выкурить дымом паразитов из одежды, прогладить швы горячим утюгом, чтобы убить гнид. Но то завтра.
– Где лейтенант?
– Болеет, сэр.
– Пьян?
Харпер нахмурился:
– Это не мне говорить, сэр.
Что означало: лейтенант Гарольд Прайс пьян в стельку.
– Он протрезвеет?
– Как всегда.
Лейтенант Прайс был в роте новичком. Карточные долги и скандальные беременности у местных девушек убедили его отца, непьющего и набожного гэмпширского судостроителя, что юному Прайсу самое место в армии. Отец купил повесе патент прапорщика, а четырьмя годами позже заплатил четыреста пятьдесят фунтов за лейтенантский чин. Он так охотно расстался с этой суммой потому, что лейтенантская вакансия открывалась в Южном Эссекском полку, воюющем за границей, а почтенный судостроитель мечтал спровадить младшего сына подальше.
Роберт Ноулз, прежний лейтенант Шарпа, оставил полк: купил себе капитанскую должность в бригаде фузилеров, освободив вакансию, которую затем занял Прайс. Шарпу замена поначалу не понравилась. Он спросил Прайса, почему тот, сын судостроителя, не пошел на флот.
– Из-за морской болезни. Не могу устоять на ногах.
– Вы и на суше не можете.
Прайс понял не сразу, а когда понял, его круглое, добродушное, обманчиво невинное лицо расплылось в улыбке.
– Так точно, сэр. Шутите. И все же, сэр, на суше, если вы меня понимаете, под ногами всегда что-то твердое. Я хочу сказать, свалившись, ты хоть знаешь, что это хмель, а не чертова качка.
Антипатия прошла быстро. Лейтенанта Прайса невозможно было не любить. Его единственным жизненным устремлением был разгул, в котором отказывала сыну строгая богобоязненная семья, и он сохранил довольно ума, чтобы в ситуациях, которые требовали быть трезвым, хотя бы держаться на ногах. Солдаты нянчились с ним и выгораживали, считая, что он не жилец на этом свете – если не французская пуля убьет, так пьянка, или ртутные соли, которые он принимает от сифилиса, или ревнивый муж, или, как с восхищением выразился Харпер, просто чертово изнурение.
Здоровяк-сержант приподнялся над мешком и кивнул вдоль траншеи:
– Вот и он, сэр.
Прайс с трудом улыбнулся, сморгнул, когда над головой в сторону города пролетело двадцатичетырехфунтовое ядро, и вылупился на Харпера:
– На чем это вы лежите, сержант?
– На мешке с сеном, сэр.
Прайс восхищенно покачал головой:
– Черт! Надо, чтобы их выдавали каждый день. Можно одолжить?
– Пожалуйста, сэр. – Харпер встал и сделал приглашающий жест.
Прайс рухнул на мешок и аж застонал от удовольствия:
– Разбудите меня, когда позовет слава.
– Да, сэр. Чья слава?
– Боже мой! Ирландское остроумие! – Прайс закрыл глаза.
Небо потемнело, облака окрасились в зловещий багровый цвет, неизбежное близилось. Шарп выдвинул палаш на несколько дюймов из ножен, проверил заточку и засунул клинок обратно. Палаш был его фетишем наравне с бейкеровской винтовкой. Как офицер, он по традиции должен был носить саблю. Однако сердце не лежало к легкому изогнутому клинку. Вместо сабли капитан таскал прямой кавалерийский палаш, подобранный на поле боя. Зверское оружие – тридцать пять дюймов тяжеленной стали, – но Шарпу хватало силы и роста, чтобы управляться с ним играючи.
Харпер заметил, как Шарп трогал клинок.
– Думаете, придется пустить его в ход, сэр?
– Нет. Мы дальше гласиса не пойдем.
Харпер засопел:
– Всегда есть надежда.
