Подарки упаковали, и Лайбао с приказчиком У двадцать восьмого числа в пятой луне снова отправились в Восточную столицу, но не о том пойдет речь.
Прошло двое суток и наступил первый день шестой луны, а с ним период летней жары.[388]
Да,
К исходу лета — зной палящий,К концу зимы — хлад леденящий.[389]
Жара стояла такая, что к полудню солнце напоминало висящий в воздухе огромный зонт. В небе не было ни облачка. Вот когда, действительно, плавятся камни и металлы.
Вот строки, сложенные в народе о такой жаре:
Повелитель бьет горящего дракона,[390]Облака, как кровью налиты,Колесница солнца[391] в центре небосклона,Воздух раскален до красноты.Пять священных гор[392] стоят в дыму и гари,Волн владыка[393] реки осушил.Ах, когда осенний ветер нас одаритЛасковым приливом свежих сил?!
В нашем мире, скажу я вам, три сословия людей жары боятся и три не боятся. Кто же боится жары?
Во-первых, крестьянин. Каждый день спешит он на свой клочок земли, в поле. То за плугом идет, то с лопатой трудится. Тут то летние, а то уже осенние налоги подоспели, а уж там, что осталось, в амбар засыпай. А настанет зной — горит поле без дождя, и сердце землепашца будто огнем палит.
Во-вторых, купец, гость торговый. Из года в год скитается по свету. Торгует яркими шелками и цветастыми холстами, воском и чаем. На плечах у него тяжелая ноша, руки стерты от перегруженной тележки. Мучит его голод и жажда, потом обливается — одежду хоть выжимай, но не уготовано ему ни вершка прохладной тени. Да, в самом деле, тяжко ему в пути!
В-третьих, воин пограничный. На голове у него тяжелый шлем, заковано тело в железные латы. Жажду утоляет кровью с меча, усталость отгоняет, прикорнув в седле. Годы проводит в сраженьях, вернуться не может домой. Весь в грязи и во вшах, язвы смердят, кровоточат раны. На теле живого места не найдешь.
Вот три сословия, которые жары боятся.
А вот другие три сословия, которые жары не страшатся.
Во-первых, придворные сановники. У них дворцы среди прудов, беседки на ветру. Вьются ручейки, стекая в водоем, журчит родник, наполняя озерко. Тут нефрит любых размеров, а рядом прозрачные носорожьи рога. У бирюзовых яшмовых перил плоды диковинные зреют и распускаются заморские цветы. В хрустальных чашах груды агатов и кораллов. А рядом флигель, где на столе хрустальном стоят слоновой кости кисти, тушечница — изделье Дуаньси,[394] тушь Цанцзе,[395] почтовая бумага Цай Янь.[396] Тут же хрустальная подставка для кистей и гнет из белой яшмы бумагу держит. На досуге слагают оды и читают нараспев стихи, а захмелеют — лягут под ветерком освежиться.
Потом идут князья, аристократы, прославленные богачи. Они в жару дневную отсиживаются в гротах и прохладных беседках. Проводят время на террасах иль в павильонах над водой. Их защищают от жары шторы — переплетенье раковых усов[397] и газовые пологи — творение подводных мастеров. По ним развешаны жасмина ароматного мешочки. На перламутровых кроватях с узором волн прохладные циновки, расшитые утками-неразлучницами одеяла и коралловые изголовья. Со всех сторон прохладой веет от ветряных колес. Сбоку в огромном чану охлаждаются погруженные в воду сливы и дыни, красные каштаны и корень белоснежного лотоса. Тут оливы и плоды земляничного дерева, и водные деликатесы. А рядом с опахалами стоят красавицы, цветов нежнее.
И, наконец, монахи даосские и буддийские. Обитают они в палатах выше облаков, взбираются на звонницы, которые простерлись до самых небес. От безделья идут в келью, читают буддийские сутры или даосские каноны. Приходит время — и спешат в райские сады вкусить персики бессмертья и редкие плоды. Им станет душно, зовут послушника под сень сосны, чтоб лютней усладить свой слух. А захмелеют — несут под иву шашки, в тени беседуют, смеются.
Вот это и есть три сословия, которые не боятся жары.
Тому подтверждением стихи:
Жарким пламенем объят небосклон,У крестьянина в груди боль и стон…Догорает хлеб в полях, хоть ты плачь!Ждет от веера прохлады богач.
Из-за жары Симэнь Цину пришлось остаться дома. В халате нараспашку, с распущенными волосами он вышел на крытую террасу подышать прохладой, загляделся, как слуги поливали из леек сад, и велел Лайаню полить густо разросшийся куст сирени как раз напротив Зимородкового павильона. Между тем, взявшись за руки и громко смеясь, к Симэню выбежали Цзиньлянь и Пинъэр. Одеты они были по-домашнему: в белые кисейные кофты и расшитые фениксами средь цветов желтые шелковые юбки с золотой бахромой по подолу, бархатистая кайма обрамляла ярко-красную безрукавку Пинъэр и розовую — Цзиньлянь. Обе подвели брови, но Цзиньлянь вместо пучка надела ханчжоускую сетку, из-под которой виднелись локоны. Три цветка из перьев зимородка и сверкавшая на лбу золотая полоска оттеняли алые губы и белизну зубов.
