– А если я усну? – спрашивает Мишель, кивая на включенные фары автомобилей, вечер уже.
– Ну и спи, – мне так вообще бы хорошо. Ехать, я знаю, всю ночь, если не больше. – Перелазь на заднее сиденье. – Говорю. – И спи. Места там хватит.
– Ага, хватит… – кисло оглядывая салон, недовольно бурчит Мишка. Не признаёт парень отечественную модель, презирает, но перебирается на заднее сиденье. Умащивается там. Ложится. Слышу, перещёлкивает крышкой СД-юшника, меняет диск, нажимает клавишу, и восторженно, вижу, закатив глаза, ритмично, в условной тишине, беззвучно дёргает руками, головой, ногами… Кайфует мальчишка так.
Без музыки, это особенно смешно видеть, «уматно».
– Что поставил? – оборачиваясь, спрашиваю. Спрашиваю просто так, чтоб салонную тишину разогнать.
– А? Что? – Мишкино лицо смешным образом перекашивается: одна часть лица, вижу, продолжает ещё блаженствовать в музыке, другая застопорилась, кривится в вопросе. И всё это один миг, одно мгновение. И вот на лице, уже всё заполняя, проявляется только вопрос. – Чего-о? – подняв бровь, выставив ко мне ухо, громко переспрашивает.
Усмехнувшись мимолётному наблюдению, повторяю:
– Что слушаешь, спрашиваю? – кричу тоже громко. Только так, пожалуй, в этой машине и можно теперь общаться.
Мишка кивает головой, а, понял:
– ДеЦела! – как само собой разумеющееся, отрывисто поясняет он, мгновенно отключаясь. Вернее, включаясь в уже пульсирующий музыкальный, неслышный мне, зазывный ритм в своих крутых наушниках. – Рэп! – Ещё раз кричит мне, чтоб я окончательно понял, чтоб разделил с ним восторг души и тела и, изобразив руками «хип-хоповскую» волну, восхищённо подчёркивает. – Здоровски прикольно! Уматно!.. – Умолкает, закрыв глаза, погружается в монотонно гипнотизирующий синкопированный рэперовский ритм в наушниках, в воображаемую атмосферу того самого «пати»…
Где-то через пару-тройку секунд, забывшись, видимо, неожиданно высоким голосом, гнусаво, сам себе, громко вдруг блажит в потолок салона, поёт, дёргаясь всем телом, копируя исполнителей:
«Пати» полным ходо-ом, у Децела дома… хэй!Гуляют все девчонки-и, и парни района… хэй!Музыка играет, танцы до упада,Роди-ители на даче, значит всё идёт как надо-о…
Ещё раз усмехаюсь Мишкиным беззаботным «уматным», правильнее сказать, умильным кривляниям… Ишь, ты!.. «Гуляют все девчонки, гуляют до упада…»
Ладно. Пусть слушает. Пусть засыпает, дорога предстоит дальняя.
А она легко раскручивалась под колёсами машины.
Ярко расцвеченная, помпезная громада большого города некоторое время бежала ещё рядом с нами, как большая и глупая дворняга. Бежала долго и навязчиво, тявкая и привлекая внимание, высунув язык и задыхаясь. Не выдержала гонки, в начале присела, уменьшаясь в размерах, потом и отстала… А вот и совсем исчезла, растворилась, как и не было её… Пёстрое по началу, обступающее пространство быстро сузилось до ширины света фар, до размеров едва подсвеченной приборной доски, совсем сжалось. Все краски с этим куда-то исчезли, уступив в пользу только чёрных. Приблизилась темень. Она легко заполнила кабину, салон, если его таковым можно назвать, вычернила своим настроением всё вокруг. Ветер, срываясь с кузова, нудно посвистывал. Дополняя тревожное состояние, диссонируя, в низких тонах шипели и покрышки. Время от времени, врываясь слепящим светом и шумом – как бразильский карнавал! – пролетали встречные машины. Особенно эффектно это получалось у трейлеров. Своим объёмом и формами они, не стесняясь, мощно и не оглядываясь, тупо таранили пространство, сильно при этом встряхивая воздушным потоком наше утлое судёнышко, наши «жигули». То и дело, будто дразня или насмехаясь, как реактивные снаряды, обгоняя, подмигивая красными всполохами задних фонарей, легко уходили вперёд шустрые иномарки… и растворялись там, исчезали, во времени, и вязком пространстве… Воздух за городом и к ночи, стал не только чище, но и прохладнее. Осью, точкой жизни во всём мире, сейчас, здесь, были только мы: я, и Мишель, не считая машины. Причём, Мишель уже спал.
Я задумался…
Странно. Почему я сразу именно об этом месте подумал? Не знаю. Может быть, провидение какое подсказало, может случайность. У меня такое бывает. Всплывёт, вдруг, откуда-то решение, неосознанное часто, но верным оказывается. Вот и на этот раз… Сколько ж я дома не был? Лет тридцать, двадцать пять? Так, пожалуй. Из родных уж никого не осталось, наверное, только ровесники если. Так уж получилось, что после смерти родителей я домой и не ездил. Трудно мне было. Потом женился… Дети… Дочь, вернее… Дела разные, рутина… не позволяли, да и боль не хотелось шевелить. Она, знаю, как угли, тлеет, но не гаснет. Но, конечно, виноват. Виноват, виноват! Что там говорить, по самое некуда. Вот и выстроился сам собой курс, потянуло… Нашлось правильное решение.
