы потеряли.
- Про какую вы там лихорадку говорите? - нахмурился Алеша.
Слова офицера почему-то раздражали его и беспокоили, и он чувствовал, что офицер говорит о чем-то важном.
- Про такую лихорадку. Никто в себе теперь не уверен. Забыли о чести. Потому что все как в жару.
- Что за честь, когда нечего есть, - сказал землемер, кисло улыбаясь.
- Нет-с, милостивый государь, без чести никакого дела не сделаешь. И в освободительном движении, так называемом, без чести тоже участвовать никак нельзя. Я, - вы скажете, - рассуждаю как офицер. Но уверяю вас, милостивый государь, что без чести никак нельзя. Это все равно, что знамя потерять.
- Вы далеко изволите ехать? - спросил землемер, желая, по-видимому, прекратить этот разговор.
- Да, мне слезать сейчас.
Офицер спустился на руках вниз и стал топтаться по купе, укладывая вещи, надевая шапку и застенчиво поглядывая на спутников. Он заметно прихрамывал.
- Извините, господа, если что неладное сказал. Я о чести не к тому, чтобы обидеть. Я сочувствую интеллигенции.
Выходя из купе, он приложил руку к козырьку и прибавил:
- И рабочему классу особенно... Но и рабочему человеку о чести тоже надо помнить... До свидания...
- С предрассудками господин, - усмехнулся землемер, когда офицер, прихрамывая, вышел из купе. - Об таких тонкостях, как честь, думать не приходится. Дело не в чести, а в том, чтобы отстоять свои насущные интересы... А что касается войны...
И землемер стал рассуждать пространно на эту тему. В облаках табачного дыма то возника-ла, то пропадала его бороденка клином и поблескивали на носу очки.
Алеше было скучно слушать рассуждения землемера, и он был рад, когда и этот спутник через полчаса вышел на какой-то станции.
Алеша остался вдвоем с незнакомкою.
Он уже несколько раз посматривал на свою таинственную спутницу, которая дремала, прижавшись в углу дивана. До станции Ромодан, где предстояла пересадка и надо было ждать поезда семь часов, осталось езды часа два - не более. Алеша не хотел спать и был не прочь поговорить со своей спутницей. И вот, поймав, наконец, взгляд незнакомки, блеснувший на миг из-под черного шарфа, он сказал:
- Я вам мешаю, должно быть. Вам спать хочется. Я пойду поищу места в другом купе.
- Нет, я не буду спать. У меня в Ромодане пересадка, - ответила незнакомка приятным мягким голосом.
И Алеша, услышав этот голос, решил тотчас же, что его спутница миловидна, а может быть, и прекрасна, хотя в полумраке он все еще не мог разглядеть ее лица.
- И мне в Ромодане. Семь часов придется там сидеть.
Незнакомка без причины засмеялась.
- Там и спать невозможно. Скамейки жесткие, да и те всегда заняты.
- Вам, значит, так часто приходится ездить?
- Да не очень, однако приходилось.
Теперь незнакомка открыла свое лицо.
Она была миловидна. У нее были влажные, как у Алеши, глаза, нескромный улыбающийся рот и золотистая, нежная гибкая шея, от которой, как показалось Алеше, распространился запах, сладкий и пряный.
- У меня в Екатеринославе отец, - сказала незнакомка неожиданно. - Я к нему еду. И мачеха моя там. Вы что? Не верите?
Этот странный вопрос, прозвучавший некстати, смутил Алешу: как будто бы незнакомка сама намекала этим вопросом на какую-то возможность неправды и обмана с ее стороны.
- Как я могу не верить? Зачем не верить? - пробормотал Алеша, чувствуя, что этот вопрос ее сразу устанавливает между ними какие-то особые отношения.
- Мужчины никогда не верят, когда им правду скажешь. А когда солжешь, тогда верят,- проговорила незнакомка, несколько растягивая слова и жеманясь.
Алеша ничего не ответил, чувствуя, что то женское, неопределенное и, однако, острое, таинственное и все-таки давно знакомое, чего он боялся и к чему непрестанно влекло его, возникло сейчас рядом, как странная власть, как чародейная сила.
"Кто эта женщина? - подумал Алеша, недоумевая. - Мещаночка какая-нибудь. Неужели проститутка?"
И ему стало почему-то страшно и стыдно.
- До Ромодана два часа ехать,- пробормотал Алеша.
Незнакомка встала, уронив шарф, и приотворила дверь.
