Она заколебалась. В двадцатый, тридцатый или пятидесятый раз, потому что именно столько раз, не меньше, Эми представляла себе этот момент. Она опять спросила себя, зачем ей это нужно. Есть для этого какая-то разумная причина?
В конце концов, его там нет. Она увидит деревянную лошадку, серую в яблоках, с потертым кожаным седлом и алыми поводьями. Когда они впервые пришли в этот дом, он поднял ее на руки и посадил на лошадку. Каминную решетку с узкой медной отделкой. Книжки, модели, красивые чертежи, которые он делал. Но сам Ральф — или его «останки», как упорно именовали это полицейские, — покоился рядом с сестрой под тисами на кладбище церкви Святого Чеда.
Сью честно, но тщетно пыталась понять то, что считала «потрясающим великодушием» Эми. На месте подруги она бы кремировала Гонорию, а пепел спустила в унитаз. Наверное, Эми, узнав, что муж не только время от времени ей изменял, но и был бисексуалом, стала по-другому относиться к нему. Так в конце концов решила Сью, но она ошибалась. Эми просто чувствовала, что самое меньшее, чего достоин человек, готовый на убийство из мести за единственного, кого он любил, это покоиться после смерти рядом с любимым.
Сью некоторое время переминалась с ноги на ногу, потом кашлянула, чтобы напомнить, что время идет, и повернулась к подруге. Лицо Эми было напряженным и невыразительным, она зажмурила глаза, как будто готовясь к зрелищу разрухи. И распахнула дверь.
Канделябры все еще здесь. В комнате их было полно. При жизни Гонории свечи тут горели постоянно, как в алтаре какого-нибудь римского собора. Сотни свеч. Остались потеки воска на полу и на мебели.
В комнате было полно улыбающихся, смеющихся, просто глядящих на тебя портретов Ральфа: младенец, едва начавший ходить карапуз, юноша. Некоторые фотографии были вставлены в рамки, другие просто прислонены к подсвечникам. Чудо, что пожар не случился.
Эми опасалась дурного запаха, но здесь чувствовался только вездесущий душок плесени. Наверно, кто-то из полицейских открыл окна. Все были очень добры к ней, особенно Деннис Рейнбирд из похоронного агентства. Это он, после того как откопали гроб, незаметно избавился от тяжелых книг, которые в нем лежали. Когда Эми отказалась прийти, чтобы увидеть дорогого усопшего, Рейнбирд заверил ее, что мистер Лиддиард очень хорошо забальзамирован. Ему казалось, что это должно ее переубедить.
— Вот здесь он лежал, — Эми подошла к длинному узкому столу в середине комнаты, — под белым шелковым покрывалом.
Сью не находила, что ответить. Вся эта история показалась ей настолько отвратительной, что она чуть не потеряла сознание, когда узнала ее от Эми. Только представить: Гонория здесь беседовала с трупом, возможно, обнимала его. О боже! Об этом даже думать невозможно.
— Я тебе говорила, что он просил позвать меня, там, в Испании, перед смертью? А она сказала ему, что я ушла.
— Эми, это ужасно. Я уверена, он почувствовал, что это неправда.
— О да. Он отлично знал ее. Просто… было бы хорошо, если бы мы смогли попрощаться.
Эми взяла его школьный табель. Один из многих, развешенных над камином, словно бумажные, покрытые печатными буквами полотенца.
«Способный, но шалун», «Отвлекает других учеников», «Явные способности к иностранным языкам», «Нужно больше стараться», «Пользуется популярностью среди товарищей».
— Его все любили, — сказала Эми. — Вот тут написано.
Сью все острее чувствовала, что вторглась в чужую жизнь, что ее присутствие здесь неуместно. Сначала она просто беспомощно стояла рядом с Эми, потом сделала неуклюжее движение руками, словно собираясь обнять подругу, затем руки ее безвольно повисли вдоль тела.
— Я думала, он не хотел детей, но, понимаешь, он же знал, что с ним.
Вот почему он всегда сам заботился о контрацепции. А вовсе не потому, что, как говорил жене, у таблеток могут быть побочные эффекты. Он просто старался не заразить ее.
