— Что он говорит? Что делает? — спросил тот.
— Ничего, сир. Он спит.
— Как мудрец... или как чистая душа. А тот, другой?
— Плачет, стонет, заявляет о своей невиновности и добрых намерениях. Думаю, что он боится!
— И, может статься, не напрасно. Завтра отведите его в Шатле, пусть он там ожидает решения своей судьбы.
— А... другой?
Взгляд, который король обратил на него, смутил гвардейского капитана: он осмелился задать вопрос королю, но дело было сделано, и он не собирался извиняться, это только усугубило бы его вину. После короткого молчания, не поднимая глаз, он услышал:
— Похоже, он пришелся вам по душе?
Тогда капитан поднял голову, чтобы взглянуть на своего господина.
— Да, сир. Он мог продолжать скрываться, но он отдал себя в вашу власть, чтобы защитить от этой мерзкой скотины беззащитных женщин.
— Таких ли уж беззащитных? С ним-то?
— Конечно, он мог убить галантерейщика, бросить его тело в Сену... Но он предпочел вручить себя правосудию короля!
— И, тем не менее, он мятежник. К тому же, очень дерзкий.
Видя, что лицо Филиппа снова помрачнело, Парейль грустно вздохнул, но не добавил больше ни слова, боясь неловкими и неуместными речами усугубить положение пленника. Думая, что аудиенция окончена, он поклонился, чтобы уйти, но король жестом остановил его:
— Пришлите мне мессира де Фурке и капеллана! Пусть принесут письменные принадлежности. Потом можете быть свободны. Сегодня вечером вы мне больше не понадобитесь...
Капитан отправился за теми, кого вызывал король, потом тщательно обошел замок и только затем поужинал и лег спать.
На другой день он получил приказ доставить обитательницам Пчелиного домика пергамент, подписанный королем и удостоверенный его собственной печатью на зеленом воске. Владелец замка и капеллан Пассиакума подписали документ в качестве свидетелей. Это было подтверждение прав Од на наследство своей покойной тетушки с запрещением кому бы то ни было оспаривать документ и затевать какой бы то ни было процесс.
Никто не спал в эту ночь в доме посреди фруктового сада. Матье и его сын еще не вернулись, и, следовательно, не надо было их прятать. Три женщины, сначала пришедшие в ужас при появлении офицера, постепенно успокоились, поняв, что он не желает им зла, а, напротив, принес подтверждение, что никто больше не посмеет выгнать их из дома или принудить к унизительному рабству. Но их снедало беспокойство другого рода, которое выразила старая Марго:
— Не можете ли вы, сир капитан, рассказать нам о том, что произошло вчера в замке? Что случилось с...
— Шевалье де Куртене был тут же посажен в тюрьму. Не спрашивайте меня об обстоятельствах его ареста, я не имею права их раскрывать.
Од закрыла лицо руками, и из ее глаз покатились слезы:
— В тюрьму? Но ведь он только защищал нас?
— Как видите, ему это удалось. Но, тем не менее, он мятежник, и вы должны благодарить Бога, что дело обернулось для вас так хорошо... Если бы ваш отец и ваш брат были живы, обеспечить вашу безопасность было бы гораздо сложнее... Молитесь за него, это единственное, что я могу вам посоветовать!
— А что с тем, с другим? — поинтересовалась старая дама.
— Он тоже в тюрьме. Завтра его отведут в Шатле, где он будет ждать суда.
— Мессира Оливье тоже отправят туда? — спросила Жулиана.
— Мне ничего не известно... но вам я рекомендую оставаться здесь. Вы не окажете мессиру де Куртене хорошей услуги, если отправитесь в замок вымаливать милосердия у короля, — добавил он, заметив, что в голубых глазах девушки зажегся огонек, который он очень правильно истолковал. — Вы ведь тоже служили мадам Маргарите, а это очень неприятное воспоминание для Его Величества.
— Но я ей не служила, — вставила Жулиана.
— Вы думаете, что супруга Матье де Монтрея будет принята более благосклонно? Поверьте моему слову, дамы! И соблюдайте спокойствие! К тому же, возможно, что король сегодня вечером уедет...
Глава XII
Последствия одного дерзкого поступка
Если бы тюремщик не пришел вовремя, чтобы принести воду и пищу, — более или менее приличную, ведь это был рацион маленького гарнизона, — Оливье мог бы подумать, что о нем забыли. Так как его тюрьма находилась на уровне галереи, до его слуха доходили все передвижения в замке.
Тем более что Легри, тюремщик, заходивший к нему каждый день, не видел беды в том, чтобы немножко поболтать с пленником. Так он узнал, что Эмбер был переведен в Шатле и что в тот же вечер Филипп Красивый отбыл в Париж.
Оливье попытался было побольше узнать о своей участи, но Ален де Парейль отбыл вместе с королем, не зайдя к нему. Кроме того, возможно, капитан и не знал ничего нового, ибо господин редко делился с ним своими намерениями. А честный служака Легри знал и того меньше. Что касается шевалье де Фурке, тот не изволил к нему зайти, и когда Оливье попросил встречи со священником, ему ответили, что так как никакого приказа на сей счет не поступало, то и беспокоить его нет никакого смысла. По крайней мере пока.
— Вы его скоро увидите, если вас казнят, — утешил его Легри. — Не беспокойтесь, вам не дадут умереть без исповеди.
Приходилось довольствоваться этим и приготовиться к долгому ожиданию, которое вскоре показалось ему невыносимым. Оливье настраивался на худшее, он ожидал участи жестокой, но быстрой. Он молился, пытаясь смириться не только с тем, что теряет то немногое, что осталось у него в жизни, и утешаясь надеждой встретить в загробном мире своих дорогих родителей и учителя Клемана Салернского. Почему же его оставили здесь, как будто забыли в камере, ведь с ним так легко было расправиться!
Тогда Оливье пришла в голову мысль, что это ожидание должно было медленно подточить его мужество, ведь для человека с его темпераментом не было ничего хуже неопределенности; но в этом случае его должны были бросить в какую-нибудь подземную темницу, темную и зловонную, которая сломила бы сильный характер пленника. А он находился в сухой и достаточно чистой камере, в которую проникал свет сквозь бойницу, и он, встав на цыпочки, мог видеть небо, а вдалеке — крыши столицы, горбившиеся то под солнцем, то под дождем. Может быть, это было сделано для того, чтобы, увидев красоту земли, летний, а потом и осенний свет, он еще горше пожалел о них, когда наступит его последний час? Ибо Оливье не сомневался в ожидающей его участи: невероятная удача избавила его от палачей Ногаре, но, вместо того чтобы бежать, он вступил в открытый конфликт с королевской властью. Филипп Красивый был не тем человеком, который отпустит ему грехи. Его утешало лишь осознание того, что в двух шагах от его тюрьмы Од, ее мать, бабушка и добрая Марго будут жить, не боясь отныне официальных преследований, а также нечистых и еще более опасных домогательств племянника Бертрады. Он надеялся, что этого типа повесили без лишних проволочек за то, что тот посмел питать страсть к этой восхитительной девочке, образ которой ему все труднее было изгнать из своих мыслей, но они, однако, больше не пугали его. Туда, куда он отправится в скором времени, его душа, очищенная от мерзких телесных проявлений, сможет свободно созерцать се, может быть, охранять, а когда настанет час самой Од, встретить ее, взять за руку и повести к трону Господа как свою даму, обрученную с ним навечно...
