Проведя детство в родном городке, в 1584 году двенадцатилетний паренек становится учеником некоего миланского художника, но по неизвестным причинам свое обучение заканчивает раньше положенного срока. Где и как он провел следующие четыре года, неведомо. Затем Караваджо объявляется в Риме — нищим и голодным, полным оборванцем. Он находит работу слуги, потом в мастерской римского художника средней руки, где дело было поставлено на поток, малюет по три портрета в день, пока не находит время и деньги, чтобы написать несколько картин — автопортретов и произведений на сюжеты из жизни римских улиц и борделей. В «Шулерах», например, изображена сценка, которую художник, вероятно, наблюдал сотни раз: два прожженных мошенника обирают состоятельного и наивного молодого человека.
ИЗ ГРЯЗИЕ — К ФАНТАЗИИ
Нашему герою наконец-то привалила удача, когда богатый кардинал дель Монте увидел «Шулеров» в местной лавке и пригласил Караваджо на должность домашнего художника в свое имение. Впервые за много лет досыта наевшись, Караваджо принялся писать картины для церковных иерархов и духовных учреждений Рима. Довольно скоро он стал зрелым мастером со своим собственным стилем, отличавшимся драматической интерпретацией традиционных религиозных сюжетов. «Призвание святого Матфея» — яркий пример этого стиля. На полотне изображен момент, когда Христос избирает грешника Матфея в свои ученики. Караваджо переносит эту сцену в грязную таверну, где за старым щербатым столом сидят пятеро человек. Иисус стоит в дверях вместе с другим апостолом, указывая на Матфея, который, в свою очередь, указывает на себя, словно спрашивая: «Кто, я?» Прежде художники использовали парящих ангелов или расступающиеся облака, дабы обозначить миг обращения, но решение Караваджо куда проще: свет символизирует соприкосновение с благодатью. Он льется из-за спины Христа и падает исключительно на Матфея, в то время как прочие персонажи остаются в унылой тени. Караваджо первым — или одним из первых — применил манеру кьяроскуро, для которой характерно резкое противопоставление света и тени.
ОТ ФАНТАЗИИ — К БЕЗОБРАЗИЮ
Успех, однако, не умиротворил Караваджо — лишь предоставил достаточно досуга, чтобы угодить в по-настоящему большую беду. Художник накупал дорогой одежды и носил ее, пока она не лопалась по швам, вместо скатерти он клал на стол старый холст и упорно щеголял с длинной, по моде тех лет, рапирой на боку, хотя обывателям было запрещено ношение холодного оружия. Список его приводов в римскую полицию становился все длиннее и разнообразнее, от потасовок из-за проституток до ссор на предмет, кто талантливее.
Покровители продолжали защищать его, пока он не переступил черту, совершив убийство. Жертва Караваджо, Рануччио Томмазони, не был пай-мальчиком, скорее уж местным гопником. Эти двое поссорились то ли из-за результата игры в мяч, то ли из-за ставки в этой игре, то ли просто неподалеку от игровой площадки (подробности не ясны), но в последующей драке, в которой принимали участие человек десять, Рануччио был убит. Друзья тайно вывезли раненого Караваджо из города, но не смогли предотвратить вынесения ему смертного приговора за убийство. За голову художника была назначена награда.
СРЕДИ РЫЦАРЕЙ ТОЖЕ ПОПАДАЮТСЯ НА РЕДКОСТЬ ДОБРЫЕ
Караваджо устремился в Неаполь, за пределы папской территории и поближе к маркизу ди Караваджо, помнившему Микеланджело Меризи с давних времен. Странно, но неаполитанское общество приветствовало непокорного художника, обращаясь с ним скорее как с заезжей знаменитостью, а не как с беглецом. Но вскоре он опять отправился в путь, на сей раз на остров Мальта, славившийся своими неустрашимыми рыцарями. В мальтийском ордене монахов-воинов мужественная оборона Средиземноморья от внешних врагов сочеталась с религиозной праведностью, послушанием и христианским благочестием. Караваджо, вероятно, надеялся, что вступление в религиозный орден поможет ему добиться прощения римских властей. Столь же вероятно и чувство раскаяния. Эмоциональная глубина его картин свидетельствует, что он не был простым хулиганом и, возможно, мучился угрызениями совести.
Караваджо принял обет мальтийских рыцарей 14 июля 1608 года, стоя перед алтарем, который сам же и расписал в период послушничества. Находящееся в церковной молельне «Усекновение главы Иоанна Крестителя» является самым большим и одним из наиболее драматичных полотен Караваджо: над брошенным на пол святым навис палач, готовясь отсечь ему голову. Из шеи Иоанна хлещет кровь, образуя рядом лужицу, которая растекается тонкими струйками, из которых складывается единственный известный нам и словно писанный кровью автограф Караваджо.
