Внезапно они открываются, и она смотрит на меня.
Левый глаз — тигрово-золотистый, как у меня, с медными пятнышками и лёгким мшисто-зелёным оттенком; её правый глаз — такого глубокого, насыщенного кобальтового цвета, что он кажется почти чёрным.
— Привет, — шепчет она.
— Привет, — глупо шепчу я в ответ.
Она на мгновение всматривается в мои глаза.
— О нет, — несчастно стонет она.
— Ты в безопасности, — заверяю я её. — Ты в Дрохечт, и Круус больше никогда не приблизится к тебе. Обещаю, — я не говорю «Потому что он будет мёртв». Она недавно пережила ещё одну травму вдобавок к сотням тысяч лет травмы, и я не собираюсь добавлять ни унции эмоционального багажа. Крус — её отец, и наши чувства к родителям сложны, даже когда они ведут себя как монстры.
— Дело не в этом, — говорит Лирика, медленно моргая отяжелевшими веками, и она выглядит абсолютно трахабельно, но главным образом так, словно ей сложно держать глаза открытыми.
— Отдыхай. У нас есть всё время в мире, Лирика.
Её глаза закрываются, и она грустно бормочет:
— Да, но ты хочешь дать мне секс прямо сейчас. Я это понимаю. И я не могу оставаться…
Я тихо смеюсь. Она снова отключилась.
— В сознании, — заканчиваю я за неё. И она права. Я очень хочу дать ей секс. И надеюсь, когда она проснётся вновь, она мне позволит. У меня имеются многолетние запасы буйной похоти. И всё же я не такой ожесточённо перевозбуждённый, как тогда, когда впервые осознал, что вновь могу заниматься сексом. Я пылаю желанием, жажду сделать первый раз Лирики всем тем, о чём она когда-либо мечтала. После нежных и медленных занятий любовью мы перейдём к жаркому и грязному траху, пока я буду преданно трудиться над воплощением в жизнь всех её фантазий.
Грёбаный ад, она очаровывает меня. Мне не терпится её узнать, наблюдать, как она будет свободно жить в нашем мире, любимая, принимаемая и получающая те доброту и уважение, которых она всегда заслуживала.
Подоткнув ей одеяло, я легонько провожу рукой по каждому её крылу. Её белое крыло — тёплое, мягкое и приятно шелковистое. Чёрное — холодное, сильное, перья чуточку острые и колючие. Она ходячая двойственность.
Ох, я влюбляюсь. По самые уши.
Но в данный момент кое-какой ублюдочный принц давно заждался встречи лицом к лицу со своим младшим братиком. Смертью.
Когда я поднимаюсь и направляюсь к двери, на мой телефон приходит сообщение, и я вытаскиваю его из джинсов.
«Круус мёртв».
Бл*дь, ну вот! Я сдуваюсь. У меня знатный стояк на убийство этого придурка. Сообщение пришло от Бэрронса. «Воскреси его, — быстро печатаю я, — чтобы я смог ещё раз убить его».
«Заманчиво. Но нет. Возвращаюсь в Честер с Мак».
«Дэни?»
«Риодан пошёл за ней».
«Как?»
«Увидишь. И я не твой бл*дский клан, горец».
«Ещё как мой».
«Нет».
Смеясь, я убираю телефон в карман. Я поворачиваюсь и бросаю взгляд на Лирику, которая опять тихонько бормочет во сне. Я жалею, что не я убил Крууса, но это неважно. Теперь она в безопасности.
Я её защитник, принёсший клятву.
Ей принадлежит моя жизнь, моё горячее сердце горца и ледяная неминуемость моей косы, и всё это встанет щитом между ней и любой опасностью, в любое время.
С Лирикой больше никогда не будут плохо обращаться.
Только не под моим надзором. А мой надзор так же вечен, как и моя клятва.
— Спи сладко, девушка, — бормочу я, направляясь к двери.
Глава 51
Может, я и не спаситель, и никогда не буду королём[66]
Дэни
Шазам выступает в защиту Й'Рилл, и всё проходит так же ужасно, как я и подозревала.
Когда Охотники вернулись после тет-а-тета, они ни капли не отступились от своей изначальной позиции. Шазам будет говорить от лица Й'Рилл, сообщил нам З'кор, Охотник с шафрановыми глазами, после чего они уберут силовое поле с его клетки, подвергнув моего храброго, плачущего, любящего Адского Кота смертоносной жестокости космоса.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я знаю, что случается с незащищённым человеком в космосе, и, учитывая биологию Шазама, подозреваю, что он умрёт практически тем же образом, только это может занять больше времени.
