А здесь народ мирный, самые военные — сторожа, воротники. Вот местному силовику мозги и вправляю.
Вдруг стук-грюк-крик и с высокого теремного крыльца летит Аким. Спотыкается и падает носом в землю. Руками-то ему не опереться. А следом вальяжно спускается гориллоподобная ключница. И очень довольным, «плотоядным» тоном сообщает:
— А постоялец-то наш… на ножках-то… нетвёрденько стоит. С лестницы сам спуститься не может, а ещё мне указывать вздумал.
Мой собеседник давит в бороде смешок, полный двор местной дворни хихикает в тряпочку.
А вот мне… Мне не смешно.
Акима обижать?! С-сука…
— Сухан, комлём в солнечное, в силу.
Я уже несколько раз говорил: здесь не принято бить чужих женщин. Для мужчины это занятие неприличное, стыдное. Но я — демократ, мне другой хомосапнутой особи любых гендерных характеристик врезать — не стыдно.
Она и не поняла. Пока Сухан не подошёл и, глядя ей в глаза, не приложил. Ключницу враз — и согнуло, и снесло. Дворник возле меня только нож цапнул, а я уже один из своих в пальцах кручу. Улыбаюсь ему. И командую в сторону:
— Сухан, Ноготок. Дуру на подвес.
Мы с Акимом как святые: в гости с мечами не ходят. А вот люди наши с оружием, Чимахай у ворот уже топоры достал и воротникам показывает: вынимайте бревно заложенное, не поняли, что ли?
Здорова бабища — как вздохнуть смогла, так обоих моих мужиков и посшибала.
Не демократы у меня мужики: удара от бабы не ждут. То-то она одного — в одну сторону, другого — в другую. Да ещё у Ноготка секиру выдернула и на Сухана:
— А! Сволота! Меня бить!
И замахом от своей спины да ему в пояс.
Баба с топором… Забыла тётенька «своё место», «возомнила о себе невесть что». Эмансипнулась «до топора»? В смысле: до полного равенства? До… «фаллического символа» в руках? — Ну и на тебе… по-мужски.
Она ко мне левым боком стояла, а левая рука на топорище ниже правой ложится. Плечо опущено, висок открыт. Зря я, что ли тренировался? С 8 шагов. Она так за секирой и пошла. Уже мёртвая.
Оборачиваюсь к собеседнику. У него уже нож широкий в руке. А у меня — второй, из-под полы вытянут.
Инвентарь новый, а разговор прежний, вполне конкретный:
— Ну так как? Откроешь ворота?
— Дык… эта… ну… ходить всякие будут.
— Сторожей поставь. Если кто ненужный войдёт. А паче — без моей воли выйдет…
Тут бабулька какая-то орёт истошно:
— А! Душегубы! Погубили-зарезали! Да что ж ты творишь то, ирод окаянный?! Да за что же ты людей добрых режешь-убиваешь! Ответишь за злодеяния свои! Страшной мерой тебе взыщется!
— Почему «страшной»? Ключница — роба. Цена мёртвой робе из верхней челяди по «Правде» — 12 гривен кунами. Нынче же хозяйке и отдам. А ты (это уже дворнику) человек вольный, тебе цена — 40 гривен. Мы столько в Елно за три дня наторговали. Кстати, кого-то надо на замену поставить. Ключницей. Или ключником? Ты-то как думаешь? Хозяйство-то стоять не будет. А пока… будешь дело делать да боярского сына слушать? Или как?
«Кнут и пряник». И — поманил, и — припугнул. Озадачил и загрузил. Давай, дядя, быстренько. Как тебе твои социальные инстинкты подсказывают?
— Оно конечно… дело делать.
— Да что ж она орёт-то так?! Ноготок! Дуру — на подвес.
Куча суеты, неразберихи и бестолковости. Бабульку подвешивают на перекладине возле ворот, задирают платье на голову. Ноготок расправляет свой палаческий кнут. Бабулька орёт и… замолкает. С первого удара из её несколько дряблого старческого тела летят кровавые клочья.
Степан Разин кричал в толпу:
— Я пришёл дать вам волю!
Но не уточнял — чью.
Я сюда пришёл — дать свою волю. Я морально готов к конфликту. Вплоть до — «с летальным исходом». Даже провоцировать не пришлось — всё сами сделали.
«Встречают по одёжке, провожают по уму» — русская народная мудрость. Одёжка у меня… так себе — безрукавочка потёртая. Вот они меня тк и встретили. Но «провожать» местных — буду уже я сам, по моему «уму».
