В постсоветское время несколько раз проводились поисковые экспедиции, не принесшие, тем не менее, никаких результатов. Все, что мы знаем до настоящего времени, известно лишь из выписки судового журнала, составленной Ерминией Жданко, а также личных дневников, вернее, их копий двух оставшихся в живых участников экспедиции: штурмана Валериана Ивановича Альбанова и матроса Александра Конрада.
По дневникам Альбанова очевидно, что со «Св. Анны» он нес большую почту, которую писали в течение недели (!) Брусилов, Жданко и Шленский — внештатный корреспондент архангельской газеты, а также документы ушедших с судна, запаянные в жестяную банку:
«Георгий Львович, Ерминия Александровна и Шленский заняты другим делом: они пишут. Боже мой! Что они пишут с утра до вечера вот уже целую неделю? Мне иногда становится страшно, каких размеров, какого веса дадут они нам почту… Но, к моему удивлению, почта оказалась очень невелика, не более 5 фунтов» [41].
Невелика? Даже если фунт русский, то есть четыреста грамм, то почта занимала два килограмма. Кто‑то из исследователей подсчитал, что это тридцать пять школьных тетрадей! А если фунт английский — четыреста пятьдесят три грамма? Однако Н. В. Пинегин и В. Ю. Визе [42], которые встречали штурмана на «Св. Фоке», утверждают, что у Альбанова на груди был лишь пакет. Так или иначе, в дневниках самого штурмана о банке с документами и почтой в последний раз упоминается на мысе Флора:
«Прежде всего, надо подвести к поселку каяк, оставленный версты за две отсюда, вытащить его в безопасное место и взять в домик все остатки нашего снаряжения, которого, правда, осталось немного: компас, бинокль, хронометр, секстант, две книжки, паруса, топор, спинки да две или три банки, из которых одна была с почтой».
Неоднократно встречаясь после экспедиции с семьей Брусиловых, Валериан Иванович также ничего об этом не сообщает. Александр Конрад же до конца своих дней вообще хранил глубокое молчание об этой экспедиции и всячески избегал контактов с родственниками пропавших товарищей. До последнего дня своей жизни он ни за что не хотел расставаться со своим дневником, который уже после его смерти, как ценный исторический документ в 1940 году был передан его женой Еленой Александровной Конрад в Музей Арктики и Антарктики в Санкт–Петербурге, где он хранится по сей день. Дневник этот, однако, не проливает сколько‑нибудь света на всю загадочную трагедию «Св. Анны» и ее экипажа. В нем описываются в основном сцены охоты, погода и несущественные бытовые подробности. К тому же все записи в нем сделаны чернилами, а в экспедиции дневники писались карандашом. Вероятно, что уже по возвращении из ледового похода он был переписан на основе настоящего дневника, судьба которого неизвестна. Кроме того, в нескольких местах дневника есть записи от третьего лица: «Конрад сказал», «штурман и Конрад пошли». Не под диктовку ли умирающего Александра Эдуардовича он был переписан?
После экспедиции Александр Конрад одно время служил с Альбановым на ледорезе «Канада», переименованном впоследствии в «Федор Литке». Он стал профессиональным и, говорят, суровым моряком, до конца своей жизни ходил матросом на судах советского торгового флота. Незадолго до смерти, в 1939 году, то есть спустя двадцать пять лет после описываемых событий, Александр Конрад все же пройдет по Северному морскому пути до Владивостока, но это уже совсем другая история. Умер Александр Эдуардович от плеврита 16 июля 1940 года в Ленинграде, не дожив до шестидесятилетнего юбилея всего один месяц. Похоронен на Смоленском кладбище.
Не просто сложилась и судьба его семьи. Сын Александр в первые дни войны ушедший фронт, пропал без вести в ноябре 1941 года. А 1943 году по ложному доносу управдома жену Конрада Елену Александровну и их дочь Тамару забрали в НКВД. Жена практически сразу умерла еще в ленинградской пересылке, а дочь вышла на свободу только через десять лет, была реабилитирована и переехала в Астрахань, где и проживает по сей день. В 2012 году нам удалось ее навестить. Тамара Александровна с особой теплотой вспоминает город своего детства и молодости, мечтает когда‑нибудь туда приехать. Между прочим, она рассказала, что незадолго до смерти отца именно она под его диктовку переписывала полярные дневники матроса Конрада, которые сейчас хранятся в Музее Арктики и Антарктики. Оригиналы же дневников остались в отобранной квартире и, вероятнее всего, сгорели в одной из «буржуек» блокадного Ленинграда.
Судьба унесенных на каяке в открытое море матросов Луняева и Шпаковского, четырех человек береговой группы Максимова, а также всех оставшихся на «Св. Анне» и ее капитана Г. А. Брусилова до сих пор неизвестна. Опубликовано множество предположений и версий об их судьбах, от вполне логичных до вовсе нелепых. Но пока — это всего лишь догадки, не имеющие надежных документальных доказательств. Арктика, как и прежде, надежно и ревностно хранит свои тайны!
Вот, вкратце, и вся давняя история, получившая неожиданное продолжение в наши дни…
Глава II
К ЗЕМЛЕ ФРАНЦА–ИОСИФА
Все полярные экспедиции в смысле достижения цели были неудачны, но если мы что‑нибудь знаем о Ледовитом океане, то благодаря этим неудачным экспедициям.
