Правый глаз парня тоже не разочаровал: подле опрокинутой и распахнутой шкатулки весело искрилась в последних лучах солнца золотая лужица монет.
- Так я чего, победил? - невесть у кого тупо поинтересовался Данька. - Победил, выходит?!
Захотелось прыгать до верхушек дубов, орать от счастья, петлями бегать вокруг деревьев и даже расцеловать в морду давешнего медведя, если подвернется.
- Эгей! Лю-у-уди! Да я же теперь герой! Великий воин, гроза чудовищ! Эй...- Парень осекся. Мужчина, поникнув головой, безжизненно висел в паутине. Выходит, ничего он от Даньки не хотел - лишь предостеречь. А он-то, дурак, еще добренького из себя корчил: «Сейчас, погодь, покуда я золотишка нахапаю...» Одни деньги на уме были, а что есть вещи куда ценнее, только сейчас дошло.
Парень торопливо сунул пальцы в облепившие шею волосы, и, с нарастающим испугом помяв холодное костенеющее горло, уловил-таки слабое трепыхание. А может, все-таки еще не поздно? Ну хоть один шанс из сотни, а?!
Не без труда разжав мужчине зубы, Данька вылил ему в рот всю склянку. Клокотнуло, но глотнул он или нет, парень не понял. Тем не менее вытащил нож, перепилил нити, связывающие паутину с коконом, и оттащил его на ровное место. От голого тела паутина отдиралась с трудом, липко чавкая и норовя переклеиться на Данькины руки. На синюшные пятна вокруг паучьих укусов парень старался не глядеть. Сколько она из него крови высосала? Хватит ли на жизнь, если зелье все-таки переборет яд?
Вернувшись к паутине, парень прямо на ней вспорол один из малых коконов. На землю хлопнулось тележное колесо, Данька еле успел отскочить, в семь корок отматюгав его за все свои сегодняшние мытарства. Снова всадил нож в паутину. Вторая попытка оказалась более успешной - нашелся отрез так и не довезенного купцом до лавки сукна, дорогого, шелковистого. А главное - теплого и мягкого, хватило укутать мужчину с ног до головы. Оставив его лежать под дубом, Данька сбегал за лошадью. На краю поляны Капустка, нюхнув трупного духа, захрапела и заартачилась, но парень безжалостно («а мне, думаешь, легко?») стегнул ее поводьями, заставив подкатить телегу к самой паутине.
Вечер очертил паучью тушу черной тенью, сделав вдвое больше. Стараясь на нее не глядеть, Данька бережно переложил мужчину на сено, зарыл у него в ногах ссыпанные в мешок побрякушки. Без разбору, до кучи нарубил и набросал в телегу паутинных свертков. Заставить себя здесь переночевать, а поутру спокойненько прошерстить паучью «кладовку» Данька не смог. Не столько страшно, сколько противно - словно не законные трофеи собираешь, а чужие могилы в погоне за поживой раскапываешь.
Капустка охотно, бегом потащила телегу прочь с поляны.
* * *
Ночевать пришлось в Волчьей Слободке. Одна надежда, что по осени волки смирные, отъевшиеся за лето.
Кобылу Данька на всякий случай оставил стоять в оглоблях, только отстегнул удила и бросил ей охапку сена. Насобирал ворох горючего соснового сушняка, развел костер и растянулся на телеге, заложив руки за голову и глядя в ясное звездное небо. Попытался представить свежий сруб из золотистых брусьев, удойную коровку и стадо овечек, Шарасю с блюдом пирогов... но ничего не получилось. Мешало надсадное, все редеющее и слабеющее дыхание под боком. Каждый вдох давался мужчине с огромным трудом, по углам рта вязко пузырилась слюна.
«Да я и так уже все, что мог, для него сделал», - ворочаясь с боку на бок, пытался убедить себя Данька.
«Ой ли?» - издевательски уточнял внутренний голос, не желая замолкать. И добился-таки своего.
- Слышь, мужик... ты, это... на-ко вот. - Данька поспешно, пока не успел передумать, вложил в безвольные ладони концы заветной веревочки. Сжал поверх свои кулаки и, невесть зачем зажмурившись, выпустил на волю заключенную в последнем узелке удачу. Провел по веревочке пальцами, прощаясь с присевшим было на плечо и тут же упорхнувшим счастьем, и, шмыгнув носом, зашвырнул ее подальше в темноту.
Но кто сказал, что счастье заключается только в деньгах?
Чистая совесть тоже чего-нибудь да стоит.
* * *
Вороний грай разбудил Даньку как раз вовремя, чтобы насладиться расчудесным зрелищем: сероволосый, перегнувшись через бортик телеги, надрывно блевал желчью. Когда это занятие ему надоело и он, тяжело дыша, грудью обвис на перекладине, Данька приподнялся и за плечи втянул его обратно на сено.
- Ну и везучий же ты, мужик! Соображаешь хоть чего?
