Вскоре, однако, дивизия всё же перешла в наступление, и добилась, как говорят канцеляристы, определённых успехов. Её даже переименовали в группу войск, и поручили выполнение ещё более ответственных заданий – к явному неудовольствию Михаила Николаевича, уже обжившегося на новом месте, и совсем не стремившегося покидать уютные рестораны и тёплые постели многочисленных подруг. Но неудовольствие недолго хозяйничало в душе Михаила Николаевича: «ответственные задания» чаще всего выполнялись в тылу, без вхождения в непосредственный контакт с противником.
Дни, недели и месяцы потянулись в своём монотонном – с точки зрения Михаила Николаевича – однообразии. Война, со всем её грубым натурализмом, со всеми её неприглядными подробностями, о которых он предпочитал не вспоминать не только на сон грядущий, была где-то там, далеко, в какой-то другой жизни.
Ну, а там, где находился Михаил Николаевич, всё было по-прежнему: днём – имитация кипучей деятельности в штабе, вечером – уже настоящая кипучая деятельность в кафешантанах и будуарах. Деньги не переводились. Энергичным штабс-капитаном были довольны и «белые», и «красные»! Казалось бы, чего ещё желать человеку – особенно в такое время?!
Но война нередко преподносит сюрпризы – на то она и война: неизвестно, за какие заслуги Кобылевский был назначен командующим Волонтёрской армией. Прежний командующий – Иван Антоныч – пошёл на повышение и стал Главкомом Волонтёрских Сил Юга России (ВСЮР).
На некоторое время положение Михаила Николаевича стало неопределённым. Но, к счастью, в этой неопределённости пребывать ему суждено было недолго: генерал взял его с собой в числе нескольких других офицеров. Вместе и отбыли к месту нового назначения. Вскоре уже Волонтёрская армия – или, как сами же волонтёры двусмысленно сократили – Волармия, под руководством нового командующего начала энергичную подготовку к захвату Харькова.
Судьба Михаила Николаевича сделала очередной зигзаг…
Глава шестая
Председатель ВУЧека глаз не смыкал: всё думал, как разоблачить шпиона. А тут ещё приспело время засылать к «белым» своего человека.
Зондируя, одного за другим, подчинённых, оказавшихся под подозрением, он не слишком лукавил: действительно намечалась засылка боевика. Именно боевика – для диверсионной работы в тылу «белых».
При мысли об этом Председатель облегчённо вздыхал: хорошо ещё, что не Мату Хари. Её бы он и среди мужиков не нашёл.
Но при мысли о другом хорошее настроение сразу же пропадало: даже в поисках боевика придётся скрести по сусекам. Посылать надо – а кого пошлёшь? Нет, послать, конечно, можно – но только не к белым: «значительно дальше».
Да и до «белых» ещё доехать надо. Скольких он кандидатов перебрал – а только один и мог доехать. Но он уже доехал. Пришлось заново перебирать. И не только списки потенциальных героев, но и горячительного. Он перебрал – и нашёл, таки. Найденное даже не пришлось выдавать за находку: оно нею и было.
Тот, кого он выбрал, был – как на заказ: физиономия такая лощёная, что хоть немедля ставь к стенке! А ведь кандидат был из кухаркиных детей. И это – не метафора: так и было. Мать его действительно служила кухаркой в господском доме. Со временем она «сделала карьеру» – и «поднялась» до горничной. Папа отсутствовал. Нет, конечно, он должен был быть и был – но присутствовал лишь однажды: при зачатии сына. По этой причине сынок мог сказать о папе совсем немного плохого: отсутствовал не только объект, но и материал для критики.
Мама давала больше поводов для замечаний. Потому что присутствие её в жизни сына было символическим – да и то случалось эпизодически. В горничные-то мама попала не за красивые глазки. Нет, пожалуй, именно за красивые глазки она туда и попала. За красивые глазки, за красивые ножки, за красивые сиськи и за прочие красивости. И, если до своего «производства в чин» она уделяла воспитанию сына минимум внимания, то после не уделяла его вовсе. Потому что некогда было: надо было закреплять успех. И она закрепляла его во всех постелях господского дома.
Подвергая маму нелицеприятной, но заслуженной критике, сынок был всё же благодарен ей за одно доброе дело: мама ввела его в свет. Ну, как ввела? Вращаясь среди господ, она позволила сделать это и сыну. Иносказательно, конечно: сын не нуждался в её позволении. Маменькин статус давал ему возможность иногда покидать людскую и постигать хотя бы внешнюю сторону жизни господ.