Ему следовало сказать ей. Это трудно было бы услышать. Дело не в его неверности и не в том, что у него были особые сексуальные предпочтения, о которых она не подозревала, а в его решении одному нести страшное знание о том, что их счастливые дни сочтены. А может быть, он боялся, что она откажется от него.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Я уверена, что дело было не в этом, — перебила Сью, когда увидела, что Эми расстраивается все больше и больше. — Он просто хотел избавить тебя от боли. Это бывает, когда кого-нибудь любишь.
Эми как будто не слышала ее. Она бродила по комнате, прикасалась к вещам. Покачала лошадку, покатала на полке туда-сюда маленькую зеленую металлическую машинку, полистала школьные тетради. Она старалась наполнить эти действия смыслом, но чувствовала только неловкость и неестественность всего этого. Это место было для нее призрачным, оно не хранило памяти о жизни. Нечто сакральное и мертвое — как мавзолей.
Она отдернула занавеску, и солнце затопило комнату, показав, насколько мир детства несовместим с церемониалом смерти. Духота вдруг стала нестерпимой.
— Пойдем.
— Ты не хочешь взять что-нибудь отсюда?
Назавтра работники компании из Принсес-Рисборо очистят дом.
— У меня есть это, — пальцы Эми на мгновение коснулись медальона. Она почти бежала к двери. — Пошли, Сью!
Та с радостью послушалась. Уже оказавшись снаружи, она взглянула на мрачную громаду из серого камня, принадлежащую теперь Эми, и тихо порадовалась, что больше никогда не войдет сюда. Они вместе вышли за ворота.
Был прекрасный мартовский день. Безоблачный небесный свод сиял. Вдоль подъездной аллеи зацветали нарциссы, а под деревьями — крокусы и желтые венчики весенника. Когда Эми заперла ворота, Сью сказала:
— Я захватила с собой хлеба. Может, покормим уток?
— Давай.
Они перешли дорогу и оказались на Зеленом лугу. Утки тотчас с кряканьем заковыляли к ним.
— Как они всегда догадываются?
— Видят сумки. Можешь угостить их и кексом, если хочешь.
Сью пока не избавилась от привычки печь, хотя теперь из едоков были только она и Эми, да еще иногда Аманда — дочь стала приезжать все чаще и чаще. Местную дикую фауну никто так сытно не кормил. Сью отдала Эми большой кусок черствого кекса с тмином. Эми, кроша его, сказала, что надо бы не забыть малышку, которую другие всегда оттирают.
— Давай я попробую приманить ее, а ты пока отвлекай остальных, — предложила Сью.
Она спрятала свой хлеб обратно в сумку и отошла в сторону, оставив Эми в кругу взволнованной, проголодавшейся стайки птиц. Подкравшись со стороны пруда, Сью попробовала привлечь внимание маленькой уточки, которая очень старалась прорваться сквозь плотный круг более сильных сородичей, но тщетно. Сью подумала о Гекторе, она почти постоянно думала о нем, ведь теперь она настоящий писатель, с контрактом и авансом за второй рассказ. Называться он будет «Гектор учится танцевать румбу», и сказать, что дракончик в своем латиноамериканском костюмчике выглядит замечательно — это ничего не сказать.
Сью покрякала, стараясь привлечь внимание уточки, но безуспешно. Может, подбросить что-нибудь так близко к ее клюву, чтобы другие не успели сцапать? Но они так жмутся друг к другу…
Кекс у Эми уже кончался. Сью смотрела, как она раздает последние крошки, и размышляла, до чего же сильно изменилась их жизнь за какие-то несколько недель.
Эми теперь богата. За Гришэм-хаус ей предложили сумму, показавшуюся им обеим огромной. Она постепенно выздоравливала. Когда выписалась из больницы и поселилась у Сью, плакала целыми днями, а по ночам ее мучили кошмары. Сью просто приходила в отчаяние, не знала, что делать. Теперь же хотя Эми по-прежнему просыпалась по ночам, она, по крайней мере, больше не лила слез, а вчера даже заговорила о будущем, например, о том, где будет жить. И что пора уже снова браться за «Ползунки».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Сама Сью чувствовала себя прекрасно. Однажды через адвоката она получила известие от Брайана. Он писал, что мог бы переехать обратно на то время, пока Сью не оправится от шока, вызванного тем, что он съехал. Она бросила письмо в огонь.