Вице–адмирал С. О. Макаров [43].
Это было в июле 2006–го, когда все Подмосковье наслаждалось наступившим, наконец, настоящим летом.
На выходе из спортивного зала у меня зазвонил мобильный телефон. «Леня», — доложил мне определитель номера, и я услышал в трубке знакомый голос.
— Привет, ты не хочешь «сходить» в Арктику? — вопрос был задан без лишних предисловий, впрочем, как всегда.
— Куда?!!
— Ну, в Арктику, на Новую Землю, на поиски затонувшего в 1695 (!) году корабля Виллема Баренца!
— С тобой? Да хоть в Африку! — сразу ответил я и тут же парировал: — Сейчас?
— Да нет же, в сентябре, — Леня уже понял, что я начинаю придуряться. — Время еще есть, так что ты подумай серьезно и перезвони. Ну, пока!
Минут пять я стоял, не шевелясь, пытаясь понять, уж не розыгрыш ли это? Да вроде нет, шутить такими вещами не в его стиле. Рассеянно рисуя носком ботинка по асфальту и как‑то глупо улыбаясь, я с удовольствием подумал: «Он про меня не забыл!»…
...Холодный февраль 95–го. «Наведение конституционного порядка» в Чечне шло полным ходом. Мы возвращались в поселок Толстой Юрт из залитого кровью фронтового Грозного. Темнело, надо было спешить. Машина «скорой помощи» госпиталя медицины катастроф «Защита» стремительно влетела в ворота и замерла возле оранжевого надувного модуля. В лагере была суета — приехала новая смена отряда «Центроспас» Министерства по чрезвычайным ситуациям России. Бойко перетаскивались вещи, спецоборудование и какое‑то немыслимое снаряжение. С удовольствием выкурив папиросу на свежем, без пороховой гари, прохладном воздухе, я по сложившейся привычке заглянул к спасателям.
— Познакомься, это Леня! — на меня из‑под черных, как смоль, кудрявых вихров смотрели озорные карие глаза. Я представился…
…Крайний раз со спасателем теперь международного класса Леонидом Радуном мы встречались в сентябре 2004–го на похоронах двух наших товарищей из отряда «Центроспас», погибших во время спецоперации по освобождению заложников в Беслане. Тогда и поговорить‑то особо не пришлось. И вот этот неожиданный звонок. Думать нечего, конечно же, еду!
Наступил сентябрь. Купив билет до Мурманска, я с частью экспедиционной группы выехал из Москвы. Скажу прямо — переживал немыслимо: кроме Радуна, я в этой экспедиции никого не знал. Что за ребята, какие у меня будут задачи? А Леонид все успокаивал:
— Работа серьезная, с достаточным количеством здорового экстрима. Мне бы хотелось, чтобы в этой экспедиции были только люди, к которым было бы не страшно повернуться спиной.
— Хороший парень — это не профессия! — напомнил я известную нам обоим поговорку.
— Ну, к тебе это не относится. К тому же ты, кажется, врач, или забыл?
Действительно, в свое время я окончил лечебный факультет медицинского института, и даже с отличием. Но внезапно нагрянувший капитализм лишил меня мечты детства, так что врачом я уже давно не работал. К тому же у экспедиции был свой официальный врач Алексей Богорад.
— Лишних докторов не бывает, особенно там, — Леня многозначительно кивнул в сторону, где, видимо, должен был находиться север, — а в остальном… руки, что, из‑под поясницы растут? — мои сомнения окончательно испарились. Так, в общем‑то случайно, но без особых колебаний шагнув за Полярный круг, я уже не мыслил себя без Севера.
В мурманском порту нас ожидал целый ворох проблем — вельбот, с гордым названием «Сокол», на котором мы планировали вести поиск, представлял собой груду откровенного металлолома с неисправным дизелем, пробитыми топливными баками и дырой в борту размером с коровью голову. В общем, как говорится, «конь не валялся»! Взялись дружно, работа пошла, да и руки, которые не растут, откуда не надо, пригодились. А через несколько дней судьба меня свела с еще одним будущим участником экспедиции 2010 года, Евгением Ферштером. Он вылетал из Москвы на несколько дней позже, прихватив с собой переданные ему уже в аэропорту доблестно забытые мною спальный мешок и полиуретановый коврик. «Раздолбай какой‑то! Ехал куда, на пляж, что ли?» — подумал тогда Женя, но поделился со мной своими критическими соображениями гораздо позже. Ферштер — опытнейший спелеолог с огромным экспедиционным стажем, хороший оператор и, кроме всего прочего, серьезный специалист в области металлодетекции. За счет внушительной с проседью бороды и атлетического телосложения он выглядел гораздо старше и солиднее своих лет, производил впечатление законченного флегматика и в экстремальных командировках повидал уже многое. К тому же Евгений давно и основательно увлекался историей России. Именно от него в срывающейся на сатанинский фальцет завывающей вьюгой Ледяной Гавани я впервые и услышал фамилии Брусилов, Альбанов, Конрад, Жданко. Октябрьские ночи в тех краях уже достаточно длинные, и я, как завороженный, слушал рассказы о трагической судьбе моряков со шхуны «Св. Анна».
