Он посмотрел на меня, стукнул палкой по полу и добавил:
— Учитывая законность нашего брака, все иные предыдущие обязательства и обещания считаются утратившими силу, и в других странах они также являются незаконными. Римское право с этого момента защищает доброе имя, честь и имущество данной особы.
Терций Валерий своим ударом палки об пол вызвал нового управляющего домом, и тот появился, одетый в роскошное платье, и согнулся в поклоне перед своим господином. Терций Валерий велел ему принести хлеба и вина, чтобы приветствовать меня и снова подтвердить свое гостеприимство. Ведь по чистой рассеянности я положил руку на очаг… а возможно, мне просто стало холодно от того, что я услышал. Он, конечно же, заметил этот мой жест и, видимо, еще не до конца выжил из ума, раз вспомнил старый обычай.
Выпив вина и преломив хлеб, мы уселись друг против друга на новых удобных скамьях. Выпитое ударило старику в голову, и лицо его сильно покраснело.
— Я искренне рад, — сказал он высокопарным тоном, — что ты принимаешь все случившееся так спокойно, Турмс. Ты весьма разумный человек. Арсиноя призналась, что отослала тебя отсюда, желая развязать себе руки, ибо давно уже влюбилась в меня. Ко всему прочему ты еще и бесплоден, и она никогда не могла бы познать с тобой счастья материнства. Она так слаба и беззащитна, и это не ее вина, что ужасный грек изнасиловал ее и потом родилась Мисме. Она же сама была совершенно неповинна в том, что случилось, и никаких плохих мыслей у нее не было. Я лично очень уважаю ее решение оставить девочку у себя, несмотря на все те горькие воспоминания, которые пробуждаются в ее сердце при виде Мисме. Арсиное довелось пережить очень многое, и я отлично понимаю, что ты своим появлением разбередил ее старые раны. Сейчас она рыдает, но вскоре, я надеюсь, успокоится. Беременные женщины такие впечатлительные!
Он начал глупо посмеиваться и поигрывать палкой, которую держал между коленями, а потом продолжил:
— В глубине души я старый крестьянин, привыкший к разведению скота, поэтому я легко, без ложной и глупой стыдливости веду разговоры об отношениях между мужчиной и женщиной. Клянусь тебе, что Арсиноя — это сама чистота и невинность, и я не встречал подобных ей. К тому же она героиня, Турмс. Она была самой отважной из всех римлянок, и она обратилась к своей богине и добилась того, что Кориолан снял осаду и ушел вместе с вольсками.
Он нахмурился и сильнее сжал палку.
— Когда вольски отступали, они разграбили и спалили многие патрицианские усадьбы. Я тоже очень пострадал. — Он заговорил было о своих несчастьях, и голос его стал визгливым, а слова неразборчивыми, но внезапно лицо его прояснилось:
— Однако у меня осталась земля, к тому же мы избавились от Кориолана. Вольски уже не доверяют ему, так как он прекратил осаду без борьбы, хотя прежде с большими трудностями построил осадные башни и тараны.
Терций Валерий продолжал напрягать свою непослушную память, и его язык работал без перерыва:
— Если говорить о скотине… и еще о стыдливости Арсинои… то сенат я перетянул на свою сторону довольно легко. Куда труднее было мне убедить моих родственников, которые ничему не верили, но которые вскоре собственными глазами убедились, что я снова стал мужчиной. Мы, римляне, не слишком-то стеснительны в этих делах. К примеру, все подозрительные мужчины обязаны прилюдно обнажаться — на мосту или на берегу, — чтобы доказать, что они не беглые скопцы. Однако в нашем случае дело было не столько во мне, сколько в Арсиное, долго не желавшей преодолевать свою стыдливость, которая скорее приличествует невинной девушке, чем зрелой женщине, познавшей не одного мужчину. Ну, да я уже говорил тебе, что Арсиноя — это сама скромность.
— Да уж, — сердито буркнул я. — Что верно, то верно.
А Терций Валерий между тем очень оживился:
— Мой брат, мой племянник и назначенный для этой цели сенатор должны были стать и стали непосредственными свидетелями того, что я способен исполнять супружеские обязанности так же, как любой здоровый молодой мужчина. После этого никто уже не сомневался, что Арсиноя забеременела именно от меня. Сопротивление моих родственников ослабело, тем более что мой племянник Маний начал поторапливать их — до такой степени Арсиноя восхитила его своим стыдливым поведением. И теперь уже все хорошо, и я могу только возблагодарить мою покойную жену, которая подала мне знак, появившись передо мной в образе Арсинои.
В этот момент в зал вошла сама Арсиноя с глазами, опухшими от слез. Потупив взор, она наклонилась, поцеловала Терция Валерия в лоб и бережно вытерла его подбородок и складки на шее льняным полотенцем.
— Я надеюсь, что ты не особенно напрягаешься, говоря о неприятных делах, дорогой Терций, — нежно проворковала она, бросая на меня взгляд, полный упрека.
Голова Терция перестала трястись, он выпрямился и наконец-то стал похож на сенатора.
