вам следует принять меры, чтобы ответственная особа не смогла по причине тяжелой болезни и последующей за ней смерти прибыть в место, кое ей назначено первоначально. Ответственность и выполнение сего приказания после кончины н.с. Ломакина перекладывается на вас. По поручению известного вам высокого лица».
— Ну, и что вы на это скажете? — не дождавшись моего ответа, воскликнул он. — Они сами понимают, что требуют?! Я — русский дворянин, а не палач!
Если бы дело не касалось меня лично, возможно, я отнеслась бы к вопросу дворянской чести более сочувственно, но теперь, когда вдруг объявился еще один убийца, восприняла сетования Татищева без должного понимания. Было похоже, что моя жизнь кому-то так мешает, что неведомый противник не собирается остановиться ни перед чем.
Главное, я по-прежнему терялась в догадках, кто этот таинственный противник. Между тем Иван Николаевич продолжал мне жаловаться на злую судьбу. Я его прервала:
— А если вы не выполните приказа и меня не убьете, чем вам это может грозить?
— Помилуйте, Алевтина Сергеевна, о чем вы говорите! Как можно такой приказ не выполнить? Я разом всего лишусь!
— А чего всего? — невинно уточнила я.
— Да того же камер-юнкерства, карьеры, да и что за дворянин без службы государю!
— Тогда сдаюсь, — сочувственно, сказала я, — тогда у вас не остается другого выхода, как меня убить!
— Вам бы все шутки шутить, — кисло улыбнулся флигель-адъютант. — Если вы такая умная, придумайте, как мне избежать гнева государя?
— Так это от его имени письмо?
Татищев многозначительно на меня посмотрел, поднял глаза вверх и пожал плечами.
— Государь у нас такие приказы не отдает, он ведь рыцарь! Однако и то лицо, что прислало письмо, не менее его имеет влияние. Уж я не знаю, чем вы его так прогневали!
— Это и я мечтаю узнать, — без тени улыбки, сказала я. — Вы не можете назвать имени моего гонителя?
— Господь с вами, Алевтина Сергеевна! Конечно не могу! Иначе это будет государственная измена! А я, как вам известно…
— Понимаю, не можете — не говорите. Но ничего, скоро времена изменятся и он умрет!
— Кто умрет? — почти с мистическим ужасом спросил флигель-адъютант.
— Ну, этот, как его, император Павел Петрович, — спокойным голосом ответила я.
На Татищева мои слова произвели очень сильное впечатление. Он вперил в меня испуганный взор и несколько минут пытался понять, откуда мне это может быть известно. Наконец ничего не придумав, спросил:
— Вы, наверное, знаете? Откуда? Неужели это ваш знакомый колдун нагадал?
— Знаю, — покопавшись в памяти мужа, ответила я. — Когда точно — не скажу, но не позже, чем через полтора-два года.
Точную дату переворота и гибели этого императора не знал и сам Алеша. Как он сам считал, это был пробел в его школьном образовании. Впрочем, общий почти для всего нынешнего подрастающего поколения.
— И кто же станет новым императором? — с напряженным вниманием, спросил он. — Неужели и это вы знаете?
— Это я знаю точно, — не раздумывая, ответила я. — Александр I.
— Старший сын, цесаревич, — задумчиво сказал Татищев. — Это хорошо, но что нам с вами делать? За полтора года, что он еще будет править, на каторге в Нерчинском руднике можно десять раз умереть. Я бы с вами бежал, да тогда вся семья в опалу попадет. А может, и правда? — вдруг загорелся он. — Убежим в Сибирь, пересидим у раскольников. Может ваш муж к тому времени умрет, и вы выйдете за меня…
— Да что вам всем дались эти раскольники! — невольно воскликнула я.
— Кому — всем? — удивился он.
— Так, ничего особенного, — ответила я, — мне уже как-то предлагали бежать в Сибирь.
Бежать с ним к раскольникам мне предлагал первый несостоявшийся убийца, надворный советник Ломакин.
— Я так и подумал, что вы не захотите со мной жить в глухой Сибири, — обижено сказал он. — Вы светская женщина, вам подавай балы и развлечения!
— Я простая крепостная крестьянка, пожалуйста, это запомните и впредь меня ни с кем не путайте, — сердито сказала я. — А вам, ежели не хотите меня убивать и разгневать царя или еще кого, чье имя вы боитесь даже назвать, советую представиться смертельно больным! Скажете, что никакого письма не получали, и сами едва выжили.
— Как же не получал, когда получил! Мне его вчера вечером чиновник из Петербурга в собственные руки передал.
— А вы скажите, что ничего он не передавал, — сердито сказала я.
