Воспользовавшись паузой. Макс выпустил очередь в темноту и услышал характерный сдавленный крик. Клейн с большим трудом поднялся и побрел прямо на этот звук, что было довольно безрассудным поступком. Поскольку новых выстрелов не последовало. Макс тоже вошел в коридор, в котором с трудом могли разойтись два человека.
Шагов через пятнадцать они наткнулись на пулемет и умирающую старуху-монахиню, прикованную цепями к кольцам, торчавшим из стены. Она была почти голая, и ничто не скрывало ее уродства. Она умирала не только от ран на голове и в груди. Ее ноги, охваченные стальными хомутами и почти лишенные возможности двигаться, были до костей обглоданы какими-то животными, скорее всего, крысами. Причем, эта неприятность случилась с ней много часов назад. В ее сморщенном теле почти не осталось крови. Удивительно, что у нее вообще хватило сил нажать на спусковой крючок…
Во имя чего несчастная терпела такую пытку, было загадкой. Пули тамплиера избавили ее от дальнейших мучений, на которые она, вполне возможно, обрекла себя добровольно. Но маленькие глазки, в которых еще теплилась угасающая жизнь, смотрели на двух мужчин с фанатичной и бессильной ненавистью.
Клейн равнодушно перешагнул через старуху. В дальнем конце прохода был виден слабый красноватый свет. Оказалось, что свет падает через красное стекло, вставленное в металлическую дверь вроде тех, что открывают доступ к кабине лифта.
Но за этой дверью не было лифта. Макс распахнул ее ударом ноги, и рыцари застыли на пороге, выставив перед собой стволы.
Глава семьдесят первая
В большой комнате без окон и с единственным входом находились только женщины в серых монашеских балахонах, похожих на простые мешки с отверстиями для голов. В дальнем углу догорал костер, разложенный прямо на каменном полу. Большинство монахинь уже скончались от ран или истощения. Одна, в белой рясе настоятельницы, без сознания лежала возле стены. Ее ноги, начиная от бедер, были перемолоты, как будто кто-то пропустил их через гигантскую мясорубку. Очевидно, шипованные покрышки машин и мотоциклов проехали по ним не один раз.
От худшей участи ее спасла старость. Лицо восьмидесятилетней настоятельницы было темным и морщинистым, словно морда обезьяны, а сгорбленное тело напоминало высохший древесный корень.
Другая монахиня склонилась над ней, безуспешно пытаясь привести старуху в чувство. Она была совсем молодой, а бритая голова делала ее еще моложе. Как видно, вши доставали не только тамплиеров…
Когда дверь распахнулась, девушка схватила лежавший на полу старый немецкий самозарядный карабин «фольксштурм». Через долю секунды его ствол был направлен в сторону непрошеных гостей. Руки девушки дрожали. Она была на пределе, поэтому сразу нажала на спуск. Макс отшатнулся и с трудом удержался от опережающего выстрела.
Раздался сухой щелчок. В карабине закончились патроны.
Брат Максим, криво улыбаясь, вошел в комнату. Монахиня попыталась ударить его прикладом, но он легко справился с нею, и вскоре его пальцы уже сжимали нежную девичью шею. Ее лицо оказалось очень близко; левая сторона была залита кровью. Должно быть, он тоже выглядел страшновато, потому что она не сразу узнала его.
Макс чуть было не получил удар коленом между ног, и ей все-таки удалось ощутимо ткнуть его локтем в живот, прежде чем он окончательно успокоил девушку, заломив руки за спину. После этого он беспрепятственно впился губами в ее горячие потрескавшиеся губы, не знавшие в этой жизни мужских поцелуев. Несмотря на то, что между ними висел «галил», он почувствовал, как расслабляются ее мышцы. Через несколько секунд она высвободила свои руки, и они коснулись его головы с неожиданной нежностью. Это было похоже на прощание.
Но теперь ему еще меньше хотелось умирать. Он заставил себя оторваться от Ирины и увидел, что невозмутимый Клейн уже сидит возле настоятельницы и проделывает вокруг ее головы какие-то пассы. Это выглядело, как возня стервятника над падалью. Рука масона мелькала, словно большой белый клюв. «Рашид» лежал в стороне. Его штык, еще не отведавший крови, хищно поблескивал. Дрова закончились, и костер скоро должен был погаснуть…
Клейну удалось совершить почти чудо. Он реанимировал умирающую настоятельницу. Оживление наступило ненадолго и оказалось весьма мучительным для старухи. Из щелей между ее веками проступила желтая жидкость. Рот распахнулся, как пустой кошелек. Она начала вещать, словно медиум, и при этом корчилась в судорогах. Понять ее было невозможно. Она говорила на тайном языке женской общины.
Макс уже знал достаточно, чтобы понять: старуха – это ключ к какому-то сновидению, заблокированному в ее сознании и настолько важному, что Клейн пожертвовал всем, пытаясь добраться до него. И вот теперь жертвы оказались Напрасными – если не считать того, что они нашли Савелову, на которую переместился невидимый луч влияния слепца.
Макс догадался об этом по болезненной гримасе, исказившей ее лицо. Ему самому была знакома эта боль, это неприятное ощущение мгновенного помутнения рассудка, за которым следовал более или менее длительный период вынужденной подчиненности, – то, что могло восприниматься, как шизофреническое раздвоение личности, диктующее необходимость поступков, совершаемых себе во вред.
Ирина услышала просьбу о помощи обманчиво слабого существа. Просьба была зашифрована в ее собственных боли, страхе, тревоге и угрызениях совести, поэтому казалось почти нереальным добраться до ее сути. Гораздо легче было действовать в соответствии с подсознательными импульсами, которые она считала проявлениями доминирующего психического двойника. Это могло бы послужить слабым утешением… если бы ее целью был самообман.
Слепоглухонемой дал ей иллюзию освобождения, шанс вырваться из стен монастыря, прервать свое пожизненное заключение. Ее чувства казались такими естественными и так органично соответствовали всему происходящему, что она сама не заподозрила внушения. Она просто слушала описания снов из мертвеющих уст матери Софии и думала, что та исповедуется в своих грехах, если тайное наваждение можно назвать грехом.
Один из снов настоятельницы был чудовищным, редчайшим кошмаром, который действительно почти невозможно отыскать без помощи человека, хотя бы однажды побывавшего в нем.
Заодно молодая монахиня услышала об искушениях гораздо более сильных, чем те, которыми чреваты похотливые желания. Для сестры Ирины это было актуально – по ночам ее указательный палец слишком легко находил клитор…
Мать София тоже была далеко не святой. Гипноз Клейна безжалостно препарировал ее. Она изливала ужас, заключенный в снах и накопленный ею за десятки лет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