— Сегодня лучше сразу брать быка за рога и решать все трудные вопросы, — поучающе заметил он и опять повернулся ко мне. — Итак, как я уже сказал, все у нас сейчас хорошо, и единственное, что еще следует обсудить, это некоторые финансовые вопросы. Когда вы прибыли в Рим, Турмс, все ваше совместное имущество было по ошибке записано на тебя, хотя я и не думаю, что это был хитрый ход с твоей стороны. Ты просто не знал обычаев и законов нашего города и, видимо, собирался содержать Арсиною, выделяя ей время от времени скудные средства. Мне уже приходилось слышать, что во многих странах женщина не может иметь никакого только ей принадлежащего имущества. Ты даже велел записать на себя тот неполный талант серебра, который Арсиноя просила тебя привезти из твоего последнего путешествия. Из вполне естественной гордости она хотела иметь какое-то приданое, как будто я и без того недостаточно богат.
Он погладил Арсиною по руке. К чести бывшей жрицы я должен заметить, что она не выдержала моего взгляда и опустила свои прекрасные глаза.
— Турмс, я не сомневаюсь в твоей порядочности, — продолжал Терций Валерий, выделяя каждое слово, — и ты, конечно, захочешь немедленно исправить положение и отписать все денежные средства Арсиное — так же, как я сам при заключении нашего брака переписал на нее некоторое имущество и рабов.
Поскольку я молчал, он решил, что я колеблюсь, и гневно сказал:
— Разумеется, никто не может принудить тебя к этому, но я очень опасаюсь, что твое прошлое навредит тебе, если о нем узнают римские власти. Мы, учитывая твои собственные интересы, хотим избежать огласки в этом деле, не правда ли, дорогая? — Он бросил на Арсиною вопрошающий взгляд, и она кивнула в знак согласия.
Я никак не мог отвести глаз от милого лица моей бывшей жены, от белой атласной кожи ее обнаженных рук, от ее длинных пушистых ресниц…
— Я завтра же пойду и все улажу, — наконец пообещал я. — Никаких недоразумений не будет. Я всегда во всем потакал Арсиное и готов услужить ей и в этот раз. Что же до таланта серебра и некоторого количества клейменого и неклейменого золота, то это, Терций, совсем неплохое приданое даже в доме римского сенатора. Пусть же оно еще больше увеличит уважение к Арсиное в среде римских патрицианок, хотя самое ценное — это, конечно, ее стыдливость и безукоризненное поведение.
И Арсиноя даже не покраснела, а только вновь кивнула, рассеянно поглаживая редкие волосы на голове очарованного ею старика.
Почему же я не пришел в ярость от такого наглого вранья? Почему не открыл глаза Терцию Валерию, рассказав ему, что за женщину приютил он под своим кровом? И почему я не забрал ее оттуда силой? Ведь если бы я захотел, она наверняка оставила бы Рим, ибо никогда не могла устоять передо мной. Доказательством тому были годы, проведенные нами вместе и в Эриксе, и в Сегесте, и в Гимере. Да потому, что я не считал себя вправе мешать ей. Арсиноя всегда стремилась к семейному уюту, покою и безопасности и в конце концов обрела все это в Риме в доме богатого и любящего ее старика. Так почему же я должен вставать у нее на пути? Кувшин разбился, и вино вытекло. Склеивать черепки? Но зачем? Зачем мучить и себя, и ее? К тому же Терций Валерий скорее поверит ей, чем мне, во всяком случае, я бы повел себя на его месте именно так. Хорошо ли с моей стороны огорчать старого патриция, совсем недавно обретшего счастье? Не глупец же он, в самом деле, не мог же он безоглядно поверить всем россказням Арсинои! Значит, ему хотелось считать ее слова правдой, хотелось доверять этой красивой женщине. Такова уж человеческая натура.
Когда я охотно и совершенно не торгуясь отказался от всего имущества в пользу Арсинои, Терций Валерий отчего-то забеспокоился и стал поглядывать на Арсиною, как бы спрашивая ее совета. Арсиноя ободряюще улыбнулась ему, и Терций Валерий, преодолевая врожденную скупость, сказал:
— Ты человек чести, Турмс, и заслуживаешь за это награды. Ведь ты вырвал Арсиною из когтей безжалостного грека и вернул ее в родной город, из которого она была увезена в столь нежном возрасте, что вынуждена была заново учиться языку предков. Поэтому я и Арсиноя хотим подарить тебе пятнадцать югеров [51] пахотной земли — небольшую усадьбу с орудиями труда и двумя рабами. Участок этот находится на другом берегу реки неподалеку от города, — торопился он. — Эта земля отделена от моих остальных владений и лежит на самой этрусской границе, так что мне не слишком жаль терять ее, и у тебя не должно быть угрызений совести. Я получил ее как заклад за долги от одного плебея, который потом погиб на войне. Там живут рабы — пожилые муж и жена, достойные всяческого доверия. Дом, правда, сожгли вольски, но хлев и курятник уже строятся заново, а рабы пока поселились в шалаше.