Мужчина жадно отпил несколько глотков из поднесенной к губам фляги, поперхнулся, снова сблевал, и, немного отдышавшись, знаком показал: еще. Глаза у него были по-прежнему совершенно дурные, разъезжающиеся, но все с ним произошедшее он, похоже, помнил, потому что не удивился ни Даньке, ни телеге с трофейным добром, а, вытерев губы дрожащей рукой, хрипло спросил, куда они едут.
Село Три Кринички он знал - кивнул и закрыл глаза.
- Эй, а зовут-то тебя как? - Данька, спохватившись, осторожно потеребил его за плечо.
- Дар...- сонно отозвался сероволосый, сворачиваясь клубочком.
- Тоже мне, дар... убыток один, - по-доброму усмехнулся Данька, берясь за вожжи. На душе у парня было невероятно легко и светло: и он жив, и его спаситель-спасенный сладко дрыхнет, больше не измучивая себя каждым вдохом, и вокруг такая красотища осенняя, что сколько ни глазей - не наскучит. В селе героем примут, на руках по всем улицам пронесут, в каждой корчме нальют бесплатно, любая девка сама на шее повиснет, пацанят новорожденных еще год будут Даньками нарекать...
А колдун небось первым за околицу выскочит.
Но об этом Данька старался пока не думать.
* * *
Ближе к обеду, остановившись возле уже освоенного кем-то кострища, сварили похлебку из перловки и собранных в Волчьей Слободке маслят. Вернее, Данька варил, а сероволосый, приподнявшись на локте, с удовольствием втягивал ноздрями аппетитный дымок.
Котелок, как и ложка, был один, в первый черед подсунутый Дару. Убедившись, что тот, как и уверял, вполне способен поесть самостоятельно, Данька хозяйственно затоптал угли, проверил упряжь и, для порядку покрутившись по полянке, присел на обрешетку дожидаться своей очереди.
- Спасибо. - Мужчина подул на неловко зажатую в кулаке ложку и поправился: - За все спасибо. В Трех Криничках у меня есть знакомый купец; думаю, он без проблем ссудит мне полсотни золотых, так что...
- Ты что такое говоришь?! - неподдельно обиделся Данька, чуть не сверзившись с борта телеги. - Да кабы не ты, висеть мне сейчас с тобой рядышком паучихе на радость! Даже медяка не возьму, и не смей предлагать!
- Извини, - не стал спорить Дар. - Но за рубашку-то хоть заплатить позволишь? Я давно такую искал, честно.
За утро Данька от дорожной скуки разобрал свои (бывшие) трофеи. Часть покидал в придорожную канаву, но нашлось там и кое-что стоящее. Например, серебряная ваза или сверток с новехонькой, только что от портного, одеждой, из которой Дар выбрал себе густо расшитую черной нитью рубаху. Красивая, хотя Данька на такую нипочем бы не польстился - пес его знает, что эти жучки-руны означают. Да еще черные.
Парень только махнул рукой:
- А, она все равно не моя, носи на здоровье. Авось не убудет с неклюда.
Дар удивленно опустил ложку:
- И сколько, если не секрет, этот неклюд пообещал тебе за героизм и его... хм... материальные последствия?
- Ну, вообще-то...- смутился парень, - это я ему пообещал.
По мере Данькиного рассказа мужчина все выше поднимал брови, забыв про еду.
- Погоди, но ведь удача не поддается магическому воздействию, это во всех трактатах написано! Ни рассчитать, ни предсказать, ни тем более наколдовать ее невозможно! Обвел тебя неклюд вокруг носа, он-то ничем не рисковал: всучил простую веревочку, а там уж пусть удача сама разбирается, кому вершки, а кому... катышки.
- Ты, гляжу, ученый...- уважительно протянул парень. - Да только я это и без умных книжек знал, а чуть припекло - купился как простачок юродивый. Хошь не хошь, придется теперь все добро отдать, а то неклюд мне жизни не даст, непременно проклянет али сглазит. Сглаз-то взаправдашний бывает?
- Бывает, - честно сказал Дар.
- Вот то-то и оно, - вздохнул Данька, понуро тряхнув вожжами. - Ладно, уж как-нибудь справлюсь... без меча проживу, на рубаху заработаю, а кольцо... на кой дураков плодить?
С версту ехали молча. Под копытами и колесами шуршала разноцветная листва, будто вкрадчивым голосом старого неклюда напоминая: «Должок!» Данька усердно горюнился, сероволосый думал, в помощь голове перебирая по обрешетке пальцами. Писец небось, в таких щепках ухоженных только перо и держать.
Впереди уже показалось общинное пастбище, по которому в ленивом перезвоне бубенцов бродили пестрые коровы, когда Дар решительно тронул Даньку за плечо:
- Нет, этого так оставлять нельзя! Да будь он хоть трижды колдун, жизнью-то ты рисковал, а ему только руки потирать осталось!
Парень представил, как неклюд с горящими глазами перебирает и укладывает в клеть Данькино кровное, и ему стало совсем тошно.
