Таир и Володька старались от души, таскали в шатер скамейки, помогали засыпать арену тырсой — смесью песка и опилок, забивали бесчисленные колышки вокруг шапито — брезент начинал звенеть от натяжения, и наконец пришла награда: их заметил человек с мегафоном — поманил пальцем.
— Цирк любите? — пророкотал он.
Володька и Таир враз кивнули.
— И я люблю, — поспешно влез в разговор Мамед-Очевидец.
— И я!
— И я!
— И я!..
— М-м-да!.. — прогудел человек с мегафоном и насупил кустистые брови.
— Ему бы бороду завести — вылитый Карабас-Барабас, — прошептала Ленка Бородулина.
— А я и есть Карабас, — рокотнул вдруг человек (и как только услышал!), — но я подобрел со временем.
Он подмигнул ребятам и протянул пачку листочков.
— Ну вот ты, курносый, на, бери! Это контрамарки на первое представление. Ждем, — обратился он к Володьке. — Раздай всем, кто нам сегодня помогал. Не хватит, приходи ко мне. Спросишь директора. А теперь брысь. По домам!
Он так рявкнул, что все вздрогнули, а Ленка прошелестела:
— Карабас. Точно. Живой.
Контрамарок хватило на весь класс. Когда Родька подошел и спокойненько протянул руку, Володька едва сдержался, чтобы не съязвить: это же, мол, балаган, вот у тебя в Юрмале… Но сдержался.
— Ты теперь главный администратор цирка? — спросил Родька, широко и нахально улыбаясь.
— Ага! — отозвался Володька. — Бери билет. Просим-умоляем от имени администрации прибыть на премьеру нашего представления.
Родька хмыкнул.
— Небось боится директор, что палатка его полупустой окажется, вот и раздает щедрой рукой контрамарки, — сказал он.
Но Родька ошибся. В день первого представления цирк был битком набит, а вокруг шапито гудела и волновалась толпа неудачников; они просительно заглядывали в глаза счастливчикам, гордо шагающим прямо в объятия контролеров, и жалостливыми, сконфуженными голосами спрашивали, нет ли лишнего билетика.
Контрамарочники прекрасно устроились в проходах, а Володька, Таир и Родька заняли лучшие места — на самой первой ступеньке. Ноги их упирались в барьер арены.
И начался праздник. Собачки играли в футбол воздушными шариками, акробаты совершали немыслимые прыжки и кульбиты, верблюд танцевал вальс, обезьяна показывала высший класс верховой езды, галопируя на козле, клоун… Да, это был замечательный клоун! Он умел делать все, что делали другие артисты, только смешно. Кроме того, он умел играть на обычной пиле, пускать струйки слез из глаз, вынимать из-за пазухи большущий аквариум с золотыми рыбками и делать еще множество замечательных и непостижимых вещей.
С Родькиной физиономии давно уже сошла снисходительная усмешка, он хохотал вместе со всеми, хлопал, орал и веселился.
Но всех перещеголял какой-то мальчишка.
Когда клоун неожиданно выпрыгнул из своих великанских башмаков и сделал сальто, в верхних рядах кто-то так завизжал от восторга, что весь цирк грохнул хохотом и обернулся.
— Гляди, Родька, — закричал Таир, — да это же наш старый знакомый визжит, будто его зарезали!
— Какой еще знакомый? — Родька быстро метнул взгляд назад и нахмурился.
— Ну этот, пижон, у которого мы на пляже костюм спрятали! Гляди, костюм-то тот же!
— Точно! Тот самый, — подтвердил Володька.
— Мало ли одинаковых костюмов! — буркнул Родька и отвернулся.
— Да ты гляди, и латки фальшивые те же, — не унимался Таир.
— Мало ли идиотов одинаковые латки нашивают, — гнул свое Родька.
— Нет, Таир, это не тот пижон. Это другой, — сказал Володька. — Тот был щекастый и белобрысый, а этот худой и черный.
Таир вгляделся внимательней.
— А ведь верно, — удивился он, — другой парень. Странно. Костюм-то тот же, с кем хочешь спорю.
Он внимательно взглянул на Родьку, хотел что-то сказать или спросить, но в это время клоун вытащил на арену упирающегося ослика, точь-в-точь похожего на Чако, ишака-трудягу.
Цирковой осел упрямился, как и полагается только ослу, или же (как потом выяснилось) он очень талантливо изображал упрямство. Артист!
Клоун вскочил на него, резво объехал арену, вытащил из своих бездонных карманов громадный будильник и большую овальную коробку.
— Вот замечательный хронометр, вот самые вкусные шоколадные конфеты, — закричал он, — тот, кто просидит всего одну коротенькую минутку на этом смирном ишачке, получит коробку конфет в вечное свое пользование!
