– Нет, – посиневшими губами вывела Маринка.
Отец поплотнее завязал на ней шарф.
Они стояли на вершине, сопротивляясь ветру, валившему их, и смотрели вперед. Видно отсюда было далеко: сзади – широкая Чаячья губа с игрушечным военным городком у подножия сопки и причалами – пирсами для боевых кораблей, справа – узкое горло губы, а зато впереди до края неба колыхалось большое-пребольшое море. Налетал ветер, и по морю пробегали зыбкие полосы. Надвигались, закрывая небо, грязно-черные, опухшие тучи, и море из синего превращалось в зеленовато-серое, неприветливое.
У него не было конца. Оно вливалось в небо, и тоненькая черта горизонта иногда размывалась, и тогда казалось, что море везде, даже над головой.
– А где полюс? – спросила Маринка, дуя в варежку. Отец внимательно посмотрел на нее.
– Вон там. – Он показал рукой наискосок. – А вон там Америка, видишь? – Отцова рука поплыла правей.
– Вижу.
– А что ты видишь, интересно?
– Мерику.
Он засмеялся и поглубже, на самые уши, натянул Маринке вязаную шапочку. Ударил ветер, и он едва успел схватить за козырек чуть не улетевшую фуражку. Надвинул ее на самые глаза, поднял воротник шинели и сказал:
– Да я тебя совсем заморожу.
Он быстро сел на валун, распахнул шинель, посадил в нее Маринку, застегнул шинель на крючки. Из нее, точно из норки, выглядывала голова в синей шапочке. Под шинелью было очень тесно, мешали руки, и Маринка для большего удобства обняла отца. От него исходило такое тепло, словно он был печкой, в которую засыпали ведро каменного угля.
И можно было не вставать: все вокруг было видно очень далеко.
Так они сидели с полчаса, смотрели на море, и никакой ветер не был страшен Маринке. Она узнала, что в годы войны на этой сопке находился сильный маяк, он показывал нашим кораблям дорогу в гавань, и сопку с тех пор прозвали Маячной. И еще отец рассказал ей, трогая истрескавшийся от ветра, дождей, солнца и холода, но все еще твердый, как железо, гранит, что вот здесь кончается наша земля, и дальше тянется все вода, вода и вода, и через тысячи морских миль начинается совсем другой материк. Вот где они живут – на самом краю света…
Маринка поудобней подобрала ноги, вздохнула:
– Материк…
Вдруг она встрепенулась, высунула из-под шинели руку и показала:
– Гляди… Гляди!
Три черточки с тонкими змейками дыма двигались у горизонта. Потом ветер донес слабые звуки выстрелов.
– Корабли, – сказал отец, – эсминцы. Молодцы, хорошо идут!
– А зачем они там ходят?
Отец убрал ее руку внутрь, получше запахнул шинель, и Маринка снова очутилась как в берлоге.
– На учении они. Понимаешь, ребята ходят в школу учиться правильно писать и решать задачки, а матросы тоже должны учиться метко стрелять из пушек, пускать торпеды к не бояться никакого шторма.
– И твой корабль тоже уходит учиться? – Маринка шевельнулась под шинелью.
– И мой.
– А он лодка или корабль?
– Он корабль, Маринка, и очень грозный корабль, только небольшой и узкий, и его издавна прозвали подводной лодкой.
Спускаясь вниз, отец одной рукой держал Маринку, второй опирался о камни, цеплялся за жесткий кустарник, и к его рукаву прилипли крохотные листики березки. Иногда отец останавливался и беспокойно посматривал на городок, на его улицы, точно побаивался кого-то. В городе он тоже не переставал оглядываться. Он переносил Маринку через канавы и большие лужи, отдавал проходившим морякам честь, но все время глядел то вправо, то влево, то оборачивался назад. Потом сказал:
– Пойдем-ка другой дорогой. Она чище. Но и та, другая дорога была в камнях и грязи, и отец в основном нес Маринку на руках. Опустив ее на сухой островок и трогая на ее шапочке пушистый шарик, сказал:
– Давай не будем говорить маме, где мы были? А то она испугается и будет сердиться.
– Давай, – согласилась Маринка, укладывая в букете цветок к цветку.
Неподалеку от их дома отец втащил Маринку в магазин, купил ей пирожное – она тут же у прилавка вонзила в него зубы – и плитку шоколада «Золотой якорь». Сунув плитку в карман шинели, он сказал: «Добро», взял Маринку за руку, и они вышли из магазина.
– А теперь куда? В кубрик или еще подрейфуем? Маринка хорошо знала: кубрик – это дом, а дрейфовать – значит гулять.
– Подрейфуем еще, – сказала она.
Но дрейфу помешала мама. Она внезапно вышла из-за угла дома. Отец чуточку побледнел и выразительно посмотрел на Маринку. Она понимающе подмигнула ему щелочками глаз.
