— Ты человек чести, Турмс, и заслуживаешь за это награды. Ведь ты вырвал Арсиною из когтей безжалостного грека и вернул ее в родной город, из которого она была увезена в столь нежном возрасте, что вынуждена была заново учиться языку предков. Поэтому я и Арсиноя хотим подарить тебе пятнадцать югеров [51] пахотной земли — небольшую усадьбу с орудиями труда и двумя рабами. Участок этот находится на другом берегу реки неподалеку от города, — торопился он. — Эта земля отделена от моих остальных владений и лежит на самой этрусской границе, так что мне не слишком жаль терять ее, и у тебя не должно быть угрызений совести. Я получил ее как заклад за долги от одного плебея, который потом погиб на войне. Там живут рабы — пожилые муж и жена, достойные всяческого доверия. Дом, правда, сожгли вольски, но хлев и курятник уже строятся заново, а рабы пока поселились в шалаше.
Я понимал, что ему нелегко было решиться на такое, ибо знал о его поразительной жадности. Однако объяснялось это благородство единственно тем, что он хотел как можно скорее избавиться от меня и вынудить покинуть и его дом, и сам город. Кроме того, он полагал, что коли я начну хозяйствовать на пятнадцати югерах земли, то наверняка захочу получить римское гражданство, а это пошло бы на пользу его родному городу. В общем, любовь к Арсиное все же не совсем лишила его рассудка. Однако я вовсе не собирался делаться римлянином, поэтому, помолчав, ответил:
— Я принимаю твой дар, благородный Терций Валерий, чтобы не оскорбить твою щедрость отказом. Однако я не думаю, что займусь сельским хозяйством. Мне хотелось бы остаться в городе, поэтому я удовольствуюсь доходами, которые будет приносить земля. Надеюсь, мне удастся зарабатывать себе на жизнь, уча детей греческому языку, гадая по руке или же изредка танцуя в цирке.
Арсиноя презрительно вздернула подбородок, а Терций Валерий, который тоже устыдился за меня, положил успокоительным жестом свою руку на руку Арсинои и сказал:
— Дорогой Турн, я только рад, что ты нимало не стесняешься своего простого происхождения и признаешься в том, какими низкими ремеслами собираешься заниматься. Я думаю, что Субура — это самое подходящее место для тебя, и до меня давно уже доходили слухи, что ты там отлично проводишь время среди себе подобных, но я не хотел упоминать об этом, ибо ты был моим гостем.
Арсиноя же покраснела и крикнула:
— Наконец-то ты сбросил маску, Турмс! Как же тебе, наверное, привольно в обществе продажных женщин! Ты думаешь, мне будет недоставать тебя? Да по мне, хоть бы ты никогда не возвращался в Рим! Ты и сам прекрасно знаешь, что только благодаря моим усилиям ты все это время не опускался на самое дно, куда всегда так стремился, но я не хочу больше самоотверженно поддерживать твою голову над водой. Предпочитаешь тонуть — тони, а я отныне думаю о собственном будущем и о будущем моего еще не родившегося сына!
Эта тирада так взволновала Терция Валерия, что он, побледнев, стал постукивать ногой по полу в такт словам Арсинои. Она же сжала кулаки и воскликнула:
— Так отправляйся же побыстрее к своим девкам! Здесь, в моем доме, я не потерплю присутствия столь недостойного человека, как ты, Турмс! И если я когда-нибудь увижу, что, танцуя в цирке, ты споткнешься или упадешь, то, клянусь богиней, я опущу большой палец вниз и попрошу других, чтобы они поступили так же, ибо слишком уж много сброда развелось в нашем Риме!
— Ну, зачем же так? — вмешался обеспокоено Терций Валерий, однако у меня сразу потеплело на душе, потому что я понял, что Арсиноя по-прежнему ревнует меня, хотя и ушла к другому. И тут она снова расплакалась, закрыла глаза рукой и выбежала из зала.
Потом Терций Валерий и я деловито договорились встретиться завтра на форуме [52] у городского казначея. Я переведу все свое имущество на имя Арсинои, а затем Терций Валерий отпишет мне усадьбу с пятнадцатью югерами земли за совершенно символическую цену. Еще мне придется оформить документы на землю и оплатить работу одного из городских геометров за обмер моих новых владений.
Я снял себе жилье в Субуре, как раз напротив того места, где Тулия когда-то переехала повозкой останки своего отца. Меня это вполне устраивало, так как, налюбовавшись красотами этрусских городов, я перестал считать Рим привлекательным для себя.
