— Да уж, вижу, что ты теперь не так хорошо гнёшься, как раньше, — ответил фермер с мрачной улыбкой, поднимая засов на двери, — все мы моложе не делаемся, ничего не попишешь.
Коттедж фермера в целом был очень похож на жильё тех крестьян, что побогаче. Уютный уголок у камина с парой стульев и небольшим ковриком перед очагом, старое кремнёвое ружьё и пара шпор над каминной полкой; буфет, на полках которого стояли блестящие оловянные тарелки и глиняная посуда; старый ореховый стол, несколько стульев и скамеек; на стенах несколько вышивок в рамках, пара старых гравюр да книжная полка с дюжиной томов; с потолка свисали копчёные окорока и кое-какие другие припасы, — вот, собственно, и вся обстановка. Никаких следов занятий оккультными искусствами заметно не было, кроме разве что пучков сушёных трав, свисавших с потолка, и ряда пузырьков с наклейками на одной из полок.
Том играл с котятами, которые устроились у камина, и с козой, которая спокойно зашла в дом через открытую дверь, а тем временем Бенджи с хозяином накрывали стол к обеду, — и вскоре он отдал должное холодному мясу, набросившись на него как волк. Старики, эти скромные и немногословные Мильтоны[47] Долины, тем временем говорили о старых товарищах и их деяниях, о делах, которые имели место лет тридцать тому назад и не очень-то интересовали Тома; вот разве что когда они заговорили о строительстве канала, тут уж он ловил каждое слово и узнал, к своему немалому удивлению, что его любимый и обожаемый канал, оказывается, был тут не всегда; собственно говоря, он был моложе Бенджи и фермера Айвза, — и это открытие произвело немалое смятение в его маленьком мозгу.
После обеда Бенджи обратил внимание хозяина на бородавку на костяшке пальца у Тома, которую долго и безуспешно пытался вывести семейный доктор, и попросил заговорить её, чтобы она исчезла. Фермер Айвз посмотрел на бородавку, пошептал над ней что-то и сделал несколько зарубок на короткой палке, которую вручил Бенджи с инструкцией отрезать от неё по определённым дням по кусочку, а Тома предупредил, чтобы он не трогал бородавку две недели. А потом они вышли из дома и уселись на солнышке со своими трубками; к ним подошли свиньи, общительно захрюкали и дали Тому себя почесать; тогда фермер, видя, как он любит животных, встал, раскинул руки в стороны и позвал; на зов сквозь ветви берёз к нему кругами устремилась стая голубей. Они гроздьями расселись на плечах и руках фермера, целовали его и карабкались друг по другу, чтобы добраться до его лица; а потом он подбросил их вверх, а они порхали низко над ним и садились снова и снова, как только он поднимал руки. И все создания в этом месте были чистыми, ухоженными и не боялись человека, не то, что их сородичи в других местах; и Том стал просить научить его, как сделать всех свиней, и коров, и птиц в их деревне такими же ручными, как эти, но фермер в ответ на это лишь издал один из своих мрачных смешков.
Только когда они собрались ехать домой и уже запрягли старого Доббина, Бенджи снова заговорил о своём ревматизме и перечислил все симптомы по одному. Бедняга! Он думал, что фермер сможет избавить его от этого так же легко, как Тома от бородавки, и был готов с той же верой в успех положить в другой карман ещё одну палочку с зарубками, на этот раз для своего собственного излечения. Врач покачал головой, но всё же принес бутылочку и вручил её Бенджи вместе с инструкциями по применению.
— Не то чтоб это тебе сильно помогло, по крайней мере, я так не думаю, — сказал он, защищая ладонью глаза от солнца и глядя снизу вверх на них, сидящих в двуколке, — есть только одно средство, которое лечит стариков вроде нас с тобой от ревматизма.
— Какое, фермер? — спросил Бенджи.
— Яма на кладбище, — сказал старик с волосами серо-стального цвета и опять усмехнулся. Тут они распрощались и отправились домой. Бородавка Тома исчезла через две недели, чего, увы, нельзя было сказать о ревматизме Бенджи, который сковывал его всё больше и больше. И хотя Том по-прежнему проводил с ним много часов, когда он сидел на скамеечке на солнышке или в холодную пору у камина, вскоре ему всё же пришлось искать себе других постоянных товарищей.
