ективизм и делает всё …объ… ективным; девять маленьких детей, например, можно считать целью. Женитьба, эй! – Прекрасная вещь, несомненно, несомненно: кругом – уютная – приятная – хорошая. Но я что-то должен принести миру, дружище! Будучи женатым, я смог бы пополнять население, но не уровень сознания. Все великие люди – холостяки, ты знаешь. Из их фамилий состоит вселенная: я должен сказать, что планета Сатурн – их старший сын, а Платон – их дядя. – Итак, ты женат?»
Но снова, не заботясь об ответе, Чарли продолжал. «Пьер, думай, дружище, – думай ради себя! Ты не говоришь об этом, но ты намекаешь на пустой кошелек. Теперь я помогу тебе наполнить его. – Поставим в тупик государство, стоящее на кантианской Философия! С долларом во главе, дружище! Передай по кругу своего бобра, и он вернётся к тебе. У меня есть полная уверенность в проницательности и великодушии людей! Пьер, слушай своими ушами: это – моё мнение, что в мире всё неправильно. Тише, я говорю, что всё – заблуждение. Общество требует Реального воплощения – Маркуса Курция, дружище! прыгнувшего в огненную бездну, погибшего и спасшего целую человеческую империю! Пьер, я долго отказывался от соблазнов жизни и моды. Посмотри на моё пальто и увидишь, как я отвергаю их! Пьер! но, остановись, если у тебя всегда есть шиллинг! давай скоротаем холодное время здесь – это место недорогое; я иногда захожу сюда. Ну, давай, войдём»
Книга XXI
Пьер торопится создать и сдать зрелую работу. Новости c лугов. Плинлиммон
I
Теперь мы можем увидеть Пьера, постоянно поселившегося в трех смежных комнатах на верхних этажах Апостолов. И, проследовав немного дальше по времени, пропустим сто и одну внутреннюю деталь их быта: как бедная Делли, уже оставив острейшие муки своего горя, нашла облегчение, став служанкой у знакомого компаньона Изабель, что оказалось единственным практическим облегчением при воспоминаниях об её несчастном прошлом; как сама Изабель в часы, не занятые Пьером, проводила часть своего времени в освоении чистовой переписки чётким почерком его бессвязных рукописей с целью их подготовки для печати или спускалась по лестнице в комнаты Миллтропов к скромному и любезному обществу трёх девушек и их прекрасной матери, оказавшихся небольшим утешением в отсутствие Пьера; или, когда его дневная работа была сделана, в сумерках садилась возле него и играла на своей мистической гитаре, пока Пьер не начинал чувствовать главу за главой, порожденные поразительной многозначительностью, но увы! вечно неподдающиеся возможности быть переведенными на слова, поскольку там, где заканчиваются самые глубокие слова, там начинается музыка с её излишней чувственностью и всеобщей путаницей из намеков.
Отрицая теперь всех предыдущие обращения своего ума и горького презрения даже к тем прекрасным плодам беззаботного воображения, что были написаны в Оседланных Лугах в сладкое легендарное время с Люси и их любви, он ревностно держался в стороне от издателя, считая слишком верным и правильным быть изданным; самостоятельно отказываясь от всех своих заранее принятых решений, Пьер был теперь занят кропотливой серьезной работой, к быстрому завершению которой его совместно вынуждали два важных повода: острое желание сообщить, что он мыслит по-новому, или, по крайней мере, желание открыть для мира Правду, которой прискорбно пренебрегают, и перспектива угрозы остаться абсолютно нищим даже если, продав свои книги, он сможет выручить деньги. Будучи ослеплённым широтой, буйством и различной направленностью глубоких событий, которые в последнее время случились с ним, и беспрецедентной ситуацией, в которой он теперь оказался, и, исподволь чувствуя, что самые великие произведения самых светлых человеческих голов всегда строятся по кругу, – как атоллы (примитивные коралловые островки, которые, подобно трубе, поднимаются с глубокого морского дна к поверхности и предстают там в виде белого обруча из скал, всю внешнюю сторону которого стегает океан, при том, что в тихой лагуне какие-либо бури исключаются), что, способствуя своему пищеварению, включают весь круг того, что им может быть известно или может появиться, – Пьер решил дать миру книгу, которую тот должен будет приветствовать с удивлением и восхищением. Разный объём прочитанного, о котором мало подозревали его друзья, и беспорядочно нажитый, беспорядочный, но всё замечающий ум, в ходе многообразных, эпизодических, библиографических столкновений почти любого цивилизованного юноши, следующего за Истиной, – этот гигантский запас, скопившись, вылился в этот бездонный источник оригинальной мысли, который случайно и со временем прорвался бы сам. Теперь он поздравил самого себя со всеми своими поверхностными приобретениями данного вида, игнорируя тот факт, что для ума, склонного к созданию некоего вдумчивого и абсолютно правдивого произведения, любое простое чтение способно показать существующую реальность; но это препятствие тяжело было преодолеть, и не было возможности протолкнуть его вперёд.
