– А что такое?
«Коммунистические радиостанции, – говорил диктор, – сообщают о военных действиях, начавшихся после официального объявления войны в одиннадцать утра».
– Где? – шепотом спросил Джерри. – Где это?
– Черт его знает, – ответил кто-то. – Вроде в Корее.
– Никогда не слышал про такую страну, – сказал Джерри.
– Это потому, что голова у тебя не тем занята, – сказал Боб Кросс.
– Ладно, умник, – ответил Джерри. – Все-таки где же это?
– Заткнись. Дай послушать.
– Рядом с Китаем, – объяснил кто-то. – Или с Японией. Где-то там.
«…Президент Трумэн в интервью, данном сегодня у себя дома в Канзас-Сити, заверил американский народ, что мы ни с кем не воюем».
– Откуда же тогда известно, что воюем? – спросил кто-то.
Боб стал насвистывать мотивчик песенки «Мы сейчас в армии», но кто-то из ребят посоветовал ему не валять дурака. Потом они уговорили нас с Теей искупаться. Когда мы вышли из воды, солнце уже зашло и пляж опустел. Мы немного поиграли в волейбол, потом опять включили радио: передавали сообщение об отступлении северокорейской армии. Мы с Теей начали замерзать и скоро, не обращая внимания на глупые предложения погреться, поднялись и пошли домой.
Родителей дома не было. Мартин уже лежал в постели, хотя часы только что пробили восемь. Он спал или делал вид, что спит. Я включила свет и попыталась сообразить, что у меня есть из одежды и что нужно купить на лето. Оказалось, нет практически ничего. Я решила купить только самое необходимое в надежде, что Хелен Штамм не забыла о своем обещании отдать мне вещи Лотты. После этого я уснула и видела сон, который наутро не могла вспомнить: в памяти остались только Дэвид и осколки бутылок на пляже Кони-Айленда.
Я совершенно забыла о Корее и вспомнила, лишь когда пришла на работу и увидела заголовки в газете, которую читал мальчишка-лифтер.
– Слушай, – ответил он, когда я спросила его, о чем пишут, – у меня своих забот по горло.
Во вторник, вернувшись домой, я увидела, что Мартин лежит на кровати, а вокруг разбросаны какие-то брошюрки.
– Привет, хулиган.
– Привет. – У него был скучающий вид.
Я пошла в чулан переодеться и спросила оттуда:
– Что читаешь?
– Ничего.
– По-моему, на «ничего» и времени жалко.
Ответа не последовало. Выглянув из-за дверцы, я встретилась с ним взглядом. Он отвел глаза. Я бросила джинсы и футболку на пол, подбежала к его кровати, протянула руку и вытащила из-под подушки брошюрки; он не успел мне помешать. Я сделала это не столько из любопытства, сколько для того, чтобы разрядить атмосферу, и была поражена тем, с какой злостью он их у меня выхватил, но все-таки успела прочесть заголовок «Что даст тебе армия». Я не сразу сообразила, в чем дело, хотя тут и дурак догадался бы. Лишь заметив, с каким вызовом смотрит на меня Мартин, не пытаясь больше отобрать свои брошюрки, я поняла, что он настроен серьезно.
– Ты шутишь. – От растерянности я не придумала ничего умнее.
Он промолчал.
– Мартин, ты на меня злишься?
– Не мели чепухи.
– Ты всю неделю прячешься от меня.
– Ничего подобного. – Он поднял одну из брошюр и начал перелистывать. – Просто был занят.
– Конечно, занят тем, чтобы не попадаться мне на глаза. Он повернулся ко мне спиной.
– Мартин, я что-то не так сделала?
– Все так.
– Тогда почему ты со мной не разговариваешь? Почему уткнулся в эту чушь и даже не хочешь ничего объяснить?
– А что тут объяснять?
– То есть все это попало к тебе случайно?
– Я этого не сказал.
– Тогда, может, поговорим?
Молчание. Затем тусклым голосом, не без сарказма:
– Бедная крошка Руфи Кософф. Думает, стоит ей захотеть – и дело в шляпе. Маленькая, да удаленькая.
Меня как ударили.
– Ничего не понимаю.
– Не обращай внимания.
– Как это не обращай внимания? Мне что, перестать быть твоей сестрой?
– Нет, – ответил он. – Оставайся моей сестрой. Только перестань делать вид, что ты мне и сестра, и мать, и отец, и черт знает кто еще – и все в одном лице.
– Когда это я делала такой вид? – спросила я, стараясь говорить спокойно.
Он сел и повернулся ко мне лицом:
– Всегда. Всю жизнь. Ты поступаешь так же, как отец, только наоборот. Думаешь, все может измениться по твоему желанию. Вот ты не хочешь, чтоб он меня ненавидел, и все время талдычишь ему, что я хороший мальчик, а потом сама удивляешься, что он не верит. Не хочешь, чтоб мы дрались, загораживаешь ему дорогу и начинаешь что-то там объяснять, как будто он нормальный, разумный человек. А после всего этого поешь мне колыбельную, чтоб успокоить, и на следующий день удивляешься, что я, оказывается, все помню.
Он замолчал так внезапно, что я некоторое время сидела и ждала продолжения. Потом попросила у него прощения – непонятно за что – и вышла. Он позвал меня, но за мной не побежал. Я поднялась этажом выше и постучала в квартиру Ландау. Открыла миссис Ландау. Руки в муке, сама вот-вот лопнет от благочестия.
– Дэвид дома? – спросила я.
– Да.
– Мне надо с ним поговорить.
– Он отдыхает, – ответила она, отряхивая муку с рук. В воздухе повисло легкое белое облачко. – Некоторые молодые люди много работают, чтоб вы знали, мисс.
– Знаю, знаю, – громко сказала я, сообразив, что она говорит почти шепотом, чтобы он не услышал из своей комнаты, – но мне нужно с ним поговорить.
– Ма, кто там? – крикнул он. Она не ответила.
– Это я, Руфь! – крикнула я. – Мне нужно поговорить с тобой.
Я услышала, как он вышел в кухню, и вдруг поняла, что не знаю, с чего начать.
– Когда человек устал, – заметила его мать, поворачиваясь к нему, – он должен отдыхать.
– Да ладно, перестань, – ответил он.
Она отошла от двери, и он появился на пороге. Я заколебалась. Я не заходила в эту квартиру открыто, с тех пор как мне исполнилось четырнадцать.
– Можем поговорить у меня в комнате, – сказал он.
У Дэвида – идола этой семьи – была своя комната и дверь с защелкой. Мы прошли туда через кухню, где его мать враждебно уставилась на меня сквозь мучное облако над столом: она раскатывала тесто для лапши. Я села на постель, смятую, потому что перед моим приходом он лежал; Дэвид придвинул к ней стул и сел, ожидая, что я скажу. Я, как последняя идиотка, потерла руки, потом вдруг попыталась вспомнить, во что одета, но не хотела опускать глаза, чтобы посмотреть на себя.
– Жаль, что я не курю, – наконец выдавила я из себя. Он ободряюще улыбнулся.
Интуиция мне подсказывала, что надо бы извиниться, но вместо этого я выпалила:
– Мартин собирается пойти добровольцем. – И с облегчением увидела, что Дэвид ошеломлен, – я боялась, что это известие он не воспримет всерьез.