Газ в твоих лёгких и пищеварительном тракте стремительно расширяется, что провоцирует разбухание. Если ты как идиот инстинктивно задержишь дыхание, то потеря вечного давления заставит газ в этом задержанном дыхании разорвать твои лёгкие. Если ты умён, то выдохнешь в тот же момент, когда окажешься в открытом космосе.
Температура здесь примерно равняется бодрящим -273° по Цельсию, но ты не замёрзнешь до смерти, потому что тепло твоего тела испаряется недостаточно быстро, чтобы убить тебя наперёд всего остального.
Примерно через десять секунд ты лишишься зрения. Плюс-минус в то же время твоя кожа и плоть разбухают по мере того, как вода в твоём теле превращается в пар из-за отсутствия атмосферного давления. Ты не взорвёшься (фильмы приукрашивают для драматичной картинки), а остановишься, увеличившись в размере примерно вдвое. Кожа довольно эластична. Если тебе повезло, и ты вовремя убрался в укрытие, то разбухание пройдёт. Ты не останешься надутым шариком.
Влага в твоём языке может начать кипеть. Ты можешь получить солнечный ожог от космической радиации и страдать от кессонной болезни[67]. Через несколько секунд ты милосердно потеряешь сознание из-за понизившегося уровня кислорода в крови. Ты посинеешь, кровообращение прекратится, а ещё через минуту ты погибнешь от асфиксии.
Твоё тело не разлагается в космосе, как только из него вышел весь кислород, и теоретически твой труп может дрейфовать несколько миллионов лет.
Адские Коты — это вид с невероятно долгой продолжительностью жизни. Шазам может умирать дольше среднестатистических 90-120 секунд.
А эти Охотники, наши судьи и присяжные, верят, что заставить меня смотреть, как он терпит такую ужасную смерть — это приемлемый поступок. Я их презираю. Они ошибаются, так сильно ошибаются.
— Я думала, вы должны быть такими в высшей степени эволюционировавшими, — горько вмешиваюсь я. Не сказать, чтобы я много чего перебиваю. Мой любимый Адский Кот плачет слишком сильно, чтобы как-то связно выступить в свою защиту, и я знаю — он беспокоится не столько о смерти, сколько обо мне.
Мы бы умерли друг за друга. Мы разделяем такую любовь. Если бы не Риодан, я бы добровольно ушла с ним. Рискнула бы и поставила на ту возможность, что Шазам, Танцор и я воссоединимся в Потоке, в том загадочном переменчивом месте, в которое мы уходим, когда умираем.
Но Риодан. Я разрываюсь на части. Я люблю их обоих.
На поверхности своего мозга я всё осознаю, но глубоко в центре амигдалы часть меня остаётся в медитативном состоянии, которого я достигла, пока дожидалась возвращения Охотников.
«Мы и есть в высшей степени эволюционировавшие», — говорит З'кор.
— И всё же вы убьёте одну из своего вида, потому что она нарушила несколько правил из-за любви?
«Мотив не имеет значения».
— Хрень собачья! — восклицаю я. — Мотив играет критично важную роль. Неважно, как бы сильно мы ни старались, все мы время от времени лажаем, и чёрт возьми, я гарантирую, что задолго до того, как все вы стали Охотниками, вы тоже лажали. Вы просто не помните такое давнее прошлое. Намерение — это то истинное, первопричинное желание, которое питает наши действия, и если мы напортачили, но наши намерения хорошие, мы учимся на своих ошибках, оттачиваем свои действия и в следующий раз делаем лучше. Если намерения плохие, то урок не выучен, плохой человек остаётся плохим. Намерения Й'Рилл не были плохими. Они были чистыми. Она защищала меня и совершала свои поступки исключительно из безусловной любви. А вы, грандиозные холодные ублюдки, видимо, даже не знакомы с такой концепцией, — я делаю секундную паузу, затем мой рот говорит безо всякой сознательной мысли, безо всякого контроля разума: — Ладно. Если Шазам умрёт, я тоже умру. Если вы — такой вид, который убьёт существо вроде Шазама/Й'Рилл за то, что он/она сделали, я не желаю иметь ничего общего с вами. Если вы уберёте силовое поле с его клетки, лучше бы вам убрать и моё тоже, бл*дь, потому что я не стану жить без него.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