Понятно, что в тайне такие дела не удержать, городские власти не сегодня-завтра обязательно заявятся. Морально-то я к конфликту оказался готов, а вот юридически… Поэтому особенно важно, чтобы хозяйка все наши действия подтвердила. Не со страху, не «из-под топора», а добровольно и от всей души.
Наши люди барахло перетащили, в усадьбе разместились. Дело к вечеру, Аннушку вывели. Заплаканную, от слёз опухшую. Это она по ключнице так переживает или вообще?
«Вчера весь день проплакала. Придумайте мне причину».
Приживалки под белы ручки ведут «дону Анну» к часовенке. Будто на заклание. Впереди попик с кадилом вышагивает. Я следом топаю. «Как дурак с вымытой шеей» — убедили новую однорядку одеть, сапоги смазные. Всё проверяли, высматривали. Ни безрукавки, ни торбочки моей — не взять.
«Что это? — думал философ Хома Брут, глядя вниз, несясь во всю прыть. Пот катился с него градом. Он чувствовал бесовски сладкое чувство, он чувствовал какое-то пронзающее, какое-то томительно-страшное наслаждение».
Когда завариваешь кое-какую не вполне традиционную операцию… «бесовски сладкое чувство». Рейдерство с привкусом мертвечины и православия.
Сперва — молитва в самой часовенке, после свели девушку вниз, сняли с неё верхнюю одежду, платки, уложили на землю перед саркофагом. Снова попик молотит что-то из Псалтыря.
Иоанн Златоуст говорит:
«Вид гробницы святого, проникая в душу, и поражает ее, и возбуждает, и приводит в такое состояние, как будто сам лежащий во гробе молится вместе, стоит пред нами, и мы видим его, и таким образом человек, испытывающий это, исполняется великой ревности и сходит отсюда, сделавшись иным человеком».
Вот чего мне не надо — «сам лежащий во гробе… стоит пред нами». Покойников подымать… такое к ним неуважение — мне не свойственно. Особенно, в варианте «Каменный гость».
Поставили пюпитр-аналой, Псалтырь на него грохнули.
Ну, Ванюша, запевай.
А называется это Неусыпаемая псалтирь. Потому как читают непрерывно. Вот я ночь отмолочу, потом попик придёт. А начнём мы… с простенького начнём, с канона об усопшем:
«Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас. Аминь. Святый Боже, Святый крепкий, Святый безсмертный, помилуй нас. (Трижды) Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков. Аминь. Пресвятая Троице, помилуй нас; Господи, очисти грехи наша; Владыко, прости беззакония наша; Святый, посети и исцели немощи наша, имене Твоего ради. Господи, помилуй. (Трижды) Отче наш, Иже еси на небесех, да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго. Господи, помилуй (12 раз)»…
Чем-то напоминает протоколы заседаний римского Сената времён поздней империи:
«Император Валентин… («Слава императору» покричали 12 раз)… победил армян («Слава императору» — 18 раз) и вскоре прибудет в Вечный город («Слава императору» — 23 раза, всеобщее вставание — 4 раза, рукоплескание — 6 раз)».
Хомосапиенсы любят долбиться. Не в том смысле, как вы подумали. Хотя… тоже про любовь.
«Тема сегодняшней лекции: любовь. О любви мужчины и женщины вы и так всё знаете. О любви мужчины к мужчине говорить запретили. Поэтому поговорим о любви народа к партии».
На моей памяти только Владимир Семёнович мог сказать в зал:
— Не надо аплодисментов. Чем больше вы хлопаете, тем меньше я успею.
И зал замолк.
Такой уровень народной любви недоступен ни президентам, ни генсекам, ни императорам. Ни самому ГБ.
«Небеснаго круга Верхотворче, Господи… Господи, помилуй (40 раз)».
А господь-то у нас того… — с одного раза не понимает. Вот и долбишь. Как долбодятел. Виноват — как служитель культа.
Попик, услыхав знакомые напевы, отвалил — ему сегодня работы выше крыши: над ключницей и бабулькой молебны петь. Бабулька-то того, преставилась. Сердечко у неё… Местный плотник уже домовины строит.
Хорошо, когда есть готовые наработки: отвечаешь не задумываясь. «Два гроба всегда иметь про запас» — правило моё народу уже возвестили.
«Верховая дворня» кучкуется — соображают, как бы место ключницы поделить. Хорошую я им приманку подкинул: они же уверены, что мы банкет для Акима отгуляем и свалим. Они останутся, и будут жить-поживать, как и раньше.
Не, ребятки, тут пришла «индейская изба» в моём лице: что моё — то моё. Я уже решил эту усадьбу себе забрать, у меня на неё уже планы планируются.
Что забрать — решил. Теперь бы понять — как…