Став собственником земельного надела, я отправился за город, чтобы осмотреть мои пятнадцать югеров. Седые и беззубые рабы очень боялись меня. Дрожа от страха, они показали своему новому хозяину свинью в хлеву, несколько коз и телку. Но самое ценное сокровище старик хранил у себя в шалаше. Это была воловья шкура, которую он собственноручно выдубил и спрятал от вольсков, так как у него хватило ума зарезать вола прежде, чем в усадьбе появились враги.
Конечно, я имел право, придравшись к беспорядку и грязи, велеть убить этих ставших бесполезными стариков, которые только бы объедали меня, хотя они и уверяли, что ели очень мало. Настоящий римлянин так бы и поступил, причем вовсе не из кровожадности, а единственно по соображениям практического характера — убивают же вола, который не может уже ходить в упряжке. Но это было бы слишком бесчеловечно, поэтому я продал свое ожерелье и нанял для них в помощники пастушка. Его родителей убили вольски, и он был мне очень благодарен, так как я спас его от продажи в рабство. Позднее я приказал построить беседку и украсить ее крышу расписными глиняными фигурками на этрусский лад. Но, честно говоря, я был плохим хозяином своей усадьбы и тратил на ее содержание куда больше дохода, который она приносила.
В Субуре и на форуме я легко получил все нужные сведения и понял, в чем состояло несравненное мужество Арсинои во время осады Рима вольсками. Римский плебс решительно отказывался выступать с оружием в руках на стороне патрициев. На форуме происходили беспорядки, и сенат даже не отважился назначить диктатора, как это бывало в прошлом в трудные для города времена. И вот тут-то Арсиноя и усмотрела для себя возможность завоевать расположение благородных римских патрицианок, создав благотворительное общество, где римлянки всех сословий собирались и ткали теплую одежду для тех граждан, которые ради любви к родине соглашались этой осенней порой дрожать от холода на стенах города.
Вместе с почтенными патрицианками Арсиноя носила защитникам горячий суп и теплый хлеб из кухни Терция Валерия. Среди этих женщин-патриоток особо выделялись несгибаемая мать Кориолана по имени Ветурия и его жена этруска Волюмния, на которой он женился только ради приданого и о которой никогда не заботился, хотя она и родила ему двух сыновей. В Риме даже острили на сей счет, уверяя, что Кориолан убежал из города единственно для того, чтобы избавиться от жены.
Арсиною хорошо приняли в этом достойном обществе, но ее триумф был еще впереди. Римляне вынудили сенат отправить к Кориолану послов с предложением мира, но послы эти — а среди них были и жрецы — тщетно взывали к предводителю вольсков; он оставался непреклонен. И тогда Арсиноя решила уговорить патрицианок пойти во вражеский стан, чтобы попытаться заставить Кориолана заключить мир. Он наверняка не устоит перед страданиями матери, упреками жены и слезами своих малолетних сыновей, утверждала Арсиноя.
Женщины боялись, что дикие вольски ограбят и убьют их или сделают с ними что-нибудь еще более страшное. Но неустрашимость и целеустремленность Арсинои вдохновили их, и больше двадцати достойных римлянок пошли вместе с ней. Сенат намеревался запретить этот отчаянный поход, могущий дать Кориолану замечательных заложников, но солдаты на стенах Рима хорошо знали Арсиною и помнили ее горячую похлебку, а также то, как они учили ее латыни, когда она с милой улыбкой объясняла им, почему так плохо говорит на родном языке. И стража охотно открыла ворота перед ней и прочими женщинами, прежде чем сенат успел собраться, а консул послать конного гонца с запретом этой смелой вылазки.
Замерзшие и изголодавшиеся вольски, изумленные внезапным появлением патрицианок, встретили их криками радости, потому что матроны догадались захватить с собой в корзинах хлеб и мясо и сразу начали оделять этим своих врагов. Затем женщин проводили в лагерь к шатру Кориолана, причем обращались с ними весьма уважительно. Перед шатром горел огромный костер, и женщины столпились вокруг него, чтобы согреться, так как Кориолан согласился принять свою мать и сыновей только поздним вечером.
У костра Арсиноя доверительно поведала женщинам, что если не будет другого выхода и Кориолан не прислушается к слезным мольбам матери и супруги, то она сама попытается уговорить Кориолана — с помощью своей богини. Она собственноручно наложила румяна и подвела брови Волюмнии, чтобы сделать ее привлекательнее в глазах супруга, но я лично считаю, что она сделала это, только желая завоевать доверие Волюмнии, так как хорошо понимала, что никакие ухищрения не сделают сию женщину красивее.