- Все спят, - сказала она. - Прилечь разве... Если вы спать не будете, разбудите меня в Ромодане. Пожалуйста.
- Хорошо. Мне спать не хочется, - согласился Алеша.
Она сняла пальто и, свернув его, положила под голову. Алеша заметил, что край платья у нее завернулся и почти до колена открылся черный чулок. Она лежала не шевелясь, и молча поблескивала глазами.
Алеша смотрел на свою спутницу как завороженный, и ему казалось, что она чуть-чуть улыбается. И эта неясная улыбка, которую Алеша худо видел, но которую угадывал, однако, волновала его и у него было такое чувство, как будто ему щекотали острием ножа грудь, где сердце.
И вдруг Алеша нахмурился и отвернулся: он вспомнил о брате и ему стало стыдно, что он способен в такую минуту думать совсем об ином и, может быть, нечистом и низком.
Незнакомка недолго так тихо лежала.
- Нет, боюсь заснуть. Вы тоже задремлете. Проспим мы с вами Ромодан, сказала она, усмехаясь, и встала.
- Проводнику можно сказать, чтобы разбудил, если мне не верите, улыбнулся и Алеша.
"Какая она стройная и трепетная", - подумал Алеша, любуясь девушкою, которая достала из сака зеркальце и, подойдя к фонарю, поправляла волосы.
- У вас в Екатеринославе тоже родные? - спросила она, чуть повернув голову и кося глазами на Алешу через плечо.
- Да.
- А я у тети в Киеве гостила. Только как в гостях ни хорошо, а дома все-таки лучше. Поживу дома. А вы, должно быть, удивляетесь, что я одна ночью еду. Вы, может быть, думаете, что я из таких. Говорят, что здесь на железной дороге такие девушки разъезжают.
- Что вы такое говорите! Я вовсе не думал ничего.
- А иные думают. Когда я вон там шла, меня из соседнего купе офицер к себе поманил. Только он ошибается очень. Я не корыстная. Вы мне не верите, молодой человек?
Алеша молчал.
- Можно рядом с вами сесть? - продолжала незнакомка, усаживаясь рядом с Алешей совсем близко.
- Пожалуйста.
- Я, конечно, невинную девочку из себя не строю, но только, извините, пожалуйста: у меня есть отец, ювелирным делом занимается. И мачеха есть. Мамочка моя умерла три года назад, великим постом.
- Я не знаю, зачем вы мне все это рассказываете.
- Затем, что вы на меня подозрительно смотрите, а я не хочу, чтобы вы на меня так смотрели, потому что вы мне нравитесь.
- Какая вы странная.
- Ничего не странная. Самая обыкновенная девушка, - засмеялась незнакомка. - А зовут меня Катюшей.
Она придвинулась к Алеше совсем близко и положила свою маленькую, горячую руку на его руку, большую и сильную, сжатую крепко в кулак.
- Если вы думаете, Катюша, что я интересуюсь женщинами, то вы ошибаетесь, - совсем смутился Алеша.
Но Катюша не слушала его. Она вытянула ноги и подобрала юбку.
- Какие у меня ножки стройные. Правда? Нет, я не корыстная, хотя и люблю...
- Что?
- Целоваться люблю.
Алеша высвободил свою руку из-под руки своей спутницы.
Но она как будто не заметила его жеста и, не смущаясь, спросила:
- А вас как зовут?
- Алексеем Владимировичем.
- А! Алешенька!
Поезд пошел быстрее, торопливо застучали колеса, и стало покачивать.
- От фонаря глазам больно, - сказала Катюша и быстро вскочила на диван, опершись на плечо Алеши. - Я фонарь задерну. Вот так.
От синего полумрака, от мерного покачивания вагона и близости этой нескромной мещаночки у Алеши слегка кружилась голова и приятно замирало сердце.
Катюша забралась с ногами на диван и болтала, как сорока, как будто бы они давно уже знакомы и предстоит им впереди немалый путь.
Поезд замедлил ход. Вагон дрогнул. Звякнули буфера. Блеснули огни станции.
- Это не Ромодан? - забеспокоился Алеша.
- Ничего подобного. Это полустанок какой-то.
Алеша приник к стеклу, тщетно стараясь разглядеть во мраке надпись на полустанке. Он чувствовал у самого уха горячее дыхание Катюши, которая совсем прижалась к его плечу, уверенная, по-видимому, что это ему не может быть неприятно.
