Обильный урожай плодов снимает.
Так вот, проводили Цзиньлянь в спальню. Симэнь разделся, оставшись в одной короткой рубашке из легкого шелка, на Цзиньлянь была лишь газовая красная кофта, прикрывающая грудь. Они сели рядом, плечом к плечу, и снова наполнили чарки. Симэнь обнял Цзиньлянь за шею, и они стали пить из уст в уста. Он был с ней очень ласков, заглядывался на ее распущенные волосы-тучи, полуобнаженную пышную грудь, смотрел ей в томные и лукавые глаза. Она напоминала опьяневшую фаворитку Ян.[405]
Нежная рука потянулась к его поясу, чтобы поиграть тем самым предметом. Тот встревожился, на нем показалась серебряная подпруга. Под ее тихий и монотонный перезвон вытянулся канат, могучий и длинный. Обрадованный Симэнь Цин воскликнул:
— Поиграй еще. Ведь это ты так его напугала, что он онемел.
— Как это — онемел? — спросила Цзиньлянь.
Симэнь Цин ответил:
— Если это не болезнь онемения, почему он стал таким мягким и не в силах подняться? Почему ты не попросишь его как следует?
Женщина с улыбкой бросила взгляд, присела на корточки и, опершись на ногу Симэня, как на подушку, сняла пояс, которым были подвязаны его штаны. Разве можно в таком положении оставаться бесчувственным! Так болезнь онемения притворившегося мертвым того самого предмета проходит как не бывало.
Поиграв какое-то время, Цзиньлянь поднесла предмет к напудренному лицу и долго прижимала к нему, затем стала сосать, а кончиком языка лизать самый кончик, напоминавший по виду рот гадюки. Предмет вспыхнул моментальным гневом и поднялся. Впалые, потерявшие прелесть глаза округлились и вспучились, повисшие волосы на щеках поднялись и стали торчком. Симэнь Цин, чтобы продлить себе удовольствие, присел на подушку, позволяя женщине, стоя на четвереньках, сосать, чтобы она с еще большим усердием продолжала начатое. Вскоре в нем пламенем загорелась страсть, и они снова отдались усладам.
— Дорогой! — умоляла Цзиньлянь. — Пощади свою рабу, больше так не терзай ее!
В эту ночь они предались разгулу буйных страстей.
Тому подтверждением стихи:
Был пыл отважного сраженья,Был миг блаженный наслажденья —Затишья и отдохновеньяПришла к любовникам пора.Но снова томный взор лучится,И черенок в руке томитсяИз тучи дождь готов пролиться…Так бесконечно будет длитьсяИх любострастная игра.Звучат удары пульса в лад,Бьет плоти белизна сквозь полог,Уста, как сполохи, горят,Их поцелуй глубок и долог.Снующей за травой рыбешкойТуда-сюда он быстро мчится;Крадется медленно, как кошка,Чтобы поймать шальную птицу.Пока у черепахи чуднойСладчайший сок не источится,Не смеет даже на секундуЧанъэ отсюда отлучиться.
На другой день Симэнь с утра выехал из дому. Цзиньлянь встала к обеду, сняла ночные туфельки и хотела было обуть свои красные вышитые, в которых ходила накануне, но обыскала все кругом — одна туфелька исчезла.
Она позвала Чуньмэй.
— Мы с батюшкой провожали вас до спальни, — говорила Чуньмэй, — а постель несла Цюцзюй.
Цзиньлянь кликнула Цюцзюй.
— Я не заметила на вас, матушка, никаких туфелек, когда вы шли в спальню, — сказала Цюцзюй.
— Ну что за глупости ты болтаешь! — оборвала ее Цзиньлянь. — «Не заметила туфель!» Значит, я, по-твоему, босая, что ли, шла?
— Если вы, матушка, их обували, то куда ж она могла деться? — недоумевала Цюцзюй.
— Негодяйка, рабское отродье! — заругалась Цзиньлянь. — Ты еще будешь мне выговаривать?! Если некуда ей деться, разыщи ее мне сейчас же!
Цюцзюй обыскала все три комнаты, перешарила все под кроватью, перерыла на кровати, но туфельки и след простыл.
— Наверно, у меня в спальне черт завелся, вот и утащил, прямо с ноги снял, — бранилась Цзиньлянь. — На что, спрашивается, я тебя тут держу, рабское отродье?
— Может быть, вы забыли их в саду, матушка? — проговорила Цюцзюй.
— Ты в своем уме? Что я, не помню, обута была или босая? — Цзиньлянь позвала Чуньмэй. — Ступай с этой негодницей в сад. Не найдете, накажу, рабское отродье. С камнем над головой стоять заставлю.
Чуньмэй повела Цюцзюй в сад. Они обыскали всю Виноградную беседку, но туфельки так и не нашли.
Да,
Все прислужники-духи прибрали давно.Не ищи в камыше, озаренном луной.
— Ты как сваха, забывшая дорогу, — говорила Чуньмэй, когда они шли из сада. — Тебе теперь и сказать нечего. Продала матушка Ван жернов и молоть нечем.