Долго переписывался только с земляком Женькой Рогозиным. Даже встречался пару раз с ним в Москве, у меня дома. Первый раз он в отпуск приезжал, из Афганистана, майор. Второй раз заезжал ко мне после госпиталя, уже полковник. Выздоравливал после тяжёлого ранения в Чечне. А потом и вообще там сгинул. В бою погиб. Геройски, говорят. Подбили вертушку, а он как раз в ней находился… Один друг у меня и был. Другие просто товарищи, друзья, земляки… Но не общались как-то, не встречались, не довелось.
Виноват. Конечно, виноват! Задним-то бы умом… Эх!..
В дороге пришлось один раз заправиться. Как раз вовремя, так сильно клонило ко сну, едва головой о рулевое колесо не бился. Рассвет встретил за рулём, и потом ещё часа четыре непрерывного хода…
Мишка крепко спал всю дорогу, сопел, разметавшись во сне….
5.
– Дядь Жень, сломалась машина, да? – проснувщись. сладко зевая и потягиваясь, первое, что он спросил, подняв вихрастую свою голову, с заспанным лицом.
– Нет, – помолчав, угрюмо ответил я. – Не сломалась.
– А тогда почему стоим?
– Приехали.
– Как приехали? – Мишка замер. – Куда приехали? Что это? – спросил он, оглядываясь.
– Родина.
– Что-о? – от удивления Мишка перестал крутить головой, повернулся ко мне. – Какая такая Родина? Чья Родина?
– Моя, твоя, наша…
– Вот это?! – Мишка не мог поверить, оглянулся, разводя руками, тыча ими в стёкла машины. – Это!!
– Да.
– Это всё? – Мишкин голос выдавал крайнюю степень непонимания.
– Да.
Мишка сидел раскрыв рот. Его можно понять. Для него Родина – это Москва, Кремль, Манежная площадь, Макдоналдс… Для меня, для остальных – вот эта вот, – маленькая деревушка, посёлок, село… Тут наши корни. Корни всей страны. Но то, что сейчас предстало перед нашими глазами, и правда, иначе как уродиной назвать было нельзя. Эх, Родина!
Я действительно давно здесь не был. Так давно, что если б не внутренний компас, проехал бы мимо. Никак не ожидал такое увидеть. Моё село осталось в памяти как большая вытянутая вдоль дороги улица, с добротными домами, большими дворами, огромными огородами за ними… Начальная школа… Дорога, с жаркой пудрой пыли, по которой босиком мы, мальчишки и девчонки, гоняли наперегонки железное кольцо от автомобильного колеса, управляя проволочной рогатиной… Извилистая речка, с высоким небом, жаворонками в поднебесье, знакомыми отмелями и «страшными» глубинами. Мы, мелюзга, вначале купались только возле берега, потом подросли, запросто плавали туда и обратно. Сельский клуб с жутко интересными кинофильмами, концертами и, потом уже, танцами; первое прикосновение к девичьей жаркой руке, первый поцелуй… Родина! И огромные, до горизонта, поля с ровными рядами кудрявой капусты, морковью, свёклой, с… тарахтящей звуками урчащих моторов, резким стуком кувалды, запахом машинного масла МТС, огромным свинарником, коровником… бодливым красавцем быком… курами, гусями, утятами… Тоже всё она – Родина. А сейчас!..
Я потому и встал на пригорке, перед въездом в село, как споткнулся, Заглушив мотор автомашины, не мог глазам поверить. Так, онемев, и сидел, пока Мишка не проснулся.
Вместо села по обеим сторонам дороги, в обрамлении буйно цветущей зелени, лежала подбитая под колени, умирающая древняя. Седая, неубранная деревня-старуха. Природа, будто стесняясь, щедро прикрывала собой людские прорехи. Пряча за густыми кронами деревьев, буйно разросшимся кустарником, конец её бесславной теперь жизни. Некогда бодрые внешне дома, сейчас покосились, крыши, как крышки с кастрюль, угрюмо чуть съехали на бок, заборы где сами собой упали, где их разобрали… Всё вокруг буйно проросло травой, репейником… Там, где раньше были разбиты огороды, всё потеряло ровные очертания, всё превратилось в сплошное зелёное поле в рост человека. Победно каркающее стадо ворон лениво вспархивало над больным умирающим организмом села. Царствовали, как гиены над поверженным временем и болезнями старым буйволом… «Ах, ты ж, беда какая!» – вырвалось у меня, подступили слёзы. Сердце сжало… Это всё потому, что я отдал свои силы и энергию другому месту на земле, не дому… Не ту землю я согревал… мы все. Дом сиротой остался без нас, вот и зачах… Как и мы все. Моральный Чернобыль… В душе Чернобыль, в стране… Да-да, именно Чернобыль. А мы инвалиды. Я инвалид… Урод!