– Ну, где странствовали? – спросила мама.
– Да так… тут… неподалеку…
– Что-то очень долго, – сказала мама. – Я и тетрадки проверить успела, и в кулинарном кружке отзанималась, и вот уже сколько времени вас ищу. Весь город обошла.
– Плохо искала, – ответил отец. – Кто виноват?
И, проговорив это, он вытащил из шинели плитку шоколада:
– Ломай.
– Что это ты вдруг? – сказала мама.
– А почему бы и нет?
Маринка притихла и с любопытством ждала, как выпутается отец и что будет дальше. Но, судя по всему, мама не очень верила ему, и выпутывался он как-то вяло и больше смотрел на мамины боты. И тут Маринка почувствовала, что должна немедленно вмешаться в разговор и выручить отца.
– А мы с папой тебе цветы нарвали, – сказала она и в озябшей руке протянула букетик с жесткими лиловыми цветками.
– Спасибо, – сказала мама. – Что-то вы все сегодня такие добрые: один предлагает шоколад, другая – цветы. Да, постойте, я, кажется, знаю, где они растут…
– Мам, а ты там тоже была, да?
– Где это там и почему это тоже? – спросила мама.
– На… на… – Маринка запнулась и страшно покраснела.
Она вдруг поняла, что проговорилась и выдала отца, и это можно было понять хотя бы уже по тому, что он неподвижно и пристально рассматривал угол кирпичного дома, точно в нем было что-то интересное.
Мама нагнулась к ней:
– И не простыла?
– Нет, – уронила Маринка, убитая и вспотевшая. Мама выпрямилась:
– Тогда скорее идем домой, цветы нужно в воду, а то завянут. Скорее…
Маринка просияла, и они втроем быстро зашагали к дому.
Люди
Иногда Маринка думала: а есть ли у нее отец? Вечно он в своей базе или в море. Поздно вечером или рано утром он осторожно поднимал ее, сонную и недовольную, из кроватки, целовал в белокурые колечки волос, смотрел в глаза, потом укладывал, и неделю, а то и две-три в их комнате не было слышно скрипа его ботинок, выветривался запах его табака. И если б не старая черная шинель, висевшая в маленькой передней, и не его фотография на столе, можно было подумать, что отец никогда и не жил тут и его вообще не было на свете.
Правда, мама говорила, что подводная лодка отца ушла в поход и вернется он не скоро, но легче от этого Маринке не становилось.
Зато мама не уходила ни в какие походы, а только в школу за два квартала, где учила ребят, каждый день была дома и помогала Маринке не вспоминать, не грустить об отце, который сейчас плавает где-то в Ледовитом океане и «отрабатывает», как выражаются военные моряки, свои задачи.
А потом все в Маринкиной жизни перевернулось. Заболела мама.
Ее увезли в больницу так внезапно, что Маринка, очутившись в пустой комнате одна, в первые минуты ничего не понимала. Как все случилось неожиданно и просто! По словам Женьки, вчера утром мама пошла с ребятами на экскурсию к Чаячьей губе и там рассказывала о строении горных пород, о течениях и ветрах. В воде у берега лежали некогда сорвавшиеся с гор валуны, и по ним лазали мальчишки. Мама велела всем сойти на берег. Сошли все, кроме одного. Желая похвастаться своей ловкостью, он прыгнул на самый дальний камень, но поскользнулся, бултыхнулся в воду и сразу стал тонуть.
Девчонки подняли визг, и Маринкина мама, долго не думая, сбросила с себя пальто, туфли с ботами и в одних чулках кинулась по валунам к крайнему камню. Течение далеко отнесло мальчишку, и, когда Маринкина мама бросилась за ним в воду, его уже не было видно. Несколько раз ныряла она в том месте, где он исчез, нашла и выплыла с ним на берег.
Все, что было дальше, Маринка знала сама. Она очень удивилась, увидев маму в мокром платье, с мокрыми волосами. Мама быстро переоделась во все сухое, выпила горячего чаю с малиновым вареньем, легла, укрывшись двумя одеялами, да еще попросила Маринку набросить поверх старую отцовскую шинель.
Но два одеяла и шинель не могли согреть ее. Маринка отчетливо слышала, как мамины зубы выбивают мелкую дробь. А к вечеру поднялась температура. Наутро тетя Маша сбегала в поликлинику за врачом, и вот «скорая помощь» увезла маму в больницу. Маринка видела, как маму по лестнице сносили на носилках два санитара в белом и она, покорная, присмиревшая, лежала под одеялом и смотрела на нее, Маринку, больным, измученным взглядом. Ее снесли по той самой лестнице, по которой еще позавчера легко взлетала она, постукивая каблуками по ступенькам.
