– пошла почитать Михаилу Васильевичу <Исаковскому>. И ему глава очень понравилась. Растрогала.
Я советовалась с ним: давать или не давать ее куда-нибудь. На этот счет указаний в письме не имелось.
Михаил Васильевич сказал, что лучше дать ее побыстрее, иначе на вышеуказанной дороге могут начаться горячие дела и глава для газеты пропадет.
Я позвонила В. Кожевникову. Он начал договариваться, чтобы уж если давать, то только им, в «Известия» ничего. Я ответила уклончиво, как, мол, сложатся наши отношения. Сейчас он прислал курьера. Мне думается, что сейчас они с удовольствием напечатают что-либо твое. Во-первых, твои вещи появлялись в главнейших центральных газетах, помимо них; во-вторых, твои акции сейчас котируются высоко (Кожевников ведь, наверное, знает, что и кто прошел в Комитете); в-третьих – глава безукоризненно хороша. К сожалению, это для них не самое главное… Я исправлять решительно ничего не стану, скажу, что считаю вещь взятой обратно и отдам или в «Известия», или в «Комсомолку».
Из Военгиза сообщили, что появился сигнальный… Что же касается «Советского писателя», то выход твоей книжки все отодвигается… Просто они эту бесхозную книжечку[62] отодвигают, выпускают тех, кто на глазах бывает…
13. VI Р.Т.
Вчерне дошел до конца главы. Есть, как всегда, некоторое разочарование. Против того, что обещала первая часть, как бы скромней все вышло. Но все же она хороша. Хороша уже тем, что написалась теперь, очень вовремя. И черта подводится сама собой. Пожалуй, и верно, что остается лишь заключение. Но при одной этой мысли тревожно: а не тороплюсь ли? Не комкаюсь ли?
Заношу сегодняшнее с того места, откуда пошел сегодня[63].
Кто-то свистнет, гикнет кто-то,
Грусть растает, как дымок.
И война – не та работа,
Если праздник недалек.
И война не та работа,
Ясно даже простаку,
Если по три самолета
В помощь придано штыку.
И не те в работе люди,
И во всем иная стать,
Если танков и орудий
Сверх того, что негде стать.
Сила силе доказала:
Сила силе – не родня.
Есть металл прочней металла,
Есть огонь страшней огня.
Бьют Берлину у заставы
Смертный час часы Москвы…
14. IV Р.Т.
Переписал на листы всю главу, хорошо. И пока переписывал, поправляя кое-что (в общем, мало), пришел к убеждению, что действительно заканчиваю Теркина. Через два года, как раз после того, как закончил, но чувствовал какую-то тревогу. А теперь – нет. Нет нужды ждать окончания войны, не в первый же день войны я начал книгу и не датами совпадения определяется дело. Наоборот.
Остается написать главу, о которой думал больше года, не решаясь приступить к ней…
Если Баня апофеоз войны, наступления, нашей победительной силы, то «На том свете» будет лирикой и философией этой войны, совьет «оба пола» ее времени.
Дай бог сил, а там видно будет. Мало ли чего еще не доскажешь, но уже и так много, а в себе вещь решительно округляется.
Заключение будет сделано из того, которое замыкало вторую часть, и того, что есть в набросках. Таким образом, между прочим, будет устранено содвижение двух отступлений: заключительного (ко второй части и вставки к первой). Опять переезд в Инстер-бург – в третий раз.
14. IV М.И. – А.Т. Москва – п/п 55563
…Не люблю, грешница, тринадцатого числа, но вчерашний день – исключение. Вчера я получила от тебя сразу два письма да на твое имя пришло два письма с фронта, тоже очень приятных.
Кроме того, видела я в Воениздате твою книжечку «Возмездие». Издана она в духе опрятной бедности. Приятно хоть то, что выглядит она опрятно, сделана добросовестно, любовно. Хороши заставочки. Не люблю, да и тебе, наверно, не понравится, что сразу после переплета идут стихи, никакого прокладного листочка нет. Я просила у них этот экземпляр, чтобы выслать тебе, но они определили его для «Литературной газеты», им хочется увидеть аннотацию. В самые ближайшие дни обещают дать авторские экземпляры – тогда я вышлю тебе пару книжечек, несмотря даже на то, что у меня останется еще надежда увидеть тебя на пленуме, вернее, дома, когда тебя вызовут на пленум. Все дело в том, отпустят ли тебя там, здесь-то тебя вызовут обязательно…
…Я уже отвечала тебе по получении о главе «По дороге на Берлин». Когда вещь захватывает в целом, ее мелких недостатков не замечаешь, не потому, что закрываешь на них глаза, а потому, что именно не видишь их, большая волна настроения – все время держит тебя на одной высоте, глаза не цепляются за частности. И, наоборот, если что-то в главном не вытанцевалось, глаз придирается к мелочам, цепляется за них, хочет в них увидеть истинную причину несовершенства. Мне думается, в этом плане последние твои вещи («Про солдата-сироту» и «По дороге на Берлин!») – полюсные. Но в то же время должна заметить, что немалую роль сыграла здесь отделка. В берлинской главе я узнаю твою руку, чувствую, что не раз прошелся ты рубанком, отполировал так, что хоть щекой веди – не занозишь. В общем, молодец, написал так, что хоть бы дома, за своим столом, так писал…
…Письма с фронта, которые пришли вчера, еще о «Теркине». Одно письмо подписали девять гвардейцев-разведчиков, каждый указал свои ордена. В итоге у них 13 орденов. Второе письмо тоже от читателя. Он пишет уже вторично – чтец «Теркина». Говорит, что и после войны будет продолжать свои выступления, потому что очень сжился с поэмой…
15. IV Р.Т.
Из «Альбома для пiсем з жизнi (тря)
В Германии 1944 г. (II, 1944 р.)
Коваль Надiи».
ОСТ
Милой и нежной улыбкой
Ты повстречала меня.
В черном жакете, в синем берете,
Ост на груди у меня.
………………….
Помнишь, ты мне улыбалась
И говорила, шутя,
Ост оторвется, память сотрется,
Ты позабудешь меня.
–
Перевод первого стихотворения:
Я не гадала сердцем детским
Семью родную потерять
И в этом городе немецком
Голодной смертью умирать.
Я лягу спать, мне мать приснится,
Старик-отец, сестренка, брат.
Родимый дом, родные лица
Вернусь ли к вам еще назад.
Ах, чтоб ты, бомба, била прямо
И этот