— Да как же сказать, что не передавал, если он передал вот именно это письмо! — указал он на развернутый лист в моей руке. — Он же на меня первый и донесет.
— Никому он ничего больше не донесет.
— Почему вы так думаете? — удивился он.
— Потому, что он теперь мертвым лежит в сундуке у траншей-майора Титова, а когда там его найдут, то, скорее всего, тихо закопают, чтобы не попасть под следствие за убийство полицейского офицера.
Татищев как открыл рот, так и забыл его закрыть. Соображал он долго. Когда, наконец, смог переварить новость, спросил:
— А как вы это можете знать?
— Еще бы мне не знать! Он не где-нибудь, а в моей давешней комнате в сундуке лежит. Я его сама туда запихивала.
— Вы! — воскликнул и опять замолчал флигель-адъютант, но все-таки нашелся спросить. — А зачем?
— Что ж ему было лежать на моей кровати с ножом в спине. Он меня ночью пришел убить, да сам и умер.
— Он лежал на вашей кровати! — взвился Татищев. — Да как он посмел!
Нет, с мужчинами разговаривать — одно мучение! У них у всех только одно на уме.
— Неужто он посмел к вам прикоснуться?! Да я его, негодяя!..
— Если вы о том хлопочете, то не стоит, он совсем не за тем, о чем вы думаете, приходил, а меня подушкой задушить. Только, как видите, ничего у него не получилось.
— Так это вы его!? Ножом в спину? — эта печальная новость так удивила Ивана Николаевича, что он больше минуты не мог произнести ни слова. Он, не моргая смотрел на меня все более темнеющим взором. Я уже решила, что он начал меня бояться, и я перестал его интересовать как женщина, как вдруг Татищев, бросился с дивана на пол кареты и припал лицом в мои колени.
— Алевтина Сергеевна! — зашептал он, обжигая сквозь тонкое платье мне бедра своим горячим дыханием. — Умоляю, будьте моей!
— Господь с вами, Иван Николаевич! О чем вы таком меня просите, — быстро ответила я, пытаясь оторвать его пылающие губы от своих чресл. — Я замужем!
— Это мне все равно, меня это не остановит! — продолжал он лихорадочно, говорить, не отпуская моих ног. — Я хочу вас и немедленно!
Я слишком растерялась от такого внезапного, горячего натиска, что едва успевала устранять его руки из-под своей юбки.
— Иван Николаевич, голубчик, полноте, — шептала я, машинально, гладя свободной рукой его короткие кудри. — Сейчас к нам кто-нибудь заглянет в карету и обоим будет большой конфуз!
— Ах, пусть, пусть, я вас люблю, и мне ровно ничего не значит людская молва! — горячо говорил он, продолжая терзать мое единственное платье.
Хорошенькое дело, подумала я, изнемогая от его притязаний, ему ничего не значит молва! А мне-то что делать!
— Оставьте меня, Иван Николаевич! — уже умоляла я. — Что вы делаете! Вам туда нельзя, я замужем!
Однако он так обезумел от страсти, что ничего не хотел слушать. Мне оставалось только позвать на помощь, но я не успела этого сделать. В карету, свесившись с лошади, вдруг, заглянул штабс-ротмистр Вяземский.
— Иван Николаевич, — позвал он Татищева и крайне удивился, не обнаружив того на привычном месте.
— Алевтина Сергеевна! Где же Иван Николаевич? — растеряно, спросил он. — Неужто мы его забыли в имении?
Ах, что была его растерянность рядом с моей! Меня просто сковал ужас перед грядущим позором! Я даже на мгновение потеряла голос! Однако сумела отвлечься от истомы и ответила, как мне показалось, безо всякого волнения в голосе.
— Иван Николаевич заболел!
— Как заболел?! — вскричал Денис Александрович. — Он же с утра был совсем здоров!
— Только что заболел, я даже не успела вас окликнуть, — ответила я. — Вдруг взял и упал с дивана!
Вяземский встревожился и попытался засунуть голову в небольшое окно несущейся кареты. Однако его конь дернулся, и он крепко ударился затылком о раму.
— Будь ты проклят, иди ровнее! — закричал он на него и исчез из моих глаз.
— Иван Николаевич, прекратите и немедленно меня отпустите, и перестаньте раздвигать мне ноги, вы мне наделаете синяков! — взмолилась я. — Ах, господи, что же нам теперь делать!
Увы, флигель-адъютант как раз в те мгновения пребывал в таком состоянии, что ничем не мог мне помочь. Мне самой пришлось выдумывать, как выйти из пикантной ситуации. Торопливая мысль назвать Татищева больным показалось мне удачной и единственно правильной. Ей я и решила держаться.
