— Прости меня, святой отец, но какое отношение все это имеет к вашему дереву?
Он широко развел руками и продолжил:
— Именно по нашим краям бродил некогда, проповедуя Слово Божье, апостол Павел. Поэтому мы, хорошенько изучив жизнь святого Павла, его деяния и изречения, вдохновились и сделали… Смотри сам! — Он торжественно показал на всю эту странную мишуру мнимой святыни. — Теперь паломники могут прийти и помолиться на том месте, где святой Павел некогда читал свои проповеди.
Увидев, что я все равно так и не понял, священник раздраженно добавил:
— Ну? Теперь ясно? Пусть кто-нибудь попробует доказать, что это не то самое место.
— Прости мое тупоумие, святой отец, но я все-таки никак не возьму в толк. Все эти музыкальные инструменты… Разве в Библии упоминается о том, что Павел питал склонность к музыке?..
— Ouá! — воскликнул священник, развеселившись по-настоящему. — Плохо быть таким тугодумом! Хотя ты сам признался, что не являешься христианином. Иначе ты, без сомнения, знал бы, что во времена Павла первые христиане стремились впасть в состояние транса: они бормотали нечто невразумительное, и это называлось божественным вдохновением. Но, разумеется, христианам не пристало подражать презренным языческим оракулам, которые всегда изрекали свои предсказания «на неведомом языке», как они сами это называли. А посему апостол Павел попытался воспрепятствовать сей порочной практике…
— Постой-постой! — перебил я, радостно рассмеявшись: на меня наконец-то снизошло озарение. — Я припоминаю, как святой Павел обращается к коринфинянам: «Если я заговорю на неведомом языке…»
— Правильно! — воскликнул священник и докончил цитату: — «…я стану звучать подобно звенящему цимбалу». А теперь взгляни на дерево. Медные трубы, цимбалы, барабаны — все они издают бессмысленные звуки. Там же, за амвоном, стоит святой Павел (хотя мы, возможно, сделали его не очень похоже) и читает свою проповедь: «Лучше мне изречь всего лишь пять понятных слов, чем десять тысяч на неведомом языке».
Я поблагодарил священника за то, что он не пожалел времени на объяснения, затем лицемерно изобразил восхищение, пожелав ему и его церкви щедрых пожертвований от паломников, и пошел дальше своим путем, в глубине души не переставая изумляться тому, насколько предприимчивы некоторые люди.
* * *
Прибыв в Константинополь, я первым делом отправился с докладом к Теодориху. Я обнаружил короля в его покоях, на коленях у него сидела одна из самых красивых служанок-хазарок, и вид у моего друга был весьма довольный. Однако маршал Соа и генералы Питца и Эрдвик, которые тоже там присутствовали, выглядели весьма расстроенными. Они лишь коротко кивнули мне в знак приветствия и продолжили беседу, Я понял, что они по какой-то причине осуждают своего короля.
— Как можно, это ведь не простой крестьянин или ремесленник, которые толпами ходят по улицам, — говорил Эрдвик.
— Это злоупотребление гостеприимством, — заметил Питца, — и прямое оскорбление императора.
А Соа проворчал:
— Зенон, наверное, сейчас в смятении. В ярости. В гневе.
Однако Теодорих встретил меня весело:
— Háils, сайон Торн! Ты появился как раз вовремя: посмотришь, как меня пытают, обвиняют и выносят приговор!
— Да что же такое ты натворил?
— Акх, ничего особенного. Сегодня утром я кое-кого убил.
2
— Вас беспокоит это убийство? Какая чепуха! — фыркнул Зенон. — Это совершенно позволительно. Это был не человек, а ничтожество, прыщ на ровном месте.
Мы, маршалы и генералы, вздохнули с облегчением, поскольку в глубине души опасались, что нас немедленно казнят или повесят.
Теодорих обратился к императору без малейшего раскаяния:
— Я всего лишь хотел стереть последнее напоминание об оскорблении, нанесенном моей благородной сестре.
Он уже успел рассказать мне, как, встретив на улице молодого Рекитаха и узнав его «рыбью рожу», тут же вытащил свой кинжал и прямо среди бела дня убил сына Страбона.
— Тем не менее, — заявил Зенон, и улыбка исчезла с его кирпичного цвета лица, — это неподобающее деяние для человека, который весь последний год носил тогу и пояс римского консула. Пурпур не дарует безнаказанности, Теодорих. Не могу позволить, чтобы мои люди считали, будто я стал ленивым и сердобольным от старости. А именно так все и станут думать, если только увидят, что ты все еще наслаждаешься свободой в имперском городе.
— Я все понял, sebastós, — сказал Теодорих. — Ты хочешь, чтобы я покинул Константинополь.
— Да. Мне хотелось бы, чтобы ты отправился в Равенну.
Теодорих удивленно поднял брови.
— Человек столь воинственного нрава заслуживает лучшего врага, чем низложенный принц вроде Рекитаха.
— Полагаю, король подойдет? — беззаботно спросил Теодорих. — Если не ошибаюсь, ты предлагаешь мне вонзить клинок в императора Рима?
— По крайней мере, неплохо бы проткнуть чрезмерно раздутые, словно пузырь, амбиции этого человека, — ответил Зенон, и мы с Теодорихом переглянулись. Наконец-то после столь долгих колебаний император заговорил без обиняков. — Одоакр слишком долго испытывал мое терпение. Он присвоил себе целую треть земель самой большой провинции Италии. Вернее, правильнее будет сказать, что он присвоил себе частные владения отдельных семейств. Этот хитрец предусмотрительно не трогает земли, принадлежащие церкви. Да он настоящий грабитель, этот Одоакр. Что он творит на тех землях, которые отбирает у законных владельцев! Да и простым людям от него сплошной вред. Крестьянам не достанется ни единого jugerum[61] земли. Одоакр просто делит все поместья между своими sycophant magistri, praefecti и vicarii[62]. Да просто срам, что он творит! Стыд, срам и позор!
Мы слушали Зенона с самым серьезным видом, хотя очень хорошо знали, что он всего лишь притворяется, будто пылает праведным гневом. Ему не было дела до поместий, которые Одоакр отнял у законных владельцев и раздал своим придворным фаворитам, а уж тем более до страданий безземельных крестьян. Что действительно раздражало Зенона, так это то, что подобными действиями Одоакр укрепляет свои позиции. Землевладельцы, которых он обокрал, были слишком немногочисленны, чтобы опасаться их мести. Самого крупного землевладельца, церковь, император предусмотрительно не трогал, более того, все происходило с ее благословения. Законодатели и крупные чиновники, которым Одоакр щедро раздал землю, теперь стояли за него горой, что делало его правление более безопасным. Но самое главное: все простые жители Италии прославляли имя Одоакра. Почему? Да все очень просто: низшие классы всегда и везде ликуют при виде того, как унижают и грабят тех, кто выше их по положению, хотя сами они при этом ничего и не получают.
