А плыть ты должен по морю, где живет огромная рыба-меч. Если доплывешь, то дальше надо ехать через пустыню, где живет страшный лев. Днем он спит и всегда охотится по ночам. Тебе и с ним предстоит сразиться!
Когда победишь льва и перейдешь пустыню, попадешь в страну великого Бабура, где бегут прохладные арыки, где цветущие сады с райскими птицами, а вдали – высокие снежные горы. Сам Бабур живет в роскошном дворце с фонтанами – да только не задерживайся там, помни, что дети ждут новогодних подарков. Тут ожидает тебя главное испытание – нужно найти глубокую пещеру в горах, в ней живет дракон с тремя головами, он день и ночь не спит, стережет мешок с волшебными фруктами».
Дал мне друг саблю, да не простую, а волшебную, которой только и можно победить трех чудищ. Эта сабля сейчас со мной и достанется тому из ребят, кто лучше всех выступит. А девочки разыграют другой приз, подарок Бабура – чудесную косынку с арабскими письменами. Кому она достанется, та будет самой красивой.
А теперь слушайте, что дальше было. На второй день, как мы отплыли, разыгралась буря, и наши плавающие сани чуть не захлестнуло. Только буря утихла, как Снегурочка заметила вдалеке бурун, зрение-то у нее острое. То рыба-меч неслась прямо на нас! Я выхватил саблю, примерился, а Снегурочка так ловко развернула наши сани-амфибию, что одним ударом я ту рыбу пополам рассек, она перевернулась и утонула.
Скоро пристали мы к берегу, ехали по пустыне весь день, по барханам будто по волнам, и вот наступила ночь. Снегурочка уснула, я ее укутал, а сам глаз не сомкнул, помнил, что где-то рядом голодный лев бродит. И не зря – только полночь миновала, слышу я шорох в колючих зарослях. И – огромные глаза в темноте сверкают, как у собаки Баскервилей – все читали? (Маски хором: «Все!») Со злобным рыком, одним махом, лев ка-а-ак прыгнет – да на волшебную саблю и напоролся, острие прямо в сердце попало. Тут Снегурочка проснулась. «Ты что, – говорит, – Дед Мороз?» А я ей так тихо: «Спи, – говорю, – завтра день тяжелый, это ветер шумит в саксауловом лесу».
Наконец приехали мы к Бабуру во дворец, хотел он устроить нам роскошный пир, да сказали мы – торопимся к детям, на Новый год спешим. Он и говорит: «Все у меня есть, чем хочешь одарю, но волшебные фрукты, что дают силу, стережет в пещере трехглавый дракон, и по обычной дороге туда не пройти. Но есть один тайный ход в пещеру, надо по веревке спуститься с высокой скалы, напасть на дракона сзади и среднюю голову отрубить первой – дракон растеряется и плохо будет соображать. Две других головы тогда совсем легко будет победить».
Так я и сделал. Привязал веревку к скале, а Снегурочка стояла и смотрела, чтобы веревка не развязалась. Только спустился до середины, как вижу – средняя голова что-то почуяла и внимательно так смотрит на меня снизу. Тут я крикнул: «Снегурочка, выручай!» Она большой камень вниз и столкнула. И камнем этим прямо по лбу этой голове как ша-а-рахнет! И пока голова в себя не пришла, я саблей ее и срубил. Ну а остальные две так поглупели, что их совсем легко отрубить было. Так победили мы со Снегурочкой трех чудищ и вот оказались здесь, перед вами, с подарками. И волшебная сабля, и волшебная косынка с арабскими письменами скоро найдут своих владельцев. Золотые орехи на елке висят – в них имена спрятаны. Ну, кто первый?
– А что тут на косынке написано?
– О, это древние письмена, только один мудрый Бабур их и может прочитать. Но мне он открыл секрет. Вот что здесь сказано: «Хвала достойнейшей! Да не будет тебе равной в этом мире!»
– А на сабле что? Тут тоже надпись какая-то!
– О, это старинный клинок! Настоящая арабская гурда! А надпись гласит: «Герою хвала, что милостив даже к врагу, – души неверных он от уз земных разрешит».
– Как это – «от уз разрешит»?
– Так в древности поэты говорили. Это значит – отправит к праотцам.
– А за кого они сражались? За немцев или за нас?
– Ну, это давно было, еще до всяких немцев. А если бы сейчас, так, думаю, обязательно за нас! А теперь, ребята, давайте фанты развернем. Все готовы?
И Николай Георгиевич снял с пахучей ветки первый орех в золотой фольге.
– Первый фант – Маша. Второй – Лиза. Чем будете расплачиваться, дорогие дамы? Танцы, песни, стихи, гимнастика? Прошу!
– Слушай-ка, что я придумала, – заговорщически шепнула Маша подруге. – Помнишь, ты говорила, у Ильи черкеска есть, пусть принесет. Мы сейчас такое устроим!
А у Ильи действительно висела в шкафу черная черкеска, совсем новая, с газырями, – купили ее на день рождения в прошлом году, да быстро вырос и мала оказалась. С кинжалом на тонком пояске, да еще и папахой в придачу.