Ирландец заряжал свою семистволку – оружие в высшей степени еретическое. Каждое дуло имело в диаметре полдюйма, и они выстреливали одновременно, сея верную смерть. Оружейник Генри Нок изготовил всего сотню таких винтовок, их закупил Королевский флот, но сильная отдача калечила стреляющему плечо, и партию тихо списали. Оружейник был бы доволен, случись ему увидеть, как верзила-ирландец, один из немногих, кому хватало силы управляться с этаким чудищем, тщательно заряжает каждый двадцатидюймовый ствол. Харпер любил семистволку, выделявшую его, как Шарпа – палаш; к тому же это был подарок, купленный Шарпом у лиссабонского лавочника.
Капитан поплотнее закутался в шинель, взглянул через бруствер на город. Смотреть было не на что. Снег, блещущий мириадами металлических искр, лежал на гласисе, продолжавшем холм, на котором стоял Сьюдад-Родриго. По черным рытвинам от ядер Шарп угадывал скрытую гласисом брешь. Гласис строится не против пехоты. Это земляной склон, на который легко вскарабкаться; он находится перед крепостной стеной и имеет целью защищать ее от обстрела. Веллингтону пришлось захватить французские форты на близлежащих холмах, чтобы установить пушки на возвышении и бить выше гласиса по стенам.
За гласисом тянулся невидимый Шарпу ров, широкий, каменный, а за ним – недавно построенные стены, в свою очередь скрывающие старые, средневековые. Артиллерия пробила обе куртины, и новую и старую, но защитники наверняка приготовили в этом месте какие-то западни.
Шарп участвовал в осадах вот уже девять лет, и он прекрасно помнил, с какой яростью солдаты карабкались по склону Гавилгура, стремясь попасть в хитросплетение стен и рвов, которое мужественно обороняли индийцы. Взять Сьюдад-Родриго будет труднее – не потому, что французы сражаются лучше, а потому, что его оборона, как и оборона Бадахоса, выстроена по последнему слову инженерной науки. Есть нечто ужасающе точное в крепостной архитектуре, в ложных стенах и равелинах, в математически выверенном расположении бастионов и пушек, и только страсть, злость, дерущее глотку отчаяние способны заставить науку дрогнуть перед штыками. Злость так легко не остынет. Шарп знал: едва солдаты ворвутся в брешь, кровь ударит им в голову и на городских улицах они станут неуправляемы. Если крепость не сдается, если защитники вынуждают атакующих проливать кровь, то старый обычай, солдатский обычай, отдает город в руки победителей. Спасение Сьюдад-Родриго только в быстром и легком штурме.
Городские колокола начали бить Ангелус[8]. Ротные католики, сплошь ирландцы, торопливо перекрестились и встали, потому что к ним шел полковник, досточтимый Уильям Лоуфорд, командир Южного Эссекского полка. Он взмахом руки разрешил солдатам сесть, улыбнулся при виде храпящего Прайса, дружелюбно кивнул Харперу и подошел к Шарпу:
– Все в порядке?
– Да, сэр.
Они были одногодки, обоим по тридцать пять, но Лоуфорд от рождения принадлежал к другому кругу. Когда он растерянным и перепуганным лейтенантом вел свой первый бой, сержант Ричард Шарп был рядом, руководил им, как сержанты нередко руководят молодыми офицерами. Потом, когда они вместе попали в застенки султана Типу, Лоуфорд научил Шарпа читать и писать. Это позволило сержанту после самоубийственного подвига получить офицерский чин.
Лоуфорд через бруствер взглянул на гласис:
– Сегодня я пойду с вами.
– Да, сэр.
Шарп понимал, что Лоуфорду незачем быть здесь, понимал и то, что командира не переубедишь. Он взглянул на полковника. Лоуфорд был одет, по обыкновению, безупречно: поверх чистой желтой окантовки алого мундира сверкал золотой позумент.
– Наденьте шинель, сэр.
Лоуфорд улыбнулся:
– Вы считаете, мне необходим маскарад?
– Нет,
