- Сия новоявленная орда дворян вся такая. Своею дерзкой удалью они неспроста тешат царя. Попомню. За Колычева постоять надо... И без того много зла кругом! Почто губить человека? Лиха беда одному поддаться, как навалится горе и на другого, и на третьего. Положим конец злобе, Алексей! Образумим царя! Изводить надо доносчиков втихомолку, без шума.
Перед расставанием Сильвестр и Адашев снова облобызались.
В покоях князя Владимира Андреевича Старицкого, двоюродного брата Ивана, полумрак. Неугасимая лампада едва теплится перед большим образом Нерукотворного спаса.
- И кто такие думные дворяне? - уныло, скрипуче звучит голос Евфросинии, матери князя. Она совсем утонула в глубоком кресле.
Около образов, из сумрака, выступает хилое лицо самого князя. Оно бледно, глаза блестят, кажутся лихорадочными, больными.
- Такова воля его милости, Ивана Васильевича... Он ввел в Боярскую думу дворян и дьяков.
- Робок ты, Владимир, робок! - вздохнула княгиня Евфросиния. Остановил бы его... Обида всем от него. Охрабрись!
- Был я храбр по твоему наущению в дни иоанновой болезни... собирал бояр и детей боярских на своем дворе, денег немало роздал им, а потом... присягнули не мне, а царевичу Дмитрию... И я перед царем остался посрамленным, виноватым... Надругался над общею скорбью, слушая вас, и теперь нет веры мне... Дворяне в ту пору оказались честнее нас, честнее бояр... И теперь сильнее они, а не мы. Во все кремлевские щели набились худородные, будто тараканы... И вот в Боярскую думу влезли и там теперь сидят, как и мы. Такова царская воля... Что поделаешь! Сами мы виноваты.
- Гибнем! Слыханное ли дело, чтоб дворяне сидели в думе? - крикнула рассерженная княгиня. - Креста на них нет... Святую древность, старину дедовскую попирают они своими сапожищами... Что им старина? Что им благородство предков? Из ничтожества явились они! Кто их отцы? Кто их деды? Псарями и то недостойны были у нас служить!
Голос Евфросинии постепенно превращался в громкий, озлобленный крик, пугавший самого князя.
- Тише! - шептал он, махая на мать руками. - Тише! Погубите нас! Остановитесь!
- Трус! - прошипела старуха, утонув еще глубже в кресле. - Хоть бы король образумил этого беса!
- Король? - громко усмехнулся князь Владимир. - Вок князь Ростовский Сема хотел сбежать в Литву с братьями и племянниками... Продался Августу, открыл ему все государевы тайны, все выдал, что знал, чернил Ивана и Русь, сидя в Москве, отослал в Польшу своего ближнего - князя Никиту Лопату-Ростовского, - все делал для короля, а что после? Сами же бояре за измену приговорили его к казни... А государь, красуясь добротой пожалел его, простил, отменил казнь. Вечный позор Семке, и только! Вот тебе и король. Опасно надеяться на Литву.
Тяжело вздохнула старуха-княгиня.
- Э-эх, как вы все близоруки! Не верю я доброте его! Хитрит он! Для показа все это. Оставляет врагов живьем для сыску же! А тебя боится. Знаю, боится!
- Чего бояться меня? - тихо засмеялся Владимир Андреевич. - У меня токмо сотня воинов, у него - все русское войско.
- У тебя друзья - все царские советники и воеводы. О тебе богу молятся и бояре, и священство, и черный люд; заволжские старцы, сам Вассиан за тебя, Ивана проклинает... Князь Курбский за тебя, вместе с нестяжателями* заодно. Многие князья за тебя, а за него кучка ласкателей бояр, вроде Воротынского и Мстиславского, и толпа холопов - дворянская голь, подобная перебежавшему от нас к нему Ваське Грязному... да еще митрополит Макарий, выживший из ума дед...
_______________
* Н е с т я ж а т е л и - последователи старца Нила Сорского,
восставали против монастырского землевладения и всякого иного
обогащения церкви.
- И все-таки, матушка, их много больше... И народ его больше знает, нежели меня.
Во время таких слов князя раздался негромкий стук в дверь. Мать и сын вздрогнули. Дверь распахнулась, и в палату вошли друзья князя Владимира Алексеевича, некогда ратовавшие перед народом за возведение его на престол вместо царевича Дмитрия, - князья Дмитрий Федорович Телепнев-Овчинин-Оболенский (прозванный при дворе "Овчиной"), Михаил Петрович Репнин - волосатый, свирепый человек, наводивший ужас на своих дворовых, Александр Борисыч Горбатый-Суздальский, Петр Семенович Оболенский (Серебряный), Владимир Константинович Курлятев, боярин Иван Петрович Челяднин, Телятьев и многие другие князья и бояре.
В палате стало сразу тесно и душно.
Отдуваясь и вздыхая, князья помолились на иконы, затем отвесили низкие поклоны приподнявшемуся с своего места князю Владимиру Андреевичу.