Более года Караваджо вел себя безупречно, но в сентябре 1608 года он повздорил со знатным рыцарем (чье имя мы не знаем), серьезно ранив его. Причину ссоры мы тоже не знаем; впрочем, один из ранних биографов утверждает, что Караваджо был «ослеплен безумной уверенностью в том, что по рождению принадлежит к аристократии». Художника и новоиспеченного монаха в одном лице посадили в тюремную камеру, называемую «птичьей клеткой», — яму, выдолбленную в известняковой скале. Далее документы сообщают, что Караваджо «бежал» из тюрьмы и отправился на Сицилию. Однако сбежать из такой камеры без посторонней помощи невозможно; ему определенно кто-то помог убраться с Мальты — кто-то, наделенный властью. Рыцари официально исключили художника из ордена в ходе церемонии, на которой его назвали «вонючим и гнилым членом нашего тела».
ДВУЛИКИЙ УБИЙЦА
Караваджо разъезжал по Сицилии, и снова он держался скорее как приглашенная знаменитость, а не как человек в бегах. В 1609 году он внезапно возвращается в Неаполь, под защиту Сфорца. Предполагается, что Караваджо сказали, будто раненный им рыцарь устроил на него охоту. В свидетельствах того периода говорится, что теперь он не расставался с кинжалом даже во сне. Во дворце Сфорца Караваджо мог пребывать в полной безопасности, но городские таверны влекли неудержимо, и однажды в конце октября он отправился выяснить, чем там угощают. На пороге шумного питейного заведения его окружили вооруженные мужчины, ударили ножом в лицо и оставили умирать.
Выздоровление Караваджо под неусыпным надзором Франческо Сфорца заняло несколько месяцев, а раны на лице сделали его почти неузнаваемым. Однако творческий порыв был силен как никогда. Стоило ему оправиться до такой степени, чтобы держать кисть в руках, как он принялся за работу. «Давид с головой Голиафа» — наиболее впечатляющее произведение тех дней. Выступая из бархатистой тьмы в поток света, юный Давид держит в одной руке сверкающий меч, а в другой — голову Голиафа, рот великана широко открыт, из шеи течет кровь. Но самое удивительное в этой картине то, что обе фигуры — автопортреты художника: юный Караваджо в образе Давида, исполненного чистоты и веры в будущее, печально смотрит на Голиафа, на себя нынешнего, постаревшего, потасканного (сказалась буйная молодость) и обезображенного шрамами, полученными в стычках.
КАРАВАДЖО ВЕЛЕЛ НАНЯТЫМ РАБОТНИКАМ ПОЗИРОВАТЬ ДЛЯ КАРТИНЫ, УДЕРЖИВАЯ В РУКАХ НЕДАВНО ВЫРЫТЫЙ ИЗ МОГИЛЫ ТРУП. НЕ В СИЛАХ ПЕРЕНОСИТЬ ЗЛОВОНИЕ, ОНИ БРОСИЛИ ТЕЛО. ТОГДА ХУДОЖНИК ВЫХВАТИЛ КИНЖАЛ И СИЛОЙ ЗАСТАВИЛ НЕСЧАСТНЫХ ПРОДОЛЖИТЬ СЕАНС.
ПРОСТИТЕ МЕНЯ!
Когда из Рима пришло известие о том, что прощение вот-вот будет даровано, Караваджо воспрял духом: еще не все потеряно! Едва залечив раны, он отплыл из Неаполя на небольшом корабле, но когда шторм вынудил судно искать убежища в прибрежном городке, художник был арестован начальником гарнизона, который по ошибке принял его за местного бандита. За крупную взятку Караваджо освободили, но к тому времени корабль уже плыл на север, увозя все имущество художника. Желая догнать корабль, Караваджо в отчаянии пустился в путь пешком под палящим солнцем итальянского лета. Что произошло дальше, остается не проясненным. Вероятно, он пал жертвой малярии или какой-то иной болезни либо ослабел от полученных ранее ран. Как бы то ни было, сраженный лихорадкой Караваджо умер 18 июля 1610 года в возрасте тридцати восьми лет. Он так и не узнал, что в Риме ему было даровано полное прощение.
ПЕРСТ СУДЬБЫ, ИЛИ СРЕДНИЙ ПАЛЕЦ ФОРТУНЫ
При жизни Караваджо и сразу после его смерти слава этого человека была столь велика, что художники по всей Европе копировали его реалистическую манеру и технику светотени. Со временем вкусы переменились, и к девятнадцатому веку он был напрочь забыт. Его картины уничтожали или раздавали кому ни попадя, они пылились в частных коллекциях, если не покрывались плесенью на чердаках.
В середине двадцатого века имя Караваджо выплыло из небытия. Цена на его полотна возрастала вместе с его известностью, и вскоре начались упорные поиски его утерянных работ. В начале 1990-х на стене дублинского дома, где проживал некий иезуит, под слоем сажи обнаружили «Пленение Христа», шедевр 1602 года, который приписывали одному из подражателей Караваджо. Сегодня Караваджо ценят и любят за пронзительный реализм и глубину чувств, а также за биографию, более напоминающую житие персонажа из «Клана Сопрано», чем путь гения живописи.
