Это одиночество среди движущейся толпы вдруг тронуло Ксению настолько, что она почти подбежала к ветерану.
– Борис Савельевич, добрый вечер! – выпалила она. – Я так рада оказаться здесь и увидеть вас, ваше чествование.
Писатель посмотрел на неё усталым, но вполне живым, с поблёскиванием, взглядом и протянул к ней руку.
– Постойте со мной, пожалуйста. Девчата сейчас придут. И Тамара, и Аринушка. Они за коньяком для меня пошли. А вы кто?
– Я просто ваш читатель. И до сих пор помню ваш военный рассказ «Снегопад перед атакой». Читала его на областном конкурсе школьников-чтецов и заняла первое место.
– Да, это из тех рассказов, которые сделали мне имя. Но я ведь много ещё чего написал…
– Я обязательно прочитаю и ваш новый роман, о котором так тепло говорили сегодня…
– Вы знаете… Как вас зовут? – Ребров довольно крепко взял её чуть повыше локтя.
– Ксения.
– Вы знаете, Ксения, сейчас я пишу вещь гораздо сильнее, чем всё, что написал прежде. Дело в том, что мне совершенно случайно попал в руки трёхтомник Владимира Сорокина, а вслед за ним и трёхтомник Виктора Пелевина. Валялись на даче у внучки в комнате… А я до своего трёхтомника дожил только в шестьдесят. Вместе с уходом на пенсию…
Ксения огляделась вокруг. Академиков нет, «девчат» нет. Кресел, диванов, стульев тоже не просматривается.
– Вы кого-то ждёте? – грустно спросил Ребров.
– Совсем нет, – полусоврала Ксения. – Но я бы хотела посадить вас где-то здесь. А то неудобно как-то…
– Ничего, я пока постою, – бодрился старый писатель. – Ведь все стоят. А девчата мне коньяк принесут.
– Коньяк и я вам принесу. Одну минуту! – Ксения поставила свой фужер и тарелку на широкое перило балюстрады, которая упиралась в колонну, поддерживавшую Реброва, и рванула к алкогольному столу, едва не уткнувшись в тарелку с двумя виноградными гроздьями, янтарно-жёлтой и сизо-синей, прикрывавшими дольки манго, кубики ананасов, ломтики дыни, наверное, ещё что-то… Но повезло – тарелка была в руке высоченного Дениса Димитрóва, и он успел поднять её над головой миниатюрной Ксении. Извиняясь, она отметила не только насупленное лицо плодовитого труженика художественного слова. Ей удалось разглядеть на его широкой груди и значок, замеченный ещё когда он взошёл на сцену. «Пионерский лагерь „Артек“. 75 лет» было написано на большом овале с изображением красного галстука, Медведь-горы и морского прибоя.
Когда Ксения вернулась с коньяком, Ребров был не один. Перед ним стоял Антон Абарбаров с двумя фужерами водки и говорил довольно твёрдым голосом:
– Вы, Борис Савельевич, можете считать себя моим литературным учителем. На ваших книгах о войне я учился писать. Ваши книги о войне помогли мне выжить… Прошу вас, выпейте со мной за ваше здоровье, – и он протянул Реброву один из своих фужеров.
Рядом с Абарбаровым покачивался, заложив руки за спину, уже примеченный пьяный в мятой полурасстёгнутой ковбойке.
– А вот и коньяк! – опрометчиво провозгласила Ксения.
Ребров, который было взял водку у Антона, принял бокал с коньяком.
– Увы, со времён войны я изменил водке. По настоянию врачей. Но коньяк, молодой человек, я с вами задушевно выпью!
Они чокнулись, и, пока Ребров окунал губы в золотистый напиток, Абарбаров вылил в себя содержимое фужера.
Ксения ахнула, но затем подхватила свою тарелочку с перила и сунула её новооткрытому литературному ученику Реброва.
– Закусывайте!
– Мы после второй не закусываем! – почти хрестоматийно возразил Абарбаров, выдохнул и опорожнил тот фужер с водкой, от которого отказался мастер.
– Спасибо! – вдруг проговорил пьяный в ковбойке и ловко загрёб в горсть половину того, что было у Ксении на тарелочке, и отправил в недра своей слюнявой пасти.
Ксения совсем растерялась
– Ой, дед, ты уже выпиваешь! – внучка и Арина Старцева появились возле них с большими, не то что Ксеньино блюдце, тарелками, наполненными шашлыками из красной рыбы, какими-то ветчинными конвертиками, жульенами в слоёных лодочках… Там же было несколько подрумяненных кусков чего-то фаршированного.
– Да-да, – сказала Арина, – это горчаковское загадочное блюдо. Взяли столько, сколько смогли. Сейчас устроимся где-нибудь, да, хоть здесь, на перилах, и попробуем. Я уверена, что распознаю. Всё-таки родилась и выросла в Астрахани.
