Было десять, судя по зеленым цифрам на видеомагнитофоне, когда я вдруг вспомнил про щенка.
Глаза мои заметались по полу, однако его нигде не было. И тут я услышал возню у главного входа: кто-то вставлял ключ в дверь.
– Па-па-па… – растерянно пробормотал я, не в силах выговорить «погодите».
– Папа! – пискнул голос из внутреннего кармана пиджака.
Кто-то толкнул дверь, прижатую стулом, и послышался детский голос:
– Я не могу открыть!
Я выбежал в коридор и завернул на кухню.
– Никаких грязных сапог на ковре, Хлоя. Иди через заднюю дверь! – послышался вальяжный мужской голос.
– Эта дверь не открывается, – пожаловалась девочка.
– Ты ее сломала! – донесся другой детский голос, судя по всему мальчишеский.
– Ты просто не хочешь открывать. Не хочешь огорчать меня тем, что опять нанесешь грязи в дом, и в то же время скрытно отстаиваешь свою независимость. Это вполне нормально, – прощающе прожурчал мужской голос.
Ребенок рассерженно хмыкнул, захлопывая дверь.
– Заходи, Пенни, сейчас я заберу его из машины. – Голос, произнесший это, мог принадлежать только Робинсону-старшему.
Я заметался по сторонам. Путь к бегству был отрезан. Да и куда бежать? Зачем? В каком-то смысле я даже и не помышлял о бегстве. Ведь это «сейчас я заберу его из машины» могло относиться только к Пучку.
Меня так и подмывало броситься туда. Не знаю каким образом, но я оказался в передней, у главного входа. Открылась задняя дверь, и донесся женский голос, увещевавший ребенка снимать сапоги, когда он входит в дом.
Затем появился просвет в передней двери. Это ломился в дом доктор Робинсон. Он, в отличие от детей, мог нести грязь куда угодно.
Я с трепетом ждал появления Пучка – он всегда открывал носом двери и высовывал его наружу, прежде чем выйти из лифта. Мир вдруг стал предельно простым: мне был нужен пес, а все остальное не имело значения. И я уведу его отсюда, во что бы то ни стало, какие бы препятствия ни чинила на моем пути семейка Робинсонов.
Под напором доктора стул стал отъезжать, а дверь открываться. Доктор нагнулся над переносной корзинкой и засюсюкал:
– А кто у нас хороший мальчик, не надо плакать.
Дальнейшее мое поведение не поддается логическому объяснению. Не знаю как, не знаю зачем, но я оказался в гостиной. У стены стоял большой кожаный диван с широкой, сильно откинутой назад спинкой, за которой оказалось вполне достаточно места для отчаявшегося агента по недвижимости. И я заполз туда, загребая локтями, точно морской пехотинец.
Послышались легкие шаги – в гостиную вбежали дети.
– Ой, смотри! – воскликнул мальчик. – Подарки уже под елкой. Можно их открыть?
– Это не твои подарки! – закричал женский голос из прихожей.
– А чьи же они? – спросила девочка.
– Потерпите, завтра узнаете, – сказала мать.
– А где наши подарки?
– Их принесет Санта.
– Дорогая, – кислым голосом сказал доктор, – пожалуйста, не надо этой мистики. Я же просил.
– И я тебя тоже просила, дорогой, чтобы ты вытирал ноги.
– Папа! – пискнул щенок.
В комнате воцарилось молчание.
– А кто хочет печенья? – донесся женский голос с кухни.
Послышался топот детских ног.
Я был в западне. Но ничего: еще пара часов, и они улягутся в постель, а уж тогда я выскользну наружу. Куда я собираюсь выскальзывать и в каком именно направлении продолжать поиски, пока не приходило на ум. Главное, что я добрался. А уж с пустыми руками не уйду.
Заговорило радио, на французском.
– Ой, Джон, это же канун Рождества, – воскликнула Пенни.
– Рождество во Франции – это прекрасно, – отозвался сочный баритон доктора Робинсона.
– Тем более, когда служба идет на французском, – добавила она.
– Давай будем избегать религиозных коннотаций, дети не понимают хоралов.
Дети замолчали, прислушиваясь к странным разговорам родителей.
Есть что-то в высшей степени умиротворяющее в семейном вечере накануне Рождества, даже когда лежишь под диваном с писающим на груди щенком, не контролирующим себя во сне. Дети гадают, какие подарки им достанутся, родители пытаются их успокоить и разложить по постелям, готовят рождественский пирожок и стаканчик виски для Санты с обязательной «пробой», которую снимает отец.
Восхитительная тишина в доме устанавливается, как только дети угомонятся, а взрослые устало завалятся на диван. Под которым лежу я.
– Устала до чертиков, – жалуется Пенни.
– Ничего, – кряхтит папаша Робинсон. – Нечасто детям приходится видеть такое роскошное зрелище.
– Что ты имеешь в виду?
– Да снег, который мы ездили смотреть сегодня. Может, завтра возьмем и собаку, если она согласится.
– А почему он должен не согласиться? – спросила Пенни. Примерно так же спрашивал Пучок, когда мне надо было отлучиться: «Ты же не пойдешь туда без меня?»
– Он должен освоиться в доме, он еще не привык, и у него могут быть проблемы.
– Джон, какие могут быть у собаки проблемы?
– Я же тебе говорил, что…
– Джон, и долго это будет продолжаться?
– Что будет продолжаться?
– Я спрашиваю, долго мы еще должны будем соблюдать условия – все эти «может быть, он…» и так далее.
– Ты же знаешь, Пенни, психотерапия – это мой дар.
– Разве нельзя было обзавестись нормальной собакой, с которой можно спокойно выходить на прогулку? Зачем нам непременно понадобился Ганнибал Лектор в собачьей шкуре?
– Не настолько он плох, как ты себе представляешь. Не надо преувеличивать.
Я воспрял духом. Похоже, все складывалось как нельзя лучше. Пенни явно должна обрадоваться возможности поменять Пучка – Грозу Диванов на мирно гадящего по углам щенка.
– Послушай меня, – увещевал ее Джон – Всемогущий Психолог, – все будет прекрасно. Мы проведем веселое Рождество, вот увидишь, у детей будут великолепные подарки и отличная перспектива попробовать себя в роли воспитателей.
Пенни недоверчиво хмыкнула:
– Джон, им не нужна перспектива воспитания, им нужна собака.
– Может, достанем подарки? – увел разговор в сторону Джон – Мудрый Психоаналитик.
– Давай, – со вздохом согласилась Пенни.
Послышалась возня: родители доставали подарки из чулана под лестницей, где их обычно прячут, тихо переругиваясь, чтобы не разбудить детей.
– Ну вот, – подвел итог Джон. – Как думаешь, ничего, что видно из окон?
– Мы выключим свет, – сказала Пенни.
– Я вижу тебя, Себастьян! – подал голос Джон.
– Уже Рождество? – донесся детский голосок с лестницы.
– Рождество будет завтра. А сейчас марш в постель.
– Уже завтра! – возмутился ребенок. – Я уже был в постели и встал, так что теперь должно быть «завтра».
