– Ты, Палыч, сюда как, надолго к нам или нет?
– Поживу пока. Видно будет.
– Ага, понятно. А всё ж таки, скажи нам, ответь землякам, каким там местом в Москве этой вашей, учёной, думают, когда мы здесь, всем селом, спокойно напрочь загибаемся, а? Мы ж при Советах большим селом были, богатым селом… Ты должён помнить, большой уж был… Вечными передовиками были. Область кормили…
– Да что там область, – перебила местная «Голова». – Край вытягивали, план перевыполняли. А сейчас что? Куда всё делось? Куда ушло, а?
– Да, куда ушло, ну, скажи нам, куда делось? – повторив, сверкая глазами, глыбасто надвигался на меня через стол Матвей Васильевич Звягинцев. Тоже мой родственник, по дальней маминой линии, бывший завгар, ныне, говорит, охотник: «только для собственного прокорма охотник», как он представился.
– Куда-куда, будто сам не знаешь, – привычно перебивая, тема эта была видимо всегда здесь открытой, больной, на ней точки не ставили, легко ответила за меня бывшая библиотекарь, ныне местная исполнительная Голова, председательша, «командир и комиссар в юбке». – Пропили, проели и американцам продали. – С убеждённостью произнесла она. – Просрали, в общем, страну, прости Господи! – Глянув в мою сторону, извинительно добавила. – Я извиняюсь. – И вновь с прежним напором Звягинцеву и всем остальным. – А мы здесь, в глухомани, никому не нужные. Потому что старые, да больные. Вот и дожидаются они, пока мы лапти здесь все откинем. Землю нашу потом себе заберут, а детей с внуками нашими – на улицу, выкинут. Ясная картина. Куда уж ясней.
– Правильно Валентина говорит. Вон, уже и азиаты с кавказцами разными нас из дому вытесняют. Всё, падлы, скупили.
– Да что всё-то, что?
– Всё!
– А кто им, скажи, подписал разрешение на аренду для торговли на нашей земле? Не ты ли, а? Ты! Местная власть! Значит, ты против народу, значит, власть – предатели!
– Это я предательница? Я?! – В сердцах вскочив, шумно возмутилась председательша, но остановилась, упала на стул, взяла себя в руки, даже вроде согласилась. – Ладно, пусть так! А что я могу сделать, если закон это разрешает. Вы же не хотите работать: лодыри, да пьяницы, а они хотят.
– Это мы-то не хотим? – Едва не в голос возмутились мужики.
– Мы то?!
– Да какие они работники, какие?
– Торговля прогнившими овощами, шашлыками из собачатины, да водкой палёной… Это ты работой называешь?! – наседал возмущённый Василий Митронов.
– Разговор не о тебе, – отмахнулась председательша. – Ты, я знаю, работаешь. Да и то, если б я не дала разрешение на аренду, не было бы и этой торговой точки вашей, и ты был бы, как и все, тоже безработный.
– Да я… Да я… Я! – от такой несправедливости Митронов дар речи даже потерял.
– Ага, ты! – Отбиваясь, рубила правду-матку председательша. – Тоже бы с утра до ночи кукарекал от безделья со всеми, как тот осипший петух тётки Настасьи…
– А я позавчёра и сварила уж… – как бы между прочим, с дальнего угла стола заметила бабка Настасья. – В суп попал.
– Вот именно, в суп бы… – механически подвела черту председательша, и запнулась, с удивлением обернувшись к бабке Настасье, интересное известие. – Ой, что ты говоришь, баба Настя, суп сварила! То-то я не слышу его, горластого, второе утро.
– Ага! Сколько ж можно поститься… А и вкусный какой был ирод, – подтвердила та, и уточнила. – Несмотря, что злой шибко был, да до кур охочий.
– Как наш Матвей ровно. – Тонко съязвила баба Дарья.
– Что Матвей! – встрепенулся высокий, широкоплечий, с густой серебристой шевелюрой, такой же и бородой, широко посаженными глазами, прямым носом, местный красавец сердцеед Матвей Звягинцев. – Дался вам Матвей. Я давно уже никого не щупаю, вот.
– А что так? – ехидно поинтересовалась Дарья Глебовна. – Охоту потерял, или выдохся?
– Не выдохся, а отдыхаю. – Деланно равнодушно бросил Матвей и пояснил. – Надоела местная преснятина. Надо в город съездить, развеяться. – В подтверждение даже потянулся телом. – Городскими девками разговеться. Шаркнуть по душе.
– Ага, шаркнешь!
– Один, вон, шаркнул, – разом, кто с улыбкой, кто со смешком, все повернулись к худому, высокому, средних лет мужичку, Пронину Константину. Припомнив какую-то местную хохму. – Голой задницей о шершаву доску…
– Да ладно вам, зубы скалить, – лицом вспыхнул тот, беззлобно отмахиваясь. – И не голой, а в штанах я был. Сколько раз говорить! И нечего тут, понимаешь…
– Ладно отмахиваться-то. Помнишь, сколько потом на тебя йоду перевели – занозы из твоей задницы вытаскивая, забыл?
– Ага, забыл… Нисколько!