Цирк притих. Мальчишки переглянулись. Никто не решался выйти на освещенный прожекторами манеж. Легко глядеть на артистов, а как представишь себя на их месте — бр-р-р! Сотни глаз на тебя смотрят, а ты один-одинешенек на пустом манеже. Страшно…
— Ха-ха! Неужели же во всем этом прекрасном городе не найдется храброго джигита?! — насмехался клоун. — Неслыханно! — надрывался клоун. — Бояться маленького, смирного ишачка!
Среди зрителей послышался шум, какое-то движение. Мальчишки повернули головы в ту сторону и увидели взъерошенного дядю Арчила, яростно вырывающегося из могучих рук своей плотной жены.
— Пусти! — крикнул дядя Арчил, встал и сделался одного роста со своей сидящей женой.
Он распушил знаменитые усы, сделал свирепое выражение лица и заклекотал, изо всех сил сдерживая себя.
— Нехорошо говоришь, кацо, — обратился он к клоуну. — Не пристало джигиту гарцевать на ишаке, даже если этот ишак ученый, но мне невыносимо слушать твои слова!
— Вот бесстрашный человек, вот великий джигит! — завопил клоун и схватился за голову. — Ой, пропали мои конфеты, ой, горе мне!
Дядя Арчил спускался к арене — прямой и гордый.
— Мне не нужны твои конфеты, дорогой, не убивайся, — высокомерно сказал он, — сейчас ты увидишь, что может сделать Арчил Коберидзе с любым ишаком, даже будь он ишачьим академиком.
— Кто? Кто это — Арчил Коберидзе?! — ужаснулся клоун.
— Это я, — скромно сказал дядя Арчил.
— Ой, ой! Пропала моя голова, — закричал клоун, и из его глаз брызнули метра на два струйки слез.
Зрители захохотали. Но дядя Арчил даже не улыбнулся. Твердой походкой он подошел к ослу и птицей взлетел на него. Ослик не успел шелохнуться. Стало очень тихо. Отчетливо тикал будильник в руках клоуна. Дядя Арчил поднял руку, приветственно помахал зрителям.
— Эх мы, лопухи, прохлопали такие конфеты! Весь класс можно было угостить! — прошептал Володька.
— Тридцать секунд! Тридцать две! Ой, ой, пропали конфеты! — кричал клоун.
— Слыхали, — крикнул дядя Арчил. — Говорит — джигитов нет! — Он поднял над головой сложенные руки.
— Сорок две, сорок три секунды! Мама! Мамочка! Пятьдесят!
Зрители хихикали.
— Эх, дураки мы, — шептал Володька.
Р-раз! Никто сперва не понял, как это произошло, — ослик так резко взбрыкнул задом, что показалось, он сделал стойку на передних ногах.
А дядя Арчил кубарем покатился на манеж.
Он молниеносно вскочил. Он не обращал внимания на хохот, на притворно-сочувственные слова клоуна. Он хищно согнулся и стал подкрадываться к такому на вид невинному ослику. Дядя Арчил был похож на разъяренного кота. Глаза его горели.
Он вскочил на осла и погнал его по кругу, изо всех сил вцепившись в густую гриву. Когда он проносился мимо мальчишек, те видели решительное лицо своего приятеля и шевелящиеся губы. Губы явно шептали проклятья.
Ишак бежал все быстрее и быстрее и вдруг остановился на всем скаку, ноги его взрыли тырсу манежа, инерция швырнула дядю Арчила вперед, он скользнул по шее осла и шлепнулся на арену.
— Последняя, третья, попытка! — закричал клоун. — Оркестр! Туш!
Бойко задудели в свои медные трубы музыканты, растерянно озираясь, вновь подошел к ослу дядя Арчил, опасливо взгромоздился на него. Но коварное животное, не дав опомниться бедняге парикмахеру, стало медленно валиться на бок, и дяде Арчилу поневоле пришлось спрыгнуть на манеж.
Осел тут же вскочил и побежал по кругу, во всю глотку распевая победную песнь. Слова были такие: И-а! И-а! И-а! И-а! И-а! И-а!
Да-а! Это был великий артист! Публика ревела от восторга. Родька оглушительно свистел, засунув в рот четыре пальца.
А Володька и Таир сидели понурившись, опустив глаза.
Им было жалко дядю Арчила. Они-то знали его гордый, неукротимый и добрый характер, они-то понимали, каково ему сейчас. Завтра ведь весь город будет судачить о победе этого хитроумного ишака.
Вдруг Таир встрепенулся. Рот его расплылся до ушей.
— Ну, Володька! Мы его проучим! Мы его накажем! — заявил од.
— Его уже и так проучили! — захохотал Родька. — Джигит! Сидел бы в своей парикмахерской, не высовывался!
— Дурак ты, Родька! — вскипел Таир. — Дядя Арчил человек что надо, он нас на охоту брал, а над ним все гогочут. Ему же обидно!
— А не надо было… — начал Родька, но Таир его перебил:
