Посредством такого вот запутанного и вместе с тем очень простого завещания нотариус де Мон, хорошо знавший человеческую природу, решил обеспечить благосостояние Ангелины при всяком повороте судьбы.
Правда, при всем своем желании даже он не смог обеспечить ей покоя.
С трудом оторвавшись от созерцания дочери, Ангелина неслышно прошла в дом и поднялась по боковой лестничке к себе в бельэтаж. Она позвала горничную не прежде чем умылась, переоделась и собрала в узел свои роскошные, хоть и непослушные волосы.
– Месье де ла Фонтейн дома? – спросила она, стараясь, чтобы голос ее звучал, как обычно, не выдавая ее тревогу.
– Нет, мадам. Месье как ушел утром, так и не возвращался.
Странно. Голосок-то у горничной дрожал. Ангелина исподтишка пригляделась к ней. Хорошенькая девушка, типичная парижанка: худенькая, бледненькая, с чуточку порочным личиком, которое французы назвали бы «пикантным». Расторопная, услужливая Лоретта, принимающая близко к сердцу все заботы своей хозяйки? Ох, вряд ли… Этот румянец, это волнение груди… Верно, она неравнодушна к Оливье! А почему бы и нет? Ведь и сама Ангелина какое-то время была к нему неравнодушна. А поскольку они совершенно отдалились друг от друга (та «медицинская» история в трактире была последним адюльтером Ангелины), почему бы ему не завлечь в свою постель эту девушку, похожую на ласковую птичку? Коли так, теперь понятно, почему Оливье всегда так хорошо осведомлен о всех намерениях Ангелины, о том, куда она едет, что покупает, кого принимает. Впрочем, зачем ему шпионы? Разве он и без того не знает о каждом шаге Ангелины от нее самой (ибо, услышав, что Оливье связан с той же группой роялистов, к которой принадлежал де Мон, она вновь преисполнилась к «кузену» доверием)?
Тихий вздох вернул Ангелину к действительности, и она увидела, что Лоретта по-прежнему застыла в неудобном книксене [107], как бы придавленная тяжелым, немигающим взглядом хозяйки.
Ангелина повела бровью, и девушка с облегчением выпрямилась, однако в ее голосе по-прежнему звучал испуг:
– Мадам чем-то обеспокоена?
– С чего ты взяла? – сердито спросила Ангелина, досадуя, что приходится врать служанке.
– Мадам недовольна мною? – не унималась Лоретта, испуганно трепеща ресничками; но появилось что-то лисье в испуганно-птичьем ее личике, и Ангелина с изумлением обнаружила, что Лоретта явно хочет у нее что-то выведать.
Любопытство – обычное любопытство слуг? Или и впрямь шпионит для Оливье? «Ну так дулю тебе, французская кукла!» Ангелина иногда, осердясь, думала по-русски – и очень грубо, с удовольствием отводя душу.
– Вовсе нет. Вот что, Лоретта… – Она на миг запнулась: что бы такое придумать? – Пойди возьми в детской еще один коврик и отнеси постелить Жюли.
– Я скажу Матье, – кивнула девушка, намереваясь перепоручить приказ хозяйки здоровяку-лакею, однако Ангелина взглянула немилостиво:
– Если бы я хотела что-то поручить Матье, то сделала бы это сама! – И Лоретте ничего не оставалось делать, как, обиженно поджав свои и без того крохотные губки, удалиться на второй этаж дома, где была детская.
Это займет ее не меньше чем на четверть часа, подумала Ангелина. Время есть!
И она поспешила по галерее в другое крыло дома, где были комнаты Оливье.
