идиллию в тот вечер: отдых явно пошел нам на пользу, все наши страдания отодвинулись на задний план и жизнь вновь казалась прекрасной и удивительной.
Поток благ цивилизации, хлынувший на нас вчера вечером пенящейся струей датского пива и принесший на очередном гребне сегодня утром нам завтрак в постель, не иссяк и к вечеру. Около 18 часов урчание трактора за стенкой палатки известило нас о том, что ужин подан. На этот раз, по всей видимости, Джон распорядился накормить нас так, чтобы мы (главным образом я) навсегда забыли дорогу к его засекреченному объекту. Огромная миска с рисом, две большие плошки с овощами и целый поднос с увесистыми ломтями отварной говядины. Все это великолепие сопровождалось апельсиновым соком. Чтобы не допустить потери ни единой рисинки, неизбежной при дележе и транспортировке ужина по палаткам, мы решили устроить общий стол у нас. И наша любимая палатка вновь доказала свое право на это чувство: без заметных усилий и искажений своих прекрасных форм она легко вместила всю нашу команду, включая Бернара, который по своим габаритам один стоил нас всех вместе взятых. Ужин прошел в сосредоточенном молчании – иными словами, удался на славу. Даже ветер, противный направлению нашего движения, а потому и всем нам, стал стихать, небо прояснилось, и все эти признаки наряду со стабильным барометром вселяли в нас надежду на неплохую погоду назавтра.
После ужина все разбрелись по своим палаткам, а мы с Уиллом еще некоторое время пребывали в сытом оцепенении, которое в десятом часу нарушил Джон. Он вторгся в нашу палатку облаченный в мою куртку с красным флагом на груди, по-видимому, уже не заботясь о несоответствии этой формы занимаемой им должности. Он притащил ящик пива с явным намерением продолжить вчерашнее знакомство. Но, к нашему стыду, на сей раз ни предводитель, ни я не смогли (а точнее, не захотели) составить ему компанию. Предводитель был явно напуган случившимся и не хотел повторения кошмаров предыдущей ночи. Я не был ничем напуган, но брал пример с предводителя, хотя все же позволил себе одну бутылочку на посошок с Джоном. Видя, что с нами каши не сваришь, Джон выполз из нашей палатки, прихватив с собой ящик с пивом. Насколько я мог судить по доносившимся в палатку звукам, его переговоры с остальными участниками экспедиции имели еще меньший успех: ни Джеф с Кейзо, ни, как это ни странно, французы не откликнулись на его пламенный призыв разделить с ним тяжелую участь борца с запасами «Tuborg» на станции. Забегая вперед, скажу, что пиво это не пропало даром и пропутешествовало с нами несколько дней в замерзшем состоянии, не теряя при этом своих вкусовых качеств после оттаивания.
12 мая
Нас ветер с утра отрезвил, как рассол,
От пота под лыжами скользко…
Собаки не пили, и отдых пошел
Им больше, конечно, на пользу.
Погода в течение дня: температура минус 11 – минус 5 градусов, ветер юго-восточный 7 – 10 метров в секунду, облачно, видимость плохая, мокрый снег.
Первые же километры пути наглядно продемонстрировали суровую справедливость папанинских предупреждений. Если бы мы, как те пионеры, прислушались к его мудрым советам, нам не пришлось бы, наверное, удивляться тому, что, несмотря на все еще неимоверную тяжесть нарт, собаки могли поддерживать более высокий темп движения, чем тот, который были в состоянии задавать им попеременно лидировавшие участники экспедиции, не отягощенные ничем, кроме своих побаливавших после вчерашнего голов.
Погода сохраняла нейтралитет по отношению к соревнующимся. Это означало, что и тем, и другим было одинаково плохо от резкого пронизывающего ветра, несшего мокрый липнущий снег, и отвратительной видимости, вынуждавшей делать частые остановки для корректировки курса. Плотная облачность, полностью скрывавшая солнце, превращала окружавший нас еще недавно серебристо-голубой мир в безликое, лишенное всяких очертаний, форм и теней пространство, залитое ровным матовым и казавшимся совершенно равнодушным светом. Единственным, что давало представление о том, где же все-таки находится снежная поверхность, были лыжи: их загнутые вверх острые носы, ритмически сменяющие друг друга, казалось, плыли в пустоте, и при каждом следующем шаге можно было в равной степени ожидать как взлета на какой-нибудь заструг, так и падения в не менее неожиданную яму. Собаки терпеливо поджидали, пока тот, кто самонадеянно взвалил на свои плечи обязанности лидера, поднимался после очередного падения, произнося при этом несколько громких и настолько крылатых фраз, что, несмотря на сильный юго-восточный ветер, они долетали до ушей самой последней собаки, отряхивался от снега сам и очищал свой висевший на груди компас, долго крутил его, пытаясь успокоить возмущенную очередным грубым вмешательством в ее личную жизнь стрелку, и только затем делал очередной, не очень уверенный, шаг. Вперед до следующего падения. Если бы собаки могли говорить, нам бы пришлось сегодня выслушать от них немало «приятных» слов, но они снисходительно и великодушно молчали, как бы позволяя нам реализовывать свое завоеванное в ходе естественного отбора право на лидерство.
Часам к пяти дававший себя с утра знать «датский синдром» окончательно улетучился: голова обрела прежнюю ясность, а ноги и руки – упругость, плюс к тому немного улучшилась видимость. Все это, вместе взятое, позволило мне уйти в отрыв и поддерживать непрерывное движение в высоком темпе почти до самой остановки на ночлег. Итог дня был впечатляющим: мы прошли 28,5 миль, или примерно 45 километров, что было выдающимся результатом, особенно в таких условиях.
Во время кормежки собак я допустил оплошность, которая вполне могла бы привести к локальной войне между двумя братьями, Хэнком и Чучей. Набрав в коробку приготовленные заранее куски корма, я быстро пошел вдоль строя наших лохматых красавцев, роняя в снег перед каждым из них по куску. Уже подходя к Хэнку, привязанному предпоследним, я понял, что просчитался и не доложил одного куска. Надо было видеть морду Чучи, замыкавшего собачий строй, когда я вместо того, чтобы выдать ему, как всем остальным, более чем заслуженный паек, внезапно развернулся перед самым его носом и помчался назад к нартам за недостающим куском. Он даже на мгновение потерял дар лая. (Надо сказать, что именно Чучи отличался весьма сварливым характером и постоянно выступал заводилой во всех собачьих стычках. Именно поэтому мы привязывали его первым от ледяного якоря – подальше от всех остальных собак.) Понятно, что я очень спешил, во-первых, потому что хотел скорее восстановить справедливость, а во-вторых – побаивался, что голодный Чучи устроит восстание. Поэтому я