Делом минуты было залезть в шкаф, где наряд дожидался своего звездного часа, и незаметно пробраться в ванную, где Маша выправляла себе горелыми спичками усики перед зеркалом. Тем временем Ольга Николаевна, которую Маша попросила о музыкальном одолжении, уже сидела за фортепиано, пробуя тихонько лезгинку.
Ну и видок был у Маши! Вообще-то что надо – черкеска сидела как влитая, папаха лихо заломлена, а в замечательном танце, не жалея пальцев, она даже на носочки вставала! Ходила гоголем – а может, орла изображала – вокруг Лизы, с резко отточенными движениями, которые составляли контраст с Лизиными плавными – та павою плыла по кругу, даром что в халдейском колпаке. Та'-та – та'-та – та-та' – та' – да кто же не знает лезгинки! И обе так ловко, будто всю жизнь только этим и занимались! Хороши были и еле уловимые движения кистей рук у Лизы, которая вполне вошла в образ.
Неразлучные медведь с волком зачарованно смотрели на происходящее. Только лисичка чуть погрустнела – вот ей бы так!
Илья тоже любовался, но мысль его раздваивалась – не мог он не думать, что ж ему-то делать, а он был следующий, так решил неумолимый жребий. Вариантов было немного – сыграть в четыре руки с безотказной Ольгой Николаевной «Запорожец за Дунаем», которой, конечно же, ничего не стоило прочесть с листа вторую партию. Или, может, стихи Пушкина – читал же он их гостям, по просьбе отца, стоя на садовом столике, еще позапрошлым летом, да вот беда – прекрасные эти стихи, про «души прекрасные порывы» и «оковы самовластья», были слишком серьезны для новогоднего вечера. Первый же вариант, рядом со сногсшибательным Листом, этюд которого небрежно наиграл сильно продвинутый Аркадий, стоявший сейчас в демонической позе у стены, казался просто провальным. В общем, дело было швах, и Гулак-Артемовскому дана была решительная отставка.
А лезгинка между тем подходила к концу. Мария и так превзошла саму себя, упав на колено перед сине-золотистой пирамидальной Лизой. И в этот момент – да не посетует читатель на автора, не по своей воле взвалившего на плечи юного героя ношу не по годам? – ведь никакой «счастливой мысли» бедняге в голову не приходило, тот и сам не заметил, как вынесло его к пахучей елке, и опомнился он только после того, как, в каком-то отчаянном бреду, пройдя уже половину дистанции, услышал собственный голос, читающий – недавно попавшиеся ему на глаза, совсем не детские стихи – страшно подумать! – да и автор никогда не поверил, если б не знал точно, что так оно и было? – один из сонетов Шекспира в недавнем переводе Маршака.
Илья, признаться, зря очнулся, в полубессознательном состоянии оно, может, и лучше бы сошло, а так ведь выпустил, растерявшись, предпоследнюю строфу.
Вот он, этот сонет, со знаменательным пропуском:
Едва лишь ты, о музыка моя,Займешься музыкой, встревожив стройЛадов и струн искусною игрой, —Ревнивой завистью терзаюсь я.Обидно мне, что ласки нежных рукТы отдаешь танцующим ладам,Срывая краткий, мимолетный звук, —А не моим томящимся устам.…………………………………………..Но если счастье выпало струне,Отдай ты руки ей, а губы – мне!
Последние две строчки чтец будто выдохнул, думая о Марии, – да нет, он их грозно выкрикнул, в отчаянье каком-то, и тут же залился пунцовой краской – может, еще и оттого, что зрителей, привлеченных удалой лезгинкой, сильно прибыло, и аплодисменты, не израсходованные на Марию с Лизой, оглушительно прогремели теперь в честь отчаянного чтеца!
Слышались, сквозь крупный частый дождь хлопков, возгласы: «Нет, ты только послушай!», «Ай да Илюша!», «Ну, артист будет!». Они доносились до его слуха как сквозь туман. Но краем глаза он заметил и внимательный взгляд Машиных зеленых глаз – ей в тот момент говорил что-то на ухо, улыбаясь, самодовольный Аркадий.
– Всех просим за стол! – Внятный, давно ожидаемый призыв прозвучал как нельзя кстати – поросенок на блюде торжественно проплыл в столовую.
Детский стол был приставлен углом к взрослому по торцовой стороне, так что сидели хотя и вместе, но и чуть порознь. Стрелки стенных часов приближались к двенадцати, радостное оживление нарастало. Но вот захлопали пробки шампанского, которое, ради такого случая, налили и молодежи – пока что провожали старый год. И общий разговор о делах прошедших, и новогодние закуски, кочевавшие по столам, и тосты – немудрящие, теплые, добрые – легко объединяли всех. А когда пробило двенадцать и заиграл гимн, все бросились чокаться, со звоном бокалов забылись старые волнения – страна входила в новый, пятьдесят четвертый год, и целая ночь веселья была впереди!
