– О, милая Мари! – на идеальном, не придраться, парижском согласился тот. – Это господин Лерхе, Герман Густавович. Губернатор из Сибири. Вы, должно быть, уже слышали о нем… Вы берите там, – Николай махнул рукой на круглый стол, – бокал. Налейте себе. Станете чокаться со всеми, а я стану вас пугать их титулованием. Начнем, пожалуй, по кругу…
Оставалось подчиниться. Последствия отказа не поддавались прогнозам.
– Князя Мещерского вы уже знаете, но однако же выпейте вместе и помиритесь, – чуть ли не приказал наследник. – А эта чаровница – княжна Мария Мещерская. – Комплимент шел этой чучундре как корове седло, но, похоже, никого, кроме меня, это не смутило. – Вово, Мари все-таки родственница тебе или нет?
– Это зависит от Саши, государь, – притворяясь более пьяным, чем был на самом деле, выдал князь. – Коли он добьется своего, так родственница. А ежели нет, то и нет.
Младший брат Никсы покраснел, чуть ли не жалобно взглянул на Мари, но промолчал.
– Отчего же нет? – продолжал веселиться Никса.
– Чтобы не лишать себя возможности приударить за признанной красавицей, конечно. – Князь отсалютовал бокалом с вином явно наслаждавшейся комплиментами княжне.
Похоже, я один считаю, что обсуждение кого-то в его присутствии – признак неуважения?
– Вот тот господин, ковыряющий ногу малахитовой вазы… – Узколицый, с огромным выпуклым лбом, усатый молодой человек действительно был занят изучением каких-то вкраплений в отполированном камне. – Это Коля… Николай Максимилианович, четвертый герцог Лейхтенбергский.
– Наш Коля по-русски ни бельмеса, – прокомментировал Вово. – Немец, одно слово!
– Willkommen[5], – поздоровался я, протягивая бокал.
– Wieder trinken?[6] – простонал он, но на приветствие ответил.
– А эта очаровательная скромница – Сашенька Жуковская.
Ничего скромного я разглядеть не смог. Сашенька – кстати, потрясающей миловидности девушка – развалилась на другом диванчике, забросив ноги на подлокотник. Бокал в ее руках был пуст.
– Налейте мне, Герман, – велела она. – Мы с Воронцовым пили на брудершафт, и все кончилось.
– Воронцов – это вот этот бравый гвардейский кавалерист и ротмистр, – тут же пояснил цесаревич. – И ему вина больше не давать. Он становится скучным и принимается грустить. Выпейте теперь с Володей. Это князь Барятинский, мой адъютант. Ему пьяным быть хорошо. Я его никуда не отправляю пьяным. Он пьяный – такой простой…
Барятинский мне понравился. Глаза умные. На мундире – орден Святого Владимира четвертой степени с мечами и бантом. Такие придворным подлизам не дают.
– А там мой Саша, – махнул себе за спину хозяин дворца. – Любимый брат. Говорите с ним по-русски. Он страшно смущается, когда приходится говорить как-то иначе.
Я обошел диван, перешагнув ноги Вово, и поприветствовал большого и грузного второго царского сына.
– Это ведь вы спасли моего брата? – порозовев, обратился ко мне великий князь. – Спасибо!
– Я не мог поступить иначе, ваше высочество, – вежливо ответил я. – У России должна оставаться надежда.
– Утром я получил от Мезенцева рапорт на нашего Германа Густавовича. – Николай даже не потрудился обернуться в мою сторону. А быть может, ему было просто больно это делать. Пришлось мне снова перешагивать ноги Мещерского и устраиваться на стуле за круглым столом. – И знаете, друзья, что пишет наш фрондер? Он утверждает, что в этом диком Томске господина Лерхе словно бы даже подменили!
У меня все сжалось внутри. А предатель Герочка радостно завопил: «Я здесь! Вытащите из меня этого олуха!» Аж в ушах зазвенело!
– Потому как пока наш спаситель к новому месту службы не отправился, был он ничем не примечательным чиновником средней руки. Училище правоведения кончил, в канцелярии княгини Елены Павловны служил и в Морском министерстве. А после и у господина Татаринова. Ни особенной отвагой, ни стремлением к воинской службе не отличался…
Володя Барятинский выдохнул, громко, словно бы саблей сплеча рубанул, и подкрутил лихо загнутый ус. Бравому кавалеристу пренебрежение армией было непонятно.
– Ты, князь, дальше слушай, – попенял невольно перебившему цесаревича адъютанту Мещерский. Не удивлюсь, если узнаю, что Вово уже по недовольному сопению мог определить настроение своего венценосного покровителя.
Усилием воли я заставил себя широко и открыто расставить колени, придвинуть к себе корзину с фруктами и взять виноградную гроздь. И даже не пытался высчитать, к каким выводам может прийти накачивающийся алкоголем наследник престола.
Не думай о лохматых мартышках! Или как там у Ходжи Насреддина было?
– А вот в дороге по пустынному тракту случилось нашему Герману Густавовичу повстречаться с лихими разбойниками. Сколько их было, господин Лерхе? Трое? Четверо?
– Я плохо помню, ваше императорское высочество. – Труднее всего – молча слушать и заставлять челюсти перемалывать полные сока экзотичные для середины зимы ягоды. А вот настала пора говорить – и как-то сразу отпустило. Подумалось, что было бы у жандармов что-то на меня, что-то реальное, а не перечень странных, с их точки зрения, фактов, так эти вопросы мне совершенно в другом месте бы задавали. Не здесь. Не в личной библиотеке Николая. – Кажется, трое.
– Ах как романтично! – пискнула Маша Мещерская. – Отчего даже у Германа в его тьмутаракани есть эти замечательные разбойники, а у нас в столице – только ску-у-ука? Саша, почему вы не найдете мне разбойников?
Александр снова порозовел, наморщил лоб, но не придумал, как ответить. За него это сделал Николай:
– Теперь там тоже их нет, Мари. Губернатор их убил. Перестрелял из револьвера.
– Однако! – потрясенно воскликнул Воронцов.
– Генерал Дюгамель, кажется, за это дело наградил вас знаком к ордену Святой Анны четвертой степени? И оставьте уже эти «высочества». Мы здесь по-простому.
– Да, Николай Александрович, – признался я. – За это. Хотя я не вижу в этом ничего героического. Я спасал жизнь. Себе и своим спутникам.
– Как мило – быть таким скромным, – саркастично протянула Жуковская. – Чего не сделаешь с перепугу…
– Что за револьвер у вас был, Герман? – заинтересовался, не обратив внимания на Сашеньку, Барятинский. – Обожаю хорошее оружие!
– «Бомон-Адамс», ваша светлость.
– Ай, да бросьте вы это, – поморщился поручик. – Какая я вам светлость. Давайте уж, как все тут, зовите Володей.
Я кивнул и поднял бокал с вином в салюте.
– А револьвер – замечательный. Прекрасная механика. Жаль, вы не захватили его в Петербург.
– Отчего же не захватил? – удивился я. – Я с тех пор всюду таскаю его с собой. Он и сейчас… У ваших конвойных казаков, Николай Александрович.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