— Я, конечно, не знаю, кто стащил у матушки туфельку, но я не видала на ней никаких туфель, — твердила свое Цюцзюй. — Может, ты калитку отперла, а кто-нибудь вошел да и взял ее.
Чуньмэй плюнула ей в лицо.
— Ах ты, негодяйка, чтоб тебе ни дна ни покрышки! — заругалась она. — Теперь меня вздумала винить! Да я даже матушке Шестой не открыла, неужели стану невесть кого пускать! Ишь, чего придумала! Ты постель несла, рот разинула и потеряла, а теперь оправдываешься.
— Не нашли мы туфельку, — объявила Чуньмэй и ввела Цюцзюй.
Цзиньлянь распорядилась вывести Цюцзюй во двор и поставить на колени.
— Дайте я еще поищу в саду, — со слезами просила Цюцзюй. — Не найду, тогда наказывайте.
— Не верьте вы ей, матушка! — вставила Чуньмэй. — Мы весь сад вдоль и поперек обыскали. Иголка нашлась бы, не только туфелька.
— Дайте, я поищу, — упрашивала Цюцзюй и, обратившись к Чуньмэй, сказала: — А что ты со своим языком лезешь?
— Ладно! — согласилась, обернувшись к Чуньмэй, Цзиньлянь. — И ты с ней иди, погляди, где искать будете.
Чуньмэй опять повела Цюцзюй в сад. Обыскали у приозерного камня, у грота, цветочной клумбы и в сосновой аллее — все напрасно. Цюцзюй нервничала. Чуньмэй дала ей две пощечины и потащила к Цзиньлянь.
— Мы в гроте не смотрели, — сказала Цюцзюй.
— В каком гроте? — спросила Чуньмэй. — В гроте Весны, где батюшкина летняя спальня, что ли? Да матушка вчера туда и не ходила. Раз нет, значит нет. Пойдем, так матушке и скажешь.
Чуньмэй пошла с ней в грот Весны. Они осмотрели спальню. Цзиньлянь заглянула на полки.
— На полки пригласительные карточки с бумагой кладут, а не туфли. Нечего их там искать, — торопила ее Чуньмэй. — Хватит тебе хитрить и время тянуть. Ишь, все полки перевернула. Хочешь, чтобы тебе и от хозяина досталось? Ты своим упрямством себя до погибели доведешь. Это я тебе точно говорю.
— А это что? Не матушкина ли туфелька? — крикнула немного погодя Цюцзюй, вынимая из свертка благовоний и трав туфельку. — Вот и нашлась!
— Да, это она! — повертев в руках ярко-красную туфельку, заключила Чуньмэй. — Но как она могла попасть на эти полки? Тут что-то не то.
Они пошли к Цзиньлянь.
— Нашли? Где она была? — сразу спросила их Цзиньлянь.
— У батюшки в летнем кабинете на полке среди ароматных трав лежала, — отвечала Чуньмэй.
Цзиньлянь взяла найденную туфельку, поставила рядом с той, которая была у нее. Обе из расшитого цветами и узорами ярко-красного атласа, на белой шелковой подошве — зеленой к пятке и голубой у носка. Единственное отличие, заметное лишь при внимательном рассмотрении, сводилось к оттенку ниток — зеленых и зеленовато-бирюзовых, которыми их шили. Цзиньлянь примерила туфельку. Она оказалась тесноватой. «Да это же туфля Хуэйлянь, — сразу сообразила она. — Когда ж это она дала ее проклятому насильнику? Он не решился ее в доме держать, вот и спрятал в гроте. Только и там ее разыскали». Она повертела туфельку и сказала:
— Это не моя туфелька! Сейчас же ступай во двор и становись на колени! — Цзиньлянь обернулась к Чуньмэй. — А ты ей камень дай. Пусть над головой держит.
— Чья же это туфелька, если не ваша, матушка? — спрашивала заплаканная Цюцзюй. — Я вам нашла, а вы наказываете. Что же вы бы со мной сделали, если б туфелька не сыскалась?
— Замолчи, негодница! — крикнула Цзиньлянь.
Чуньмэй нашла большой камень и положила его на голову Цюцзюй.
Цзиньлянь обула другие туфельки. Дома ей показалось жарко, и она велела Чуньмэй отнести туалетный столик в терем Любования цветами. Закончив утренний туалет, она пошла бить Цюцзюй, но не о том будет речь.
Расскажем теперь о Чэнь Цзинцзи. Рано утром он вышел за одеждой из лавки и, очутившись у садовой калитки, наткнулся на игравшего Тегуня.
— Что это у тебя, дядя? — спросил мальчик, заметив в руках Цзинцзи серебряное монисто. — Дай мне поиграть.
— Это чужая вещь, — отвечал Цзинцзи. — Ее выкупать пришли.
— Мне поиграть хочется, — не унимался Тегунь, задорно посмеиваясь. — А зато что я тебе за это дам!
— Вот глупый мальчишка! — говорил Цзинцзи. — Говорят, что вещь заложенная. Я тебе другую найду, а у тебя что есть? Ну-ка покажи.