Абарбаров посмотрел на всё скапливающихся женщин-девушек, повертел в руках пустые фужеры и вновь отправился к столу с выпивкой. Пьяный, как привязанный, поковылял за ним.
– Надо бы посадить дедушку, – довольно строго сказала Ксения внучке, радостно разглядывающую уцепленные ею яства, и вновь осмотрелась. Показалось, что вдали мелькнул Купряшин, и она бросилась к ту сторону.
Действительно, Василий Николаевич с фужером красного вина, улыбаясь, подходил к тем дамам, которых Ксения в дамской комнате слышала-видела. Только эти дамы теперь стояли в группе себе подобных литературных матрон.
– Василий Николаевич! Извините, пожалуйста! Там… ваш финалист… писатель-ветеран… – Ксения отсекла координатора от этих гусынь, уже загалдевших ему навстречу, но вдруг её решимость свернулась под ласковым взглядом Купряшина. – Борис Савельевич…
– Что-то с Борисом Савельевичем? – перепугался Купряшин, и его чары мгновенно отпустили Ксению. – Где он?!
– Здесь он. За колоннами. Стоит! Неужели на фуршете не нашлось хотя бы одного стула, чтобы усадить почти вашего лауреата, ветерана, а может, инвалида Отечественной войны?!
– Успокойтесь, голубушка, – Купряшин тоже пришёл в себя. – Вы же понимаете что в этой круговерти могут случиться маленькие накладки. Сейчас всё устраним. Как вас зовут?
– Ксения. Ксения Витальевна Котляр, – нехотя проговорила она.
– Где Вы работаете? В какой редакции?
– Я не из ваших, к литературной жизни отношения не имею. Работаю в институте… Но читать люблю. Меня…
– Это прекрасно! Нам нужны такие…
– Ксения! Смотри, Воля, где она! – Трешнев вырос как из-под земли. – Здравствуйте, Василий Николаевич! Чего Ксения от вас хочет? Интервью? Я ей…
– Ваша спутница, Андрюша, просто указала мне на небольшую недоработку… – Купряшин вдруг свободной рукой взялся за ладонь Ксении, поднёс её к своему лицу и поцеловал в пальцы.
– Я её не с инспекцией сюда привёл, – грозно сказал Трешнев.
– Она – молодец! Мои помощники совершенно упустили из виду Реброва, и старик теперь где-то здесь стоит неприкаянно с тарелкой в руках.
– Какие проблемы, Василий Николаевич! В той стороне столики с креслами, сейчас мы его туда проводим и посадим. Наверное, он просто до кресел не дошёл.
– Наверное, не дошёл, но всё равно, это недосмотр моих пепиньерок. Завтра устрою им выволочку. Пойдёмте, я лично сопровожу Бориса Савельевича…
Обретя Трешнева и уже отчасти сама освоившись в этом хитросплетении многих десятков пишущих людей и так или иначе к литературе причастных, Ксения наконец пришла в себя.
Вдруг она услышала пробивающиеся сквозь общий шум звуки нежной мелодии.
«Кажется, Гершвин».
У лестницы на выход играл джазовый ансамбль.
И в это мгновение кто-то уже знакомым истошным голосом прокричал в микрофон:
– Дамы и господа! Установлен первый гурман! Приглашаем всех заинтересованных лиц к роялю, где Игорь Горчаковский даст автограф счастливцу!
– Пойду посмотрю, – сказала Ксения Трешневу.
Что и говорить, руководители Академии фуршетов, несмотря на то что они меланхолически отправились мыть руки и не появлялись невесть сколько, каким-то образом ухитрились занять один из здешних высоких столиков и уставить его, кажется, всеми деликатесами, которые были предложены организаторами мероприятия.
– Ты бы поела сначала, – лениво проговорил Трешнев, отхлебнув виски.
– Не хлебом единым… – отшутилась Ксения и, затолкав в рот канапе, пошла к роялю, стоявшему у одной из стен фойе.
Клавишная крышка была закрыта. На ней лежала довольно толстая книга Горчаковского, а сам писатель-лауреат сидел за инструментом с золотистой ручкой в пальцах. Изготовился для дачи автографа.
В сопровождении шеф-повара и официанта появился сухопарый мужчина с потрёпанным дипломатом в руках. Подошёл к Горчаковскому, и они обменялись рукопожатиями.
Вдруг откуда-то сбоку выскочил мóлодец с микрофоном и сунул его под нос награждаемому.
– Будьте добры, представьтесь, пожалуйста!
Мужчина то ли хмыкнул, то ли хрюкнул в микрофон и срывающимся голосом проговорил:
– Гатаулин Артур Спиридонович… – Помедлил: – Из города Нижний Тагил. Инженер теплоустановок. – Горчаковский медленно продолжал писать, так что самопредставление продолжилось: – В Москве проездом, из командировки. Пересадка. – Покосился на всё трудящегося над словом Горчаковского. – Дело в том, что я тоже пишу стихи и вот зашёл…