– Вот я и говорю, Матвей, лечиться потом где и на что будешь, после городу-то, а? Это тебе не на нашей ферме доярок местных щупать. – Повела плечами председательша. – В городе всё за деньги, да с предохранениями. СПИД везде там, и прочее, слыхал? Косит, говорят, всех.
– Да, Европа уже от него напрочь погибает. Африка так вообще, сказывают, загнулась… Одни зебры, да бегемоты со слонами, говорят, остались…
Застолье ненадолго примолкло, привычно сочувствуя пролетариям других стран и народам, грустно ковыряли вилками в почти опустевших тарелках. Вновь послышался слабый, но главный, в принципе, на повестке вопрос:
– Люди, ну что же нам делать-то, а? Как дальше-то жить? Снова лето, а мы – не сеем, не пашем…
– Зато облака с колокольни здорово разгоняем…
– Ага, разгоняльщики! Подохнем так… Как мамонты… Вымрем.
– Это, как пить дать!
– Может, что Палыч нам посоветует, нет? С городу человек приехал, с центра!
– Думать надо, – ответил я. – Оглядеться сначала…
– Ладно, оглядывайся.
– Правильно.
– Только не долго, пожалуйста. Хорошо?
– Всё, земляки, думай, не думай, а рубль не деньги. Наливай.
– Правильно. Не бери, Валентина Ивановна, в голову, бери на грудь… Наливай!
По диким степям Забайкалья,Где золото роют в горах…
Я сидел в голове стола, но почти не участвовал в разговоре, просто наблюдал, вроде дремал. Да мне и не нужно было участвовать, люди и так всё в жизни знали и понимали. Просто сейчас они потеряли опору в жизни, растерялись, запаниковали, тут кто угодно горькую запьёт. Людей в таком состоянии ударить легко, пнуть, тем более. Подать руку, помочь встать, подняться, это поступок. И какой ещё поступок! И если, до этого момента, я ещё как-то размышлял – остаться или уехать, помня искреннее Мишкино удивление по поводу моей малой родины: «Палыч, разве это может быть чьей-то Родиной?!» – то теперь я твёрдо решил остаться. Остаться, и именно здесь, и именно сейчас. Нет, идеи или какого-то конкретного плана у меня не возникло ещё, не было. Но я чувствовал, что должен быть с ними, что обязан что-то сделать, обязан помочь им, землякам… Как? Чем? Не знаю. Пока не знаю. Для это мне нужно побыть здесь, осмотреться. И потом, вместе, что-нибудь мы обязательно придумаем.
От этого решения мне стало легко на душе, спокойно, будто мой взбудораженный волнами и ветром корабль зашёл в бухту, встал на спокойную воду. Мне впервые, кажется, за много-много лет было очень хорошо и спокойно сейчас, здесь, с земляками, в этой компании. Так говорила душа, она легко дышала, она отдыхала. Будто растворились проблемы во времени… вернулось детство.
Также незатейливо велись тогда беседы, также распевно пелись песни, также весело смеялись шуткам взрослые, также безобидно насмехались друг над другом, также пьяненько улыбались, любили и флиртовали, также под столом тёрся о ноги мягкой шёрсткой и умиротворённо мурлыкал хозяйский кот, порой заскакивая на колени… Была дружба, была компания. Тогда было другое состояние. Была уверенность и надежда. Сегодня… Сейчас – тревога, обида и жуткий страх безысходности и одиночества. И тоже компания. Земляки. Земля. Одна земля. Один дом… Один… Дом! А дом ли? Не разбитое ли корыто мы с перестройкой вытянули, выпросив милости у «золотой» щедрой рыбки. Не промахнулись ли, в погоне за свободой и демократией…
«И земля уж совсем отдохнула, пора бы и…», почти засыпая, не улавливая смысл, расслышал я чьи-то затухающие в сознании слова. Пора и спать, подсказывал уставший мозг. Да, устал я сегодня от бессонной ночи и быстрой езды. Почти сутки за рулём. Да и выпил, пусть и чуть-чуть… Голова тяжелела, глаза слипались, пространство комнаты уходило в чёрную магически расширяющуюся тёмную точку… Общий шум, сходя на нет, плавно уплывал, выключался… Я дома. До-ома-а-а! …ма-а!
Из этого состояния меня вывело чувство неосознанной тревоги, чей-то знакомый голос и лёгкая встряска: «Капитан, дядь Женя, Палыч, ты спишь?»
– Да! Нет…Что случилось? – Избавляясь от липкого сна, встряхиваю головой, просыпаюсь. В комнате горит лампа, пахнет керосиновой гарью, надо мной лицо Мишеля. – Что? Я уснул?
– Нет, всё в порядке, дядь Жень, спи, только надо отцу позвонить. Мы обещали.
Да, точно. Хорошо, что напомнил. Я почти забыл об этом, я обещал немедленно позвонить сразу же, как приедем, как устроимся. Конечно, сейчас сообщим, свяжемся. Мишка подаёт мобильный телефон, тихонько мне шепчет: «Тут знаешь, как здорово, так всё интересно. Мне понравилось. Давай поживём здесь, Палыч, а? Скажи им, предкам, что климат здесь как раз для меня подходит, для лёгких. Ем, скажи, хорошо, полезно всё, молоко высококалорийное, продукты натуральные, свежий воздух. И ребята хорошие, не хулиганы. Скажи им. Ладно?»