Пока Пьер думал, что полностью переселился в новый и замечательный элемент Красоты и Силы, он на самом деле находился в одной из стадий этого перемещения. Количество этого окончательного элемента, однажды с лихвою полученного и следующего за книгами, не должно превышать необходимого количества бакенов для наших душ; наши собственные сильные конечности поддерживают нас, и мы, безнаказанно смеясь, плывём над целой бездонной бездной. Он не видел, – если он не видел – что всё ещё не может назвать истинную причину для себя, что уже в начале его работы тяжёлый неподатливый элемент простого книжного знания неподходяще соединён с широкой изменчивой и эфирной легкостью непосредственной творческой мысли. Он поднялся на Парнас с грудой фолиантов за спиной. Он не видел, что для него не существовало ничего, что написали другие; что, если сам Платон был действительно необыкновенно великим человеком, он всё же не должен быть необыкновенно великим для него (Пьера), поскольку уже давно он (сам Пьер) тоже сделал что-то необыкновенно большое. Он не видел, что не существует какого-либо стандарта для творческого духа, что ни одну большую книгу нельзя никогда рассматривать отдельно и разрешать её собственной уникальности властвовать над творческим умом, но что все существующие большие работы должны быть объединены в воображении и потому должны рассматриваться как разнообразное и Пантеистическое целое; и тогда, – без какого-либо диктата в отношении к его собственному уму или неоправданного сбоя его с какого-либо пути, – таким образом объединённые, они просто показались бы ему забавными и раздражающими. Он не видел, что, даже когда все это оказывалось слитым, то оно выглядело всего лишь одной маленькой капелькой по сравнению со скрытой бесконечностью и неисчерпаемостью его самого; что все великие книги в мире, кроме искалеченных тёмными силами невидимых и вечно невоплощённых образов в душе, таковы, что они всего лишь зеркала, искаженно отображающие нас самих. И не берите в голову, каковым может быть это зеркало, – ведь если мы можем видеть объект, то мы должны смотреть на сам этот объект, а не на его отражение.
Но для решившегося путешествовать по Швейцарии Альпы никогда не предстают в одном широком и всестороннем охвате, в один миг показывая свои полные ужаса перепады высот, – устрашающая перспектива пиков, теснимых пиками, чья высота внушает благоговейный страх, и зубья, склонённые друг к другу, и цепи, теснящиеся позади цепей, и всех их замечательные войсковые батальоны; поэтому небеса мудро предопределили, что при первом вступлении в Швейцарию душа человека не должна сразу же чувствовать её огромную необъятность, чтобы его дух, плохо подготовленный к такой встрече, не смог бы упасть и погибнуть в лежащих внизу снегах. Только делая продуманные шаги, означенные Богом, человек придёт, наконец, и достигнет своего Монблана и получит более высокое представление об этих Альпах; и потом это будет даже не десятая их часть, подобно тому, как далеко за необозримой Атлантикой не видимы Скалистые горы и Анды. Душа человек ужасна! Лучше однажды быть выдворенным в реальные пространства за пределы орбиты нашего солнца, чем один раз почувствовать самого себя, удовлетворенно плывущим в самом себе!
Но сейчас, не рассматривая скрытое
