– Потом я хотел покончить с собою, но подумал: если бог не попустил мне умереть, значит, я должен жить и мстить. Не счесть спасенных мною… не счесть уничтоженных мною! Но с тех пор я вижу ее во сне каждую ночь. Каждую ночь! Она отворачивается от меня, ибо я нарушил наши клятвы – быть неразлучными в жизни и в смерти. Каждый вечер я ложусь в постель, надеясь, что более не встану с нее. Каждое утро открываю глаза – я вопрошаю Иллет, почему она не призовет меня к себе. Сегодня во сне она улыбнулась мне – я уж решил, что все, простила, теперь мы будем вместе, но опять, опять проснулся живым!
Ангелина тихонько всхлипнула. Ей стало так страшно, так одиноко! Свеча почти догорела, сгустились тени, и чудилось, темнота подземелья сделалась могильной тьмой…
Де Мон очнулся от тяжких воспоминаний:
– Прости, дитя мое. Если бы я спас Иллет и женился на ней, как мечтал, ты могла бы стать нашей дочерью. Но ты – дочь моего старинного друга. Возможно, я остался жив для того, чтобы спасти тебя, вернуть отцу и матери? Возможно, тогда я смогу увидеть Иллет?..
Он не договорил, умолк, напряженно вглядываясь в темноту.
– Мы скоро уйдем отсюда? – жалобно спросила Ангелина, зябко обхватывая руками плечи, но вместо ответа де Мон прошептал:
– Не может быть!
Поднявшись, он шагнул туда, где находился лаз в очаг. Ангелина, боясь остаться одна, побежала за ним – и вдруг замерла: ей почудился запах дыма.
Ну, дым и дым, подумаешь, успокоила она себя: все-таки они скрываются рядом с кухней. Наверное, развели огонь в очаге… хотя, если так, им будет трудно выбраться. Да и струи дыма становятся все гуще, заполняют помещение. Так и задохнуться можно. Что же все это значит?
– Стой здесь! – приказал де Мон и с юношеским проворством нырнул в узкий лаз, ведущий к очагу.
Ангелина ужаснулась – неужто она останется тут одна? Но де Мон тотчас же вывалился из лаза, тяжко откашливаясь от дыма, который повалил теперь неостановимо.
– В очаге развели огонь! – с трудом выговорил он.
– Зачем? – Ангелина изо всех сил терла глаза, из которых потекли едкие слезы. – Надо им покричать, дать знак. Они забыли про нас, что ли? Мы же так задохнемся!
Де Мон молчал, и Ангелина, взглянув на него, увидела на его лице такое отчаяние, что вдруг все поняла.
– Вы думаете, они сделали это нарочно?!
– Не знаю. – Нотариус заслонил лицо рукавом, стараясь задерживать дыхание. – Одно из двух: или в трактир пришли жандармы и им показался подозрительным незажженный очаг, или…
– Или? – настойчиво потянула его за рукав Ангелина. – Или – что?
– Или Кола, трактирщик, – предатель. Он меня почти не знает, не может таить на меня зла. Он мог только выполнить чей-то приказ – но чей, чей? Ведь об этом убежище знала только одна… – Он не договорил, скорчившись в приступе такого мучительного кашля, что Ангелине показалось, что он вот-вот задохнется.
Она попыталась вглядеться в серую мглу, заволакивающую каморку, и сердце ее дрогнуло в надежде, когда она заметила крест-накрест прибитые доски, закрывавшие… подземный ход! Ход к спасению!
Она с силой дернула за рукав задыхавшегося от кашля нотариуса. Как ни странно, серые струи дыма рассеивали тьму. Или Ангелина просто привыкла к ней? Их взгляды встретились, и во взгляде де Мона снова зажглась жизнь, когда он увидел блестящие глаза Ангелины. Проследил за взмахом ее руки – и без слов бросился к заколоченной двери, вцепился в доску, рванул… и едва не упал, потому что гвозди оказались крепки и надежны. Что ж, оставалось или признать свое бессилие и умереть, или снова броситься на приступ. Задыхаясь, кашляя, почти ничего не видя от слез, они рвали эту доску, обдирая пальцы в кровь, они выдирали гвозди обломанными ногтями – и наконец доска скрипнула, поддалась – отвалилась!
Не переводя духа, де Мон и Ангелина приступили к другим доскам, и теперь дело пошло легче, ибо они использовали первую как рычаг. Вот сорвана вторая доска… вот третья! Кашляя дымом и кровью, невольные узники припали к отверстию, куда сразу же поползли серые длинные струи, и переглянулись. «А если там – тупик?» – глазами спросили они друг друга. И враз ответили – так же взглядами: «Это наша последняя надежда спастись!»
– Скорее, – прохрипел де Мон, толкнув Ангелину вперед с такой силой, что она упала на колени, а когда поднялась и пробежала немного, вдруг ощутила пустоту за спиной и, оглянувшись, издала вопль, оглушивший ее: де Мон недвижимо лежал в задымленной каморке!
Ангелина метнулась назад, попыталась поднять его, но тело оказалось таким каменным, неподвижно тяжелым, что она опять закричала в отчаянии, и де Мон, словно отзываясь, открыл глаза, слабо шевельнул губами. Ангелина припала к нему, пытаясь расслышать его слова.
– Что? Что?! – кричала она.
– Бе-ги, – услыхала она тихий шепот. – Беги, оставь меня… Я вижу… сюда идет Иллет!
И он вздохнул еще раз и улыбнулся, прежде чем глаза его закрылись навеки.
* * *
Ангелина не умерла от страха тут же, на месте, лишь потому, что помешал приступ жесточайшего кашля, после которого саднило в горле, но светлее становилось в голове. Бояться надо было не привидений – вряд ли Иллет вздумает ревновать к ней своего возлюбленного, – а дыма, который полностью заволок все зримое пространство подземного хода. Ангелина вгляделась, мельком подумав, что наверняка унаследовала от матери умение видеть в темноте, – и поняла, что струи дыма уползают куда-то влево, и весьма проворно. Это означало только одно: их тянет сквозняком.
Вдруг пришло воспоминание – поведанная старой княгиней Елизаветой история о том, как она в Риме, в катакомбах Святой Присциллы, спасалась от подземного пожара вместе с каким-то итальянским графом, а огонь все летел за ними по галереям и проходам, влекомый движением воздуха. Елизавета тогда спаслась; может, повезет и ей, Ангелине?
Она вдруг обнаружила, что, забывшись, уже встала и, безотчетно прикрывая рот и нос рукавом, бредет по коридору, оставив где-то позади в дымной серой мгле мертвого де Мона. Обернулась – нет, ничего не видно. И пошла дальше, смешивая слезы, вызванные едким дымом, со слезами печали по этому загадочному, сдержанному и такому великодушному человеку. У нее щемило сердце от запоздалых сожалений о том, что они так и не поговорили по душам; Ангелине было стыдно – ведь он мог счесть ее всего лишь потаскушкой, которая гораздо более думает о мужчинах, любовных приключениях, кружевах и тряпках, нежели о судьбе страны, которую оставила разоренной и измученной войною. Мог счесть ее кем-то вроде Гизеллы д’Армонти. Ангелина невольно усмехнулась, вспомнив непристойную сцену, описанную де Моном. Да, это уж точно была мадам Жизель, ее ни с кем не спутаешь. В ней всегда ощущалось нечто порочное, только Ангелина была слишком невинна, чтобы осознать это, а князь и княгиня Измайловы – чересчур простодушны, неискушенны, оттого и поверили мадам Жизель.