Том часто сопровождал свою мать, когда она посещала крестьянские коттеджи, и таким образом познакомился со многими деревенскими ребятами своего возраста. Там был, например, Джоб Радкин, сын вдовы Радкин, самой суетливой женщины во всем приходе. Как ей удалось родить такого спокойного мальчика, как Джоб, навеки останется тайной. Когда Том с матерью впервые пришёл в их коттедж, Джоба дома не было, но вскоре он пришёл и застыл, уставившись на Тома, с руками, засунутыми в карманы. Вдова Радкин не могла потерпеть такого нарушения приличий, но между ней и многообещающим молодым человеком сидела Мадам Браун, поэтому ей пришлось изобразить целую пантомиму, которая его только озадачила; наконец, не в силах больше сдерживаться, она взорвалась:
— Джоб! Джоб! Где твоя шапка?
— Как! Разве она не на голове, мама? — ответил Джоб, медленно вытаскивая одну руку из кармана и нащупывая предмет, о котором шла речь; убедившись, что он, как и следовало ожидать, находится на голове, он там его и оставил, к ужасу своей матери и огромному восторгу Тома.
Был ещё бедный Джейкоб Додсон, слабоумный мальчик, который жизнерадостно носился туда-сюда, готовый взяться за выполнение всяких мелких поручений для кого угодно, всегда, однако, умудряясь выполнить их не так, как надо. Всё валилось у него из рук, и ничто не удерживалось в голове. Его прозвали Джейкоб Телёнок.
Но самое главное — был Гарри Уинбурн, самый шустрый и самый лучший мальчик во всем приходе. Он был, пожалуй, на год старше Тома, но не намного крупнее, и это был настоящий Крихтон[48] среди деревенских мальчишек. Он боролся, бегал и лазил лучше, чем все остальные, и усваивал все, чему только мог научить его школьный учитель, гораздо быстрее, чем хотелось бы этому достойному педагогу. Таким мальчиком действительно можно было гордиться — у него были вьющиеся каштановые волосы, проницательные серые глаза, сильное и пропорциональное телосложение и маленькие уши, руки и ноги — «прямо как у лорда», как заметила однажды Чарити, сморозив, как всегда, большую глупость. Руки, ноги и уши лордов в детстве ничуть не красивее, чем у всех остальных, и в этом может убедиться всякий, кто на них посмотрит. Узкая обувь и перчатки, и ничегонеделание — вот что, я полагаю, создаёт разницу годам так к двадцати.
Теперь, когда Бенджи ушёл на покой, а младшие братья Тома всё ещё оставались под женским началом, Том, в поисках товарищей для игр, начал всё больше и больше общаться с деревенскими ребятами. Нужно сказать, что Сквайр Браун был истинный тори, «синий»[49] до мозга костей, и свято верил в то, что всякая власть установлена от Бога, а лояльность и безоговорочное повиновение суть первейший долг человека. Было ли то в следствие или в противоположность его политическому кредо, я не скажу, хотя у меня и есть собственное мнение на этот счёт; но факт остаётся фактом — его социальные принципы были не совсем те, которые обычно считаются «синими». Самым главным и наиболее часто выдвигаемым из этих принципов был тот, что человека следует оценивать только и исключительно по тому, что он собой представляет, по тому, что заключено в его телесной оболочке, независимо от одежды, состояния, положения в обществе и прочих внешних условий. Веру в это я считаю достаточной поправкой для любых политических воззрений, будь то синие, красные или зелёные; и, если вера эта искренняя, она делает их все одинаково безвредными. Естественным следствием этой веры было то, что Сквайр Браун не придавал никакого значения тому, водится ли его сын с сыновьями лордов или пахарей, лишь бы они были честными и мужественными. Он и сам когда-то играл в футбол и ходил за птичьими яйцами с теми фермерами, которых встречал сейчас на собрании прихожан, и с работниками, которые обрабатывали их поля, а до этого его отец и дед делали то же самое с их отцами и дедами. Поэтому он поощрял дружбу Тома с мальчиками из деревни и способствовал этому, как только мог; он выделил им площадку для игр и обеспечил крикетными битами и мячами и футбольным мячом.
Среди всего прочего, Господь благословил нашу деревню хорошей школой. Это было отдельное здание, не соединённое с домом учителя; старое здание из серого камня с крутой крышей и окнами со средником, стоявшее на углу, где пересекались три дороги.
Здание школы сохранилось до сих пор. Сейчас в нём находится «Музей школы Тома Брауна» (Tom Brown’s School Museum)
На противоположном углу стояли конюшни и псарня Сквайра Брауна, обращённые к дороге задней стеной, а над ними возвышался огромный вяз; а на третьем углу была большая открытая лавка деревенского плотника и колёсного мастера, его дом и дом школьного учителя, с длинными низкими карнизами, под которыми десятками гнездились ласточки.
