Я налил в чаши вина, выпил вместе с ним и предложил:
— Давай бросим еще один раз, чтобы определить победителя. Мне пора уходить. — Я считал неудобным для себя оставаться долее в обществе этих изысканных юношей. Я всего лишь повидался с Ларсом Арнтом, который был моим другом.
— Как хочешь, — сказал он и, не спрашивая моего согласия, бросил первым — так разожгла его игра. Но он тут же попросил прощения, добавив: — Это был плохой бросок, и лучшего я не заслужил.
Я получил крохотное преимущество по очкам, и так было лучше всего, ибо он мог не так болезненно переживать свое поражение. Я поднялся, собираясь уходить. Молодые воины с уважением расступились передо мной.
— Не забудь свой выигрыш! — воскликнул Ларс Велтуру и бросил мне пластинку слоновой кости. Я поймал ее на лету и со смехом сказал, что выигрыш не имеет для меня особого значения — просто я рад был встретиться с ним и сыграть в кости. Юноши смотрели на меня, открыв рот, а Ларс улыбнулся своей лучезарной улыбкой и сказал:
— Я пришлю тебе выигрыш с рабом сегодня вечером или завтра рано утром. Напомни мне, если я случайно забуду.
Но он не забыл. Его нарядно одетый управляющий пришел ко мне в тот же вечер и принес талант серебра в двенадцати слитках, попросив вернуть его господину пластинку из слоновой кости. Только тогда я понял, что имел в виду Ларс, когда говорил о полной ставке.
Этих денег с избытком хватило бы для того, чтобы построить дом, отделать его и обставить лучшей мебелью, а также разбить сад и купить рабов, которые содержали бы в порядке хозяйство. Я решил, что никогда больше не буду играть в кости в Тарквиниях, и мне это удалось, несмотря на многочисленные искушения.
В Рим я возвращался настоящим богачом. (Дорога в город была открыта, так как вольски на зиму сняли осаду). Своим богатством я не кичился, жил, как и большинство людей, на то, что сам зарабатывал. Все, что подарила мне Геката, я забрал из Тарквиний с собой, но на обратном пути в Рим нанялся простым моряком на корабль, который вез зерно. Этруски снова стали продавать зерно в Рим с тех пор, как город оказался в трудном положении из-за наступления армии Кориолана. Они понимали, что римский сенат может принять решение о покупке зерна на Сицилии, и не захотели отказываться от прибыли в пользу купцов из Панорма.
Итак, поздней осенью я снова высадился на берег возле скотного рынка и пошел по берегу Тибра. Плечи мои болели от жестких канатов, которые стерли мне кожу, когда мы тянули за собой корабль с зерном. В простом мешке из козлиной шкуры я нес талант серебра. Как моряк я мог бы спокойно пронести его на берег, не предъявляя квесторам. Но я счел необходимым потребовать, чтобы серебро вписали в государственные книги. Для меня это имело значение — состоятельного человека не станут считать прихлебателем за столом Терция Валерия.
Увидев, как я богат, капитан корабля и моряки, покатываясь со смеху, заявили, что, знай они о моем состоянии, они без колебаний убили бы меня и выбросили в море. Но казначей как ни в чем не бывало выплатил мне медными пластинками жалованье, и я положил его в кошель. Бережливый человек пользовался в Риме уважением.
С мешком серебра на спине, одетый в лохмотья, с длинной свалявшейся бородой, с рубцами от корабельного каната на плечах я шагал по узким улочкам Рима и дышал воздухом, пропитанным болотными испарениями. Около храма Меркурия мне встретился старый полуслепой авгур с кривым пастушьим посохом в руке и с грязной нечесаной бородой. Он стоял и ждал какого-нибудь доверчивого чужестранца, чтобы показать ему достопримечательности города и погадать, обещая расположение богов. Я поздоровался с ним и улыбнулся как старому знакомому, но он не узнал меня и повернулся ко мне спиной, не ответив на приветствие. Я ускорил шаг, спотыкаясь о каменные плиты улиц. Рев скота на рынке становился все тише. Я спешил домой. Мое тело жаждало Арсиною.
Ворота дома Терция Валерия были открыты, но когда я хотел войти, раб-привратник быстро накинул цепь на крюк в столбе, закричал и попытался ударить меня палкой. Узнал он меня только тогда, когда я назвал его по имени. Терций Валерий в сенате, сказал он, а госпожа дома.
Во дворе ко мне подбежала Мисме и обняла за колени. Она выросла, щеки ее еще больше округлились, а волосы стали виться. Я взял ее на руки и поцеловал, а она смотрела на меня глазами Микона. Вдруг девочка сморщила носик, понюхала мою одежду и сказала с упреком:
— Ты плохо пахнешь! — После чего быстро вырвалась и убежала.
