Как бы то ни было, от нас требовалось показать несколько драматических пьес – о названиях планировалось сообщить позже – в одном постоялом дворе в центре города. «Золотой крест» на вид был очень внушительной таверной; попасть в него можно было через большой внутренний двор, который огибала галерея. Для временного театра все это подходило как нельзя лучше. Места для зажиточных горожан легко было установить в галерее, а прочий люд, плативший по пенни за развлечение, мог постоять на булыжниках во дворике. Мы собирались играть на искусно сделанном возвышении во внутреннем дворе, а несколько маленьких кладовок можно было использовать как уборные и для хранения всего, что понадобится.
В перемене места были и другие преимущества. Власти Оксфорда, может, и смотрели на актеров как на бродяг, но, по общему мнению, они гораздо меньше беспокоились о выполнении великопостных распоряжений, чем их лондонские коллеги, возможно, потому, что власть пуритан в университетском городе была не так сильна. Кроме того, здесь не было Тайного Совета, который дышал бы нам в затылок, высматривая вольномыслие в наших пьесах.
Впрочем, помимо увеселения добрых граждан Оксфорда была у нас еще одна миссия, о которой я узнал после прибытия. Единственный раз, когда я до этого путешествовал с труппой, был в середине лета 1601-го, почти два года назад. Тогда часть актеров из нашего театра приехала в поместье Инстед, в Уилтшире, чтобы сыграть «Сон в летнюю ночь» на праздновании свадьбы в знатном семействе. Пьеса удалась на славу, свадьба же не удалась вовсе. Вмешались убийство и другие трагические события, и всякий, вольно или невольно, оказался вовлечен в это дело.[2]
Наше теперешнее дело в Оксфорде было также связано с ожидаемой свадьбой, но обстоятельства ее очень отличались от тех, что окружали инстедский союз (если его можно было так назвать).
Примерно в миле от северной границы города лежит деревенька Уиттингем, а между деревней и старыми городскими стенами живут две семьи, почти бок о бок. Это соседи, которых связывают не самые добрососедские отношения. Константы и Сэдлеры не имениты – или, во всяком случае, не очень имениты, – но горды и вспыльчивы. Они гордятся своим именем и владениями. Они приходят в негодование от всякой попытки преуменьшить одно или другое. Как это часто бывает с соседями, у них возникла ссора из-за земли. Точнее, из-за бесполезной полоски болотистой земли, слишком сырой, чтобы пасти там скот, при этом вода слишком неприятна на вкус, чтобы ее пить, и не настолько глубока, чтобы разводить там рыбу. Этот клочок земли находится даже не между домами, а на некотором расстоянии от них, к юго-востоку от города, на болоте Каули. Спор о том, кому принадлежит этот кусок болот, ведется на памяти уже нескольких поколений.
Ссора никогда не переходила в рукоприкладство, хотя каждая сторона привлекала другую к ответу по закону снова и снова. Никому, кроме адвокатов, выгоды это не принесло, поскольку обе семьи потратили на судебные тяжбы в сотни раз больше, чем стоит сам предмет спора. В общем, между Константами и Сэдлерами существует худой мир, но они никогда не проявляли большого дружелюбия друг к другу. В старые недобрые времена дело чуть не дошло до дуэли между главами семейств: по уговору победитель получал болото в свое полное владение (а проигравший, вероятно, оставался в нем гнить – в конце концов, то были старые недобрые времена). Но здравый смысл – а может, трусость или страх перед законом – возобладал, и с тех пор между семействами существует ворчливая вражда, хотя и с перемириями.
Старший сын Сэдлеров – студент по имени Вильям. У Константов же есть дочь по имени Сара. Сара и Вильям не видели друг друга много лет, с тех пор, как вместе играли детьми во время одного из таких перемирий между двумя семьями. И вот, когда старший сын и старшая дочь вновь встретились, впервые с детской поры, на нейтральной территории, – случилось почти неизбежное. Какими бы холодными ни были отношения между старшими, Сару и Вильяма потянуло друг к другу; вероятно, они продолжали видеться столь часто, как только могли, хотя и держали все в секрете, зная, что родители вряд ли одобрили бы их выбор. Они понравились друг другу, влюбились и так далее; решили пожениться; даже подумывали о побеге; но в конце концов признались в своих чувствах родителям.