— Вот ты где, оказывается! — воскликнули женщины. — Глядишь, как цветы поливают? И не причесался до сих пор.
— Пусть служанка воды принесет, — попросил Симэнь. — Тут причешусь.
Цзиньлянь окликнула Лайаня:
— Бросай лейку и ступай служанке скажи, чтобы быстрей батюшке воды принесла.
Лайань убежал, а Цзиньлянь хотела было сорвать веточку сирени и приколоть ее в прическу, но ее удержал Симэнь.
— Не рви цветы, болтушка! Я сам вам поднесу.
Симэнь заранее сорвал несколько едва распустившихся веточек и поставил их в голубой фарфоровый кувшин.
— А, сынок! — шутила Цзиньлянь. — Вон ты сколько цветов, оказывается нарвал. Почему же матушке дать не хочешь?
Она выдернула из кувшина ветку и воткнула в прическу. Симэнь протянул веточку Пинъэр. Чуньмэй принесла гребень и зеркало, а Цюцзюй — теплую воду. Симэнь дал Чуньмэй три ветки и попросил отнести Юэнян, Цзяоэр и Юйлоу.
— Пригласи госпожу Мэн и попроси ее захватить лунообразную лютню, — добавил он.
— Дай сюда ветку, — сказала Цзиньлянь. — Я сама сестрице Мэн дам, а ты отнеси Старшей и Второй. — Цзиньлянь обернулась к Симэню и продолжала: — Когда я приду, ты дашь мне еще ветку, а как спою для тебя, поднесешь еще.
— Ладно, ступай, — промолвил Симэнь.
— Кто ж это тебя так вразумил, сынок? — говорила, шутя, Цзиньлянь. — Какой ты стал у меня послушный! Только все обманываешь меня. Хочешь, чтоб тебе сестрицу Мэн позвала, а потом цветка не дашь. Нет, так не пойдет. Дай веточку, тогда позову.
— Вот ты какая назойливая! — смеялся Симэнь. — Все тебе первой подавай.
Он дал ей еще веточку. Цзиньлянь приколола ее сбоку и ушла.
В Зимородковом павильоне остались Пинъэр и Симэнь. Через ее кисейную юбку просвечивали ярко-красные кисейные штаны, на которые падали солнечные лучи, отчего они становились прозрачными, обнажая нежное, как белый нефрит, тело. У Симэня разгорелась страсть. Воспользовавшись тем, что рядом никого не было, он бросил гребень, перенес Пинъэр в прохладное кресло, отвернул бледно-желтую юбку, распустил красный пояс и, перевернувшись ниц, стал «добывать огонь за горными хребтами». Он долго старался и все не выпускал семя.
Между тем Цзиньлянь за Юйлоу не пошла. Приблизившись к садовой калитке, она отдала цветы Чуньмэй и велела ей позвать Юйлоу, а сама хотела было вернуться, в нерешительности потопталась на месте, а потом пробралась потихоньку к веранде, притаилась и стала прислушиваться. Скоро она поняла, что там происходит.
— Родная моя! — заговорил, наконец, Симэнь. — Больше всего я обожаю твою нежно-белую попку… Позволь мне сегодня доставить тебе полное наслаждение.
— Мой милый! — через некоторое время зашептала Пинъэр. — Будь осторожен, потише. А то мне плохо делается. С прошлого раза живот заболел. Всего дня два, как полегчало.
— А что с тобой?
— Не буду таить. Я на последнем месяце беременности. Так что не очень старайся.
Симэнь пришел в восторг.
— Родная моя! — воскликнул он. — Что ж ты до сих пор молчала?! А я-то как ни в чем не бывало самовольничаю.
Счастливый Симэнь был на вершине блаженства. Обеими руками обхватив ее бедра, он излил поток, а Пинъэр внизу с изогнутыми бедрами приняла в себя семя. Долгое время слышалось лишь учащенное дыхание Симэня. Как иволга, щебетала Пинъэр.
Только Цзиньлянь выслушала весь их разговор, как перед ней неожиданно предстала Юйлоу.
— Что ты тут делаешь? — спросила она.
Цзиньлянь знаком заставила ее умолкнуть, и они вместе поднялись на веранду. Симэнь всполошился.
— А ты все не умылся? — удивилась Цзиньлянь. — Что же ты делал?
— Да вот служанку жду, — бормотал Симэнь. — Пошла за жасминным мылом для лица.
— Ишь ты! Ему особенное подавай! — заворчала Цзиньлянь. — То-то гляжу, у тебя лицо белее, чем у других задница.