Только тогда я осознал, в каком виде вхожу в дом. Стараясь не шуметь, я шел по залам в надежде сначала смыть с себя дорожную грязь и сменить одежду, а лишь потом встретиться с Арсиноей. Но она выбежала мне навстречу, остановилась и, глядя на меня побелевшими от гнева глазами, закричала:
— Ах, это ты, Турмс! Как ты выглядишь! Впрочем, ничего удивительного — этого следовало ожидать!
Моя радость от встречи с ней тут же испарилась. Сбросив со спины мешок, я молча вывалил его содержимое к ее ногам. Серебряные слитки зазвенели, ударяясь о каменный пол. Арсиноя наклонилась, взяла один из них в руки и посмотрела на меня неверящими глазами. Я протянул ей пару модных сережек, купленных в Вейи, и брошь работы самого известного ювелира Тарквиний.
Тогда Арсиноя сжала мою руку своими теплыми ладонями, схватила драгоценности, и на лице ее появилась улыбка. Не обращая внимания на мои грязные лохмотья, она обняла меня, стала целовать заросшее бородой лицо и воскликнула:
— О Турмс, Турмс, если бы ты знал, как грустно мне было без тебя и как страшно нам было здесь, когда вольски стояли у ворот города. А ты путешествовал себе беззаботно всю весну и все долгое лето до поздней осени. Ну как ты мог?
Я холодно напомнил ей, что часто посылал о себе весточки, пользуясь оказиями и зная, что она ни в чем не нуждается и здорова, так что у меня не было причин беспокоиться о ней. Говоря это, я чувствовал тепло, которое исходило от ее тела, от ее гладкой кожи. Это была моя Арсиноя. И я готов был простить ей все — так страстно желал я ее в этот миг. И как только сумел я прожить столько месяцев вдалеке от нее?! Она прочла в моих глазах, что одержала победу, глубоко вздохнула и прошептала:
— Нет-нет, Турмс, сначала искупайся, надень чистую одежду, поешь что-нибудь…
Но я позабыл, что я грек и что чистоплотность у меня в крови. Я небрежно швырнул плащ на каменный пол атрия, хитон оставил на пороге комнаты Арсинои, а рваные сандалии сбросил у ее ложа. Наконец-то она была со мной, моя Арсиноя! Наши горячие тела сплелись в объятии, ее жаркое дыхание обжигало меня. На лице ее сияла улыбка богини, губы загадочно изогнулись, глаза потемнели. Эта улыбка очаровывала, доводила до исступления, заставляла совершать безумства.
Такой я и хочу запомнить свою Арсиною…
7
Зимой в Риме я много общался с людьми и заводил разнообразные знакомства. Путешествуя, я понял, что не надо выбирать друзей, руководствуясь тщеславием, и старался в любом обществе быть самим собой и не кичиться своими достоинствами. Я искал людей, с которыми мне было бы интересно, и находил их как среди простых, так и среди высокородных римлян; моими друзьями могли стать и сапожники, и атлеты.
В лупанарии мне довелось играть в кости с казначеем корабля, прибывшего с железом из Популонии, — его той зимой охотно покупали в Риме. Проиграв все деньги, этот человек в отчаянии стал рвать на себе волосы и в надежде отыграться опрометчиво поставил на кон бесплатный проезд на корабле в Популонию. Эту партию тоже выиграл я. Казначей заверил, что слово свое сдержит, хорошо зная, что в противном случае он никогда не сможет появиться в лупанарии. Протрезвев же, он опять схватился за голову воскликнул:
— Что я натворил, поддавшись своему легкомыслию! Прошу тебя, собираясь в плавание, надень по крайней мере этрусскую одежду и научись вести себя по возможности как этруск. Я отвезу тебя в Популонию, как обещал, а уже дальше устраивайся как можешь. Стражники не любят, чтобы на наших рудниках появлялись чужестранцы.
Я успокоил его, сказав, что свободно говорю по-этрусски и что до сих пор притворялся, нарочно коверкая слова; потом я вернул ему деньги, которые выиграл у него, и тогда он немного успокоился, выпил вина и заказал себе девицу.
На следующий день я навестил казначея на его корабле, надев новую красивую этрусскую одежду и остроконечную шапку с кистями. Он был пьян, но обрадовался, поняв, что имеет дело с человеком не низкого звания, и заявил мне, что я вполне смогу сойти за этруска и что судно отправится в путь, как только море успокоится, кроме того, капитан хочет взять груз в Популонию. Сенат обещал дать за железо воловьи шкуры, но по обыкновению не спешит и торгуется о цене.
Таким образом, время протянулось до весны, и лишь за два дня до новой осады Рима вольсками мы подняли якорь и поплыли на север. Костры вдоль побережья говорили о том, что вольски уже близко, но, к счастью, подул попутный ветер, и нам удалось выбраться из нижнего течения реки. Около тирренских же берегов никакой опасности не было, ибо их охраняли быстроходные церенские и тарквинские военные суда.