Возможно, эта история о враждующих семьях и молодых влюбленных из этих семей покажется вам знакомой. Скорее всего так довольно часто случалось в истории, и Вильям Шекспир использовал этот сюжет в своей трагедии о Ромео и Джульетте, одной из самых успешных пьес «Слуг лорд-камергера». Нашей публике никогда не надоедает смотреть на привлекательных молодых людей, так же как ей никогда не надоедают рок и гибель. Когда вы предлагаете и то и другое – успех вам гарантирован. Впрочем, говорят, что жизнь подражает искусству, и именно в попытке предотвратить настоящую трагедию, пусть только возможную, мы собирались надеть наши костюмы и дать частное представление повести о несчастных молодых влюбленных.
Я услышал все это – историю о Константах и Сэдлерах – из авторитетного источника. Ее рассказал мне сам Вильям Шекспир, после того как «Слуги лорд-камергера» приехали в Оксфорд.
Мы, младшие и средние члены труппы, остановились в «Золотом кресте», где и собирались играть и где нас, кроме всего прочего, разместили за полцены на все время нашего пребывания в городе. В комнатах не было ничего особенного – пара больших помещений в задней части постоялого двора, оставленная для путешествующих группами. Но встретили нас очень тепло. Хозяин, некто Оуэн Мередит, лично приветствовал нас. Некоторые из старших актеров устроились самостоятельно – у них были друзья в городе и даже в колледжах.
Вечерело. Сумерки сгущались. Я вышел побродить в город, бросить взгляд на этот Великий центр учености, знаменитые английские Афины – и, признаться, не заметил признаков особенно высокого ума или более благородного образа мыслей на лицах, чем то, к чему я привык в Лондоне (то есть вообще не заметил ничего подобного), – как вдруг я наткнулся на мастера Шекспира, воплощенное изящество в шелковом камзоле. Он не сопровождал нас в нашем путешествии из Лондона в Оксфорд, но поехал вместо этого дальше, в Стратфорд-на-Эйвоне, где жил, вернее, где жила его семья.
Шекспир предложил мне присоединиться к нему и пропустить по стаканчику, раз уж наступил вечер. И теперь мы, Вильям Шекспир и Николас Ревилл, сидели и пили вместе в таверне – не в «Золотом кресте», а в другой, находившейся на той же стороне широкой улицы, известной как Корнмаркет. Фактически, она была сразу за «Золотым крестом». Шекспир сказал мне, что остановился здесь, в этом месте, названном просто «Таверна», как будто у человека, крестившего ее, попросту истощилось воображение. «Таверна», крепкий двухэтажный дом с двойными фронтонами, не очень сильно отличалась от других подобных зданий на Корнмаркет, и, мне показалось, в ней не было ничего такого, что заставило бы предпочесть ее «Золотому кресту» (где мы, по крайней мере, заплатили бы за выпивку меньше). Я не знал, почему Шекспир решил пить здесь, не говоря уже о том, чтобы спать в одной из здешних кроватей. Однако, когда вашего общества ищет человек, являющийся одновременно вашим работодателем и старшим пайщиком, вы, как правило, подчиняетесь его желаниям.
Пока мы попивали свой эль – а пил Шекспир так же неспешно и основательно, как и ваш покорный слуга, – он рассказал мне о семьях Константов и Сэдлеров и о двух влюбленных, Саре и Вильяме. Поскольку его тон предполагал собственное знание, я спросил, как он прослышал о них.
– У нас есть общий друг, Хью Ферн, он врач в этом городе. Он вырос в Уорике, но переехал в Оксфорд примерно в то же время, когда я покинул Стратфорд и направился в Лондон. Когда-то он мечтал играть в театре, но вместо этого стал лекарем. Именно в его доме Вильям Сэдлер и Сара Констант встретились впервые, то есть впервые с тех пор, как перестали быть детьми. Можно сказать, что доктор Ферн свел их вместе.
– А он хотел свести их вместе? – спросил я, слегка удивленный тем, что Шекспир решил поделиться всеми этими сведениями – не только о враждующих семьях и враче по имени Хью Ферн, но косвенно и о себе. Не думаю, что когда-либо раньше я слышал, чтобы он рассказывал о своей собственной жизни.
– Хотел свести их вместе? Что ж, полагаю, Хью в чем-то похож на Купидона.
– Его мать – Венера?
– Его мать была довольно некрасива, упокой Господь ее душу, – сказал Шекспир. – Нет, Хью похож на Купидона внешне. Вряд ли бы он обиделся на меня за это, нет. У него несколько полные щеки и иногда лукавый взгляд, а в молодости он охотился с луком и стрелами. Мы часто охотились вместе. Стреляли в оленей, а не в сердца…[3]
Он остановился посмотреть, понял ли я каламбур, но, будучи знакомым с его манерой шутить, я только состроил гримасу, и он продолжил:
