– Неужто кончилось наше счастье? – ворчал он про себя, озираясь кругом в изумлении.
И хоть прежде он, бывало, с закрытыми глазами шел за Кмицицем в стан Хованского, на его квартиру, окруженную восьмидесятитысячным войском, теперь при одном воспоминании о длинноволосом князе с девичьими глазами и розовым лицом на него нападал суеверный страх. Он сам не знал, что делать. Его пугала мысль, что не нынче-завтра придется выехать на большую дорогу, где их может встретить если не сам страшный князь, то посланная им погоня. Потому-то и свернул он с дороги в дремучий лес, а теперь хотел переждать в этой лесной хате, пока погоня не потеряет след и не выбьется из сил.
Но и это убежище, уже по другим причинам, казалось ему небезопасным; надо было решать, что делать: приказав солдатам стать на страже у дверей и окон хаты, Сорока обратился к смолокуру:
– Возьми, парень, фонарь, и пойдем со мною.
– Разве что лучиной придется посветить тебе, вельможный пан, нет у меня фонаря.
– Что ж, посвети лучиной; спалишь сарай и лошадей – не моя беда!
На такое dictum[88] в кладовой тотчас нашелся фонарь. Сорока приказал парню идти вперед, а сам последовал за ним, сжимая в руке пистолет.
– Кто живет в этой хате? – спросил он по дороге.
– Паны живут.
– Как звать их?
– Этого мне говорить не велено.
– Вижу я, парень, не миновать тебе пули!
– Вельможный пан, ну а совру я, скажу другое какое имя, – возразил ему смолокур, – какой тебе от этого толк, все едино придется на веру принять.
– И то правда! А много ли их?
– Старик, два паныча да два челядинца.
– Что же они, шляхтичи?
– Само собой.
– И живут тут?
– Когда тут, а когда Бог их знает где.
– А лошади откуда?
– Они и пригоняют, а откуда – Бог их знает!
– Скажи ты мне по совести, не промышляют ли твои хозяева на большой дороге?
– Да откуда же мне знать, милостивый пан? Вижу, берут лошадей, а у кого – не моя забота.
– А что они с ними делают?
– Иной раз возьмут табунок, голов десять, двенадцать, сколько есть, и угонят, а куда – я тоже не знаю.
Ведя такой разговор между собою, они дошли до сарая, откуда доносилось фырканье лошадей, и вошли внутрь.
– Свети! – велел парню Сорока.
Тот поднял вверх фонарь и стал светить. Сорока глазом знатока оглядывал по очереди лошадей, стоявших в ряд у стены, и головой качал, и языком прищелкивал, и ворчал про себя:
– Как бы покойный пан Зенд обрадовался!.. Вот польские, московские, а вон немецкий мерин, и та кобыла тоже немецкая!.. Хороши! А чем кормишь их?
– Чтобы не соврать, милостивый пан, я две полянки еще весною овсом засеял.
– Так твои хозяева еще с весны пригоняют сюда лошадей?
– Нет, они ко мне челядинца прислали с наказом.
– Стало быть, ты ихний?
– Был ихний, покуда они на войну не ушли.
– На какую войну?
– Разве я знаю, милостивый пан? Ушли далёко, еще прошлый год, а нынче летом воротились.
– Чей же ты теперь?
– Да ведь леса королевские.
– А кто посадил тебя тут смолу курить?
– Королевский лесничий, родич хозяев, он тоже с ними лошадей пригонял, да уехал как-то и больше не воротился.
– А гости к твоим хозяевам не наезжали?
– Сюда никто не попадет, кругом болота, и проход только один. Это просто чудо, что вы нашли его, ведь не найдешь – и засосет пучина.
Сорока хотел было сказать, что хорошо знает и лес и проход, но, поразмыслив, решил умолчать об этом и только спросил:
– А велик ли лес?
Парень не понял вопроса.
– Как?
– Далёко ль тянется?
– Э, да кто его когда прошел: тут один лес кончается, другой начинается, Бог его знает, где его нет. Я там не бывал.
– Ладно! – сказал Сорока.
Он велел парню возвращаться и сам направился в хату.
По дороге раздумывал, как же поступить, и колебался. С одной стороны, брала его охота, воспользовавшись отсутствием хозяев, забрать лошадей и бежать со всем табунком. Ценная это была бы добыча, и лошади очень понравились старому солдату; однако через минуту он победил искушение. Взять легко, а что потом будешь делать? Кругом болота, проход один – как ты его найдешь? Один раз счастливый случай помог, а в другой раз, смотришь, и не поможет. Идти по следам нельзя, – у хозяев, наверно, достало ума, чтобы нарочно наоставлять предательских обманных следов, которые приведут прямо в болотную пучину. Сорока хорошо знал повадки людей, которые промышляют угоном лошадей или берут их в добычу.
Думал он, думал, да как хлопнет себя по лбу.
– Экий я дурак! – проворчал он. – Взять парня на аркан, и пусть ведет на большую дорогу. – При последних словах он внезапно вздрогнул. – На большую дорогу? А там князь, погоня…
«Табунок голов на пятнадцать, считай, потеряли! – сказал про себя старый забияка с таким сожалением, как будто он сам выкормил этих лошадей. – Одно можно сказать, – кончилось наше счастье. По доброй ли воле хозяев, против ли их воли, придется сидеть в хате, покуда пан Кмициц не выздоровеет, а что потом будет – это уж его забота».
Раздумывая так, вернулся он в хату. Бдительные стражи, хоть и видели, стоя у двери, как мерцает вдали во мраке тот самый фонарь, с которым ушли Сорока и смолокур, спросили, однако, кто идет, и только тогда впустили их в хату. Сорока приказал солдатам смениться в полночь, а сам бросился на топчан рядом с Кмицицем.
В хате стало тихо, только сверчки завели свою привычную песенку, мыши скреблись в рухляди, сваленной в кладовой по соседству, да больной то и дело просыпался и, видно, бредил в жару.
– Государь, прости!.. – долетали до слуха Сороки отрывистые слова. – Они изменники!.. Я открою все их тайны… Речь Посполитая – красное сукно… Ладно, князь, ты у меня в руках! Держи его!.. Государь, туда, там измена!..
Сорока приподнимался на топчане и слушал; но больной, крикнув раз, другой, засыпал, а потом снова пробуждался и звал:
– Оленька! Оленька! Не гневайся!
Только к полуночи он совсем успокоился и крепко уснул. Сорока тоже задремал, но вскоре его разбудил тихий стук в дверь.
Чуткий солдат тотчас открыл глаза, вскочил и вышел из хаты.
– Что там?
– Пан вахмистр, смолокур бежал!
– Ах, черт побери! Он тотчас приведет сюда разбойников. Кто его стерег?
– Белоус.
– Я пошел с ним наших лошадей напоить, – стал оправдываться Белоус, – велел ему ведро тянуть, а сам держал лошадей…
– Что ж, он в колодец прыгнул?
– Нет, пан вахмистр, он между бревнами кинулся, – их пропасть навалено у колодца, – да в ямы, что остались после корчевки. Бросил я лошадей, думаю, хоть и разбегутся они, мы тут других найдем, а сам кинулся за ним, да застрял в первой же яме. Ночь, темно, он, дьявол, место знает, вот и убежал… Чтоб его чума взяла!
– Наведет он нам сюда этих чертей, наведет, чтоб его громом убило! – Вахмистр оборвал речь, а через минуту сказал: – Не придется нам ложиться, надо хату до утра стеречь: вот-вот набежит ватага.
И, желая подать другим пример, уселся с мушкетом в руке на пороге хаты; солдаты, устроившись подле него, то беседовали вполголоса, то тихонько мурлыкали песенку, то прислушивались, не раздастся ли в лесном шуме топот копыт и фырканье приближающихся лошадей.
Ночь была светлая, лунная, и лес шумел. Жизнь кипела в его недрах. Это была пора течки у оленей, и в чаще раздавался грозный рык рогачей. Отголоски его, короткие, хриплые, полные ярости и гнева, слышались кругом, во всех частях леса, и в глубине его, и поближе, порою совсем рядом, в какой-нибудь сотне шагов от хаты.
– Они, как придут, тоже станут реветь, чтобы обмануть нас, – сказал Белоус.
– Э, нынче ночью они не придут. Покуда парень до них дойдет, ободняет! – возразил другой солдат.
– Днем, пан вахмистр, надо бы хату обшарить да стены подрыть, – коли тут разбойники живут, у них и клады должны быть.
– Нет клада дороже, чем вон там, на конюшне, – показал Сорока рукой на сарай.
– А не взять ли?
– Э, дураки! Ведь отсюда выхода нет, кругом одна трясина.
– А ведь сюда же мы добрались.
– Бог привел. Живая душа не пройдет сюда и не выйдет, коль дороги не знает.
– День встанет, найдем дорогу.
– Не найдем. Они тут нарочно напетляли, следы-то обманные. Не надо было парня упускать.
– До большой дороги тут день пути, – сказал Белоус, – вон в ту сторону идти надо! – Он показал на восточную часть леса. – Будем ехать, покуда не выедем, – вот и вся недолга!
– Ты думаешь, выедешь на большую дорогу, так уже пан? Да лучше тут пуля от разбойника, чем там петля.
– Это как же так, отец? – спросил Белоус.
– Да ведь нас там уже, наверно, ищут.
– Кто, отец?
– Князь.
Сорока умолк, а с ним умолкли в страхе и остальные.
– Ох! – вздохнул наконец Белоус. – Тут худо, и там худо: куда ни кинь, везде клин!
– Загнали нас, как волков в тенета: тут разбойники, а там князь! – сказал другой солдат.
– Чтоб его гром убил! – воскликнул Белоус. – По мне, уж лучше иметь дело с разбойником, нежели с колдуном! Знается этот князь с дьяволом, знается! Завратынский с медведем схватывался, а он вырвал у него саблю, как у мальчишки. Чары на него напустил, как пить дать. А как кинулся потом на Витковского, так на моих глазах вырос с сосну. Не будь этого, я бы живым его не выпустил.