* * *
Ангелина в спальню не пошла. Остановившись посреди кабинета, она с любопытством рассматривала сабли, шпаги и рапиры, которые увешивали стены – Оливье считался отменным фехтовальщиком, – рассматривала трубки, трубки всех видов и форм, и набор уздечек, и хлысты для верховой езды. Она настороженно вдыхала запах лавандовой воды, табака, старых книг, дорогого сафьяна – запах какой-то особенный, холодноватый и вместе с тем будоражащий. У нее даже ноздри начали подрагивать, так взволновала ее эта комната. Странно: как прежде она видела в Оливье средство для утоления своего сладострастия, так теперь, вот уже год после смерти мужа, смотрела на него лишь как на средство осуществления своей мести. Он должен был помогать ей… да, ну а сам-то он как жил? Вон как удивилась сегодня, догадавшись, что Лоретта его любовница. Думала, он вечно верен тебе? Ангелина не сомневалась, что Оливье обожал Юленьку и по-своему любил «свою кузину», с охотой женился бы на ней, потому что богатая жена – все-таки лучше, чем богатая «родственница». А все ж похаживал к другим… Разве Лоретта – единственная? Это Ангелину преобразило рождение дочери, а Оливье остался тем же пылким и неразборчивым кавалером. Вот ведь наверняка в этой шкатулочке, обтянутой розовым шелком, обшитой ленточками, нарядной, душистой, кокетливой, держит он любовные записочки или милые сувениры, прелестные напоминания об интрижках, свиданиях, поцелуях украдкой: платочек, перчатку, заколку или цветок, выпавший из прически, ну, может быть, даже подвязку, соскользнувшую с хорошенькой ножки во время торопливых объятий в наемном фиакре… Ангелине очень захотелось открыть коробочку, однако она отогнала недостойное любопытство и снова замерла посреди комнаты, шаря вокруг глазами, которые против воли снова и снова возвращались к шелковой шкатулке.
Время уходит. И Ангелине пора уходить. Совсем ни к чему, чтобы Лоретта застала ее здесь. Однако она все стояла, оглядываясь и принюхиваясь, не решаясь уйти, но по-прежнему ничего не трогая, словно надеясь, что сама атмосфера этой комнаты подскажет ей что-то… Но что? Что она хочет узнать?
– Ей-богу, я как ищейка, которая не знает, чего искать! – проговорила вслух Ангелина и по внезапной прихоти памяти вдруг вспомнила старинную историю, рассказанную ей мужем, когда они гуляли в Иль де Нотр-Дам, известном, между прочим, еще и тем, что там во времена Карла V на виду у всех именитых жителей Парижа некий рыцарь Макер сражался… с другим рыцарем. Нет, с собакою, которая могла бы служить примером для рыцарей! Оказывается, Макер тайно, из мести, убил некоего Обри Мондинье и зарыл труп под деревом в Иль де Нотр-Дам. Собака убитого отыскала его могилу, а потом привела на нее друзей Обри. Тело несчастного было извлечено, убийство обнаружено, но никто не знал, кто его совершил. Собаку взял к себе друг Обри Мондинье, и вот однажды, спустя три месяца, она во время прогулки увидела вернувшегося в Париж Макера – и с лаем набросилась на него, кусала, царапала когтями, так что с великим трудом удалось ее оттащить. Такое повторялось не единожды; у людей, помнивших привязанность собаки к своему господину и ненависть к нему Макера, зародились прямые подозрения, дело дошло до короля. В тогдашние времена поединок решал судьбу обвиняемых, если доказательства были неясны. Карл V назначил место и время; рыцарю дали булаву, выпустили собаку – начался бой. Макер замахнулся, но собака оказалась проворнее, ударила его всем телом, повалила наземь, вцепилась в горло. Злодей закричал о пощаде и признался королю в своем преступлении. Карл V, который не напрасно был прозван мудрым, желая для потомства сохранить память о верной собаке, велел в Бондийском лесу поставить ей мраморный монумент и вырезать следующую надпись: «Жестокие сердца! Стыдитесь: бессловесное животное умеет любить и знает благодарность. А ты, злодей, в минуту преступления бойся самой тени своей!»
