– Прекрасно.
Она протянула мне руку, и я инстинктивно сжала ее сильнее, чем обычно, и правильно сделала, иначе она раздавила бы мою ладонь, как в тисках.
Мой гнев был неуместен и скорее всего вызван сознанием полного бессилия перед этими людьми: мне не под силу изменить что-либо в своем положении и даже задеть их чувства. Ведь они защищены богатством, как броней. Все это ужасно напоминало романы Троллопа. Я написала эссе о Троллопе для профессора Робинсона – попыталась доказать, как неверно мнение, будто он изображал какую-то другую жизнь. Профессор поставил мне пятерку, но рядом приписал своим мелким изящным почерком «Господи, прости!», тем самым перечеркивая все, что я написала, и признавая лишь мастерство, с которым это было сделано.
Я пересекла Пятую авеню и присела на скамейку в парке, но была слишком взбудоражена, чтобы долго оставаться на одном месте. Поэтому встала и пошла вверх по Пятой, стараясь забыть о разговоре, но любой лимузин с шофером, любая ухоженная собака, любая темнокожая служанка снова и снова напоминали мне о нем. В конце концов я устала бороться с собой и направилась к станции надземки на Третьей авеню. Выйдя из вагона, пошла не домой, а заглянула в лавку, чтобы повидаться с отцом. Он обслуживал покупательницу, но, когда я появилась, извинился и вышел из-за прилавка поцеловать меня.
– Подожди в подсобке, Руфи.
Я услышал, как он сказал женщине: «Еще раз извините. Моя дочь».
– Красивая девушка, – заметила она.
– Не в красоте счастье, – серьезно ответил он, – была бы голова на плечах.
Я усмехнулась про себя, вспомнив, как несколько лет назад упала и рассекла губу, и в ту ночь он дважды вскакивал с кровати и подходил ко мне убедиться, что все в порядке: ему приснилось, что я на всю жизнь изуродована.
– В темноте сидишь? – спросил он, входя и зажигая свет. – Денежки Дэниела бережешь?
– Боже сохрани, – ответила я, поскольку беречь деньги Дэниела считалось самым страшным грехом. Отец внимательно следил за тем, как мать составляет список продуктов, которые надо взять в лавке, подозревая, что она экономит на еде, только бы не вводить в лишние расходы Дэниела.
– Четверть фунта американского сыра, – громко читал он, – добавляет двенадцать центов к моему недельному жалованью. Ты уверена, что Дэниел может себе это позволить? – Его раздражало еще и то, что брат купил бакалейную лавку, а не большой магазин, где можно было бы брать все необходимые продукты, включая мясо.
– Ты такая нарядная, – сказал мне отец.
– Встречалась с работодателями. – Плохое настроение, от которого мне почти удалось избавиться, снова вернулось. – Некими Штаммами.
– Тебя не взяли?
– Не в этом дело.
Я махнула рукой, не собираясь ничего больше говорить, но не удержалась. И стала рассказывать ему все с самого начала, расхаживая из угла в угол и разглядывая коробки с товарами: томатным соком, консервами, мацой, печеньем, мылом, туалетной бумагой. С ним я могла быть откровеннее, чем с матерью, которая посочувствовала бы мне, но сказала бы, что я огорчаюсь из-за пустяков, а передай я ей слова миссис Штамм, заметила бы, что люди часто говорят не подумав. Я все подробно описала: дом, лифтера, Штаммов. Дважды приходили покупатели, и я была вынуждена силой заставить его обслужить их, уверяя, что могу подождать. Возвращаясь в подсобку, он каждый раз дословно повторял фразу, на которой я остановилась. Иногда перебивал меня, чтобы посетовать на несправедливое устройство общества, в котором только такие люди и имеют деньги, или чтобы спросить о какой-нибудь подробности, которую я упустила: что сначала сказал мне мистер Штамм и предложила ли мне миссис Штамм сигарету, когда закурила сама.
Он ужасно переживал из-за того, что мне пришлось выступать в роли просителя; я еще не дошла до последней колкости миссис Штамм, а он уже принялся ерошить волосы, перебивать меня, хотя ему и нечего было сказать, и в ярости бегать вокруг стула, на котором я сидела до его прихода; я замолчала – мне стало страшно, что кто-нибудь неслышно войдет и увидит двух сумасшедших, исполняющих в полутемной подсобке танец гнева.
– Все? – спросил он, когда я закончила рассказ. Я рассмеялась:
– А что бы ты еще хотел услышать?
– Я думал, у тебя есть гордость. Ничего не ответить им! Позволить себя так оплевать! Проклятые немцы!
– А впрочем, папа, – спокойно заметила я, видя, как он возмущен, – это было не так уж страшно. Признаюсь, меня задели не столько ее слова. Весь вид. Весь этот дом. И вообще…
– Ну?
– Ну и ничего, дорогой, – сказала я. – Да глупости это, потому что скорее всего я их никогда больше не увижу.
– Так они таки не хотели тебя взять?
– Мне кажется, хотели. Но не хотели прилично платить.
– Даже если бы они предложили миллион долларов, я бы тебе не позволил работать у них.
– Не зарекайся. Вдруг предложат?
Хелен Штамм дала о себе знать через четыре дня, предложив приступить к работе. Я спросила, сколько мне намерены платить. Она ответила: пятьдесят в неделю, на что я сказала, что, к сожалению, меня это не устраивает. Она сказала: пятьдесят пять. Я ответила, что подумаю и позвоню ей. Она сказала, что согласна на шестьдесят, если я дам ответ немедленно. И напомнила, что у меня не будет практически никаких расходов, да и одежды понадобится намного меньше, чем в городе, добавив, словно между прочим, что Лотта, как все девицы ее возраста, часто выбрасывает совсем новые вещи и я смогу ими воспользоваться, если захочу. Больше всего мне хотелось послать ее к черту. Вместо этого я дала согласие.
Через неделю я снова поднималась на лифте к ним на четырнадцатый этаж, чтобы взять школьные учебники и познакомиться с детьми. Борис оказался серьезным застенчивым мальчиком, светловолосым и очень похожим на отца. Лотта тоже выглядела спокойной девочкой, только я не поняла – от застенчивости или от полного безразличия. С детьми я говорила так недолго, что ради этого вообще не стоило приходить; Хелен Штамм почему-то решила, что лучший способ познакомить меня с детьми – это без умолку о них рассказывать, сначала в их присутствии, а потом и без них. Было уже довольно поздно, когда, угостив меня кофе с тортом, она вручила мне все необходимые учебники и заметила, что «грабеж среди бела дня» (как она выразилась) удался мне исключительно благодаря блестящим рекомендациям. Она предложила прислать шофера за моим багажом накануне отъезда. Я поблагодарила и ответила, что в этом нет необходимости. Это показалось ей забавным. Она даже не могла себе представить, как мало у меня багажа, и сказала, что в таком случае я должна прийти к ним утром, в девять. Домой я отправилась на такси, убеждая себя, что подобное расточительство не имеет никакого отношения к Хелен Штамм, просто мне не терпится увидеть Дэвида.