- Милость божия да будет с вами, государь Владимир Андреевич и добрая княгиня, государыня наша, Евфросиния Андреевна! Бьем мы вам челом! сказали князья.
Владимир Андреевич попросил своих гостей садиться. Вдоль стен на скамьях ощупью усаживались князья-бояре.
Первым заговорил князь Семен Ростовский, заговорил тихо, полушепотом:
- Государь, Володимир Андреевич, обсудили мы, бояре, поведать тебе о случившейся беде... Сею ночью царский прихвостень, Васька Грязной, со стрелецкой конной стражей отбил у твоих людей колычевских мужиков, кои утекли из вотчины со словом на своего господина Никиту Борисыча... Выходит - ты укрыватель, колычевских родичей бережешь!
Ростовский подробно рассказал о ночном происшествии.
Владимир Андреевич испуганно-удивленным голосом воскликнул:
- Мои люди? Захватили? Но я ж ничего не знаю! Кто им приказал?
Общее молчание было ему ответом.
Владимир Андреевич вскочил с своего кресла и стал взволнованно ходить из угла в угол.
- Брат простил мне мою вину, отдал мне во владение Дмитров, Боровск, Звенигород, а я буду самоуправство чинить над государевыми людьми? Не вероломство ли это? Кто приказал? Я ничего не знаю!
Когда князь успокоился, стал говорить Михайла Репнин. Поглаживая широкую бороду, он метнул гневный взгляд из-под нависших бровей.
- Буде, государь! Не кручинься! Кто приказал, не ведаю, но похвалить того надобно. Живыми бы в огне сжег я таких бродяг. Бегают жаловаться на бояр, в угоду дворянам и посадским сплетникам, а не чуют того, что из боярской кабалы попадут в иную, худшую... Крест целую, что оное так и будет!
- Кое мне дело до смердов! Не хочу я мешаться в боярские распри! Боюсь обмана и измены! Не вы ли все меня в цари тянули и не вы ли присягнули Ивану? Все отреклись от меня! Один я остался виноватым. Не верил я старцу Вассиану... усомнился... Говорил он мне, чтоб сторонился я Сильвестра, и Адашева, и митрополита... Правду сказал он, что все они верные псы царские... Ненадежны. Москве преданы.
Рявкнул Михайла Репнин:
- Я не отрекся от тебя! На заволжских старцев не полагайся, Вассиан ума лишился. На попах помешался.
Неуверенными голосами выкрикнули то же самое и другие бояре. Неуверенными потому, что в словах князя Владимира была большая доля правды: многие, испугавшись царя, стали сторониться князя.
Опять поднялся с своего места князь Ростовский. Тихим, вкрадчивым голосом он заговорил, подобострастно вытянув свое худое, с остроконечной рыжей бородкой, лицо:
- Плохо будет нам, коли мы сами от себя станем отрекаться. Ой, плохо! И со мной ведь случилось не то же ли? Писал я королю о заступничестве, меня обнадеживали, а как узналось все, и я в опале оказался - никого из бояр около себя не увидел. Королю ведомо, что один князь Ростовский - в поле не воин. И выходит: нам всем надо стоять заедино. От Ливонской войны отговаривать царя не след. Пускай воюет. Немцы его проучат. При той тягости выше цена будет боярам и всем его недругам. Да и королю легче будет пригрозить Ивану Васильевичу, чтоб не возносился. А внутри царства, по уездам, мы волю можем взять большую. В том нас поддержат и заволжские старцы... И Сильвестр с Адашевым. Беседовал я с ними.
Слова князя Семена Ростовского сначала звучали укоризной, а затем, перейдя в шепот, приняли тон увещевательный. Бояре склонились с своих мест, приложили ладони козырьком к уху, чтоб лучше слышать.
Князь Владимир перестал ходить из угла в угол, внимательно вслушиваясь в слова князя Семена, который продолжал:
- Литва вам зла не желает... Тамошние вельможи-магнаты подобной тесноты и поругания не видывали и не слыхивали... Король обещает и всем нашим отъехавшим боярам и князьям великие угодья и вотчины и почет высокий. Мой родич Лопата-Ростовский о том мне весточку тайно прислал. Живется ему там много лучше, нежели на Руси. И он пишет, чтоб никто царя не отговаривал от войны с Ливонией, а помогали бы Ивану Васильевичу в его походе, - то будет к лучшему... Где же нам справиться с немцами? Силища!
После этих слов Семена Васильевича долго длилось всеобщее молчание. Где-то раздался шум. Все вздрогнули, опять переполошились.
Первым подал голос Михайла Репнин.
- Будь что будет! - махнул он рукой с усмешкой, причмокнув. - Война Ивашке даром не пройдет!
- Не робей и ты, князюшка, - донесся ободряющий голос Евфросинии, бог правду видит. Он, батюшка, долготерпелив, но придет время - разразится гроза... Истребит, кого следует... А почему среди бояр не вижу я Андрея Михайлыча?