Мальчик оказался на удивление восприимчив к словам и к манерам. Спустя некоторое время «новобранцы господских приёмов» уже соло и хором принимали его за гостящего здесь родственника хозяев: настолько талантливым учеником оказался малец. Жизнь научила его куда более полезным вещам, нежели церковно-приходская школа, четыре класса которой он всё же осилил. Существенную помощь жизни оказала его форма, столь контрастирующая с содержанием. Природа словно насмеялась над его родословной и наделила его породистой, даже изысканно-благородной внешностью. Уже в силу одной этой причины он, будучи хамом по происхождению, выглядел в глазах окружающих, минимум, потомственным дворянином.
Поскольку мама была всего лишь привлекательной холопкой, будущий агент имел все основания относить своё внешнее благородство на счёт неизвестного папеньки. Возможно, в том числе и по этой причине количество бранных слов, отпускаемых по его адресу, было значительно меньше того, что адресовалось маменьке.
Заслуженно или нет – но юноша благодарил оставшегося неизвестным родителя и за иные достоинства, зарекомендовавшие себя несомненными в процессе жизни. Ведь, помимо благородной наружности, этот человек обладал, пусть и немногочисленными, но очень полезными качествами: феноменальным самомнением, обычно переходящим в наглость, и не менее феноменальной памятью.
А как эффективно и с каким эффектом он научился подавать свой минимум! Несколько десятков подслушанных слов и выражений он так мастерски выдавал за свободное владение языками, что даже у выпускниц Института благородных девиц не появлялось и тени сомнений на этот счёт. Что уж тут говорить за манеры! Никто из его визави ни разу не усомнился в наличии у него в детстве гувернёра-француза. Ну, того самого, который «не докучал моралью строгой, слегка за шалости бранил, и в Летний сад гулять водил». Полученные же от приходского дьячка «верхушечные» знания, в любой благородной компании легко сходили за энциклопедический ум. Господа ведь, по большей части, специализировались в иных знаниях: марки вин, породы лошадей плюс искусство обольщения.
Но со временем они утратили и это преимущество. И в этих «отраслях знаний» молодой инкогнито стал вне конкуренции. Особенно – в третьей их составляющей. Здесь он достиг такого уровня квалификации и такого успеха у дам, что нередко уже вынужден был не завлекать, а спасаться бегством. Домогательства многочисленных девиц света и полусвета иногда становились попросту невыносимыми.
Словом, если благородством физиономии этот человек был обязан природе в лице папы-инкогнито, то манеры и внешний лоск были исключительно его заслугой. Когда другие «тратили время» на постижение академических наук, он постигал главную науку: науку жизни. И постиг её! Как минимум, немало преуспел в этом. Отсутствие воспитания – кому воспитывать-то?! – ему заместили поразительное нахальство, невероятная природная сметка и личное знакомство с изнанками жизни. Смятение и нерешительность были неведомы этому человеку, зато наглость его была бесподобной. Она очаровывала и обезоруживала. Перед ней пасовали и высокородство, и интеллект. Звали этого человека Павел Андреич Концов.
За благородные «реквизиты» Павел Андреич должен был благодарить приходского священника. Ну, и отчасти соблазнительницу-маменьку, «доводы» которой показались сластолюбивому попу убедительными. В противном случае Павлу Андреичу реально грозило быть окрещённым Павлином Андронычем. Что же до фамилии, то здесь он был признателен исключительно мамаше. Нет, к старинному роду потомственных дворян Концовых она имела опосредствованное, так сказать, отношение: её предкам всего лишь «посчастливилось» быть крепостными помещиков Концовых. Ну, так, как в своё время «посчастливилось» многочисленным Гагариным, Шереметьевым и прочей «дворянской черни».
В силу невыгодных обстоятельств рождения Павел Андреич самой судьбой был предназначен в трактирные половые в каких-нибудь Грязях. Но он сумел переломить судьбу – а тут ещё и война помогла. Та самая, кому она – всего лишь война, а кому – мать родна. Для Павла Андреича она стала последней. Близкой родственницей, то есть. Она круто изменила жизнь этого человека. И если раньше он ходил вокруг «света», как кот вокруг миски с недоступной сметаной, то сейчас у него появился шанс уесть продукт.
