Доминик встает между нами и наклоняет голову так, словно плохо меня расслышал.
– Неужели ты так далеко зайдешь? – убийственным голосом говорит он, и я чувствую, как сильно его задело второе мое предательство.
– У меня нет выбора.
– Есть у тебя выбор, черт возьми, – кричит Шон, – и у нее тоже!
Доминик внимательно оглядывает меня, поняв мои намерения, и кивает.
– Ну давай, сделай это. Заклейми ее. И как можно заметнее, а иначе не переживешь.
– Дом! – не веря своим ушам, гаркает Шон. Дом качает головой и поворачивается к Шону. Он понимает ход моих мыслей, а Шон для того слишком расстроен.
Шон встает между нами, всей позой выражая враждебность.
– Мать твою, ты зашел слишком далеко, доказывая свою правоту. Тебе мало того, что ты нагнул нас всех?
– Не для меня, – возражаю я. Дом поворачивается ко мне с такой чертовски коварной улыбкой, что я понимаю: отчасти я заслужил его ненависть. Мой брат меня ненавидит, и заслуженно.
Я возненавижу, покалечу и, черт возьми, убью любого, кто попытается отнять ее у меня. Любого, кроме своих братьев, которые любят ее так же неистово. Но убивает их то, что конкуренция уже нечестная.
– Несколько месяцев после вашего отъезда я и пальцем ее не тронул, а потом вернулись вы, – говорю я им, потому что стоит повторить, хоть это и не оправдание вовсе.
Шон кидается на меня, но останавливается примерно в полуметре и замирает. Взгляд у него свирепый, а под маской ярости сложно разглядеть, какой в нем произошел слом, но я знаю, что это уже случилось.
– Да, ты же лишил нас возможности сражаться за нее, заткнув рот в своем чертовом дурдоме! Готов поспорить, что мы смогли бы вернуть ее, если бы не вмешался ты!
– Мои приказы не помешали вам оставить ожерелье. – Я смотрю на братьев: оба молчат, но и не кажутся удивленными тем, что я в курсе. – Черт, я извинюсь за то, что люблю ее, как только это сделаете вы. Но я люблю ее. – Я качаю головой. – Я не жду, что вы простите меня.
– Прощения ты не получишь. И ее ты тоже не заслуживаешь, – грубо заявляет Шон.
– А ты заслуживаешь? Вы, идиоты, выпендриваетесь, строя из себя мужчин, солдат, хотя ни хрена не понимаете, что значит жертвовать. И с ней вы ничем не пожертвовали! Ни хрена! Пока не узнаете, каково это, вам не стать мужчинами, которые ей нужны. – Меня распаляет ревность, пока я распекаю Шона и Дома. – И вы, черт возьми, прекрасно знаете, что потеряли Сесилию в ту же минуту, как решили ее поделить. – Я смотрю на Доминика. – И предпочли ей эту жизнь.
– А ты, значит, совсем ею не манипулировал? – Шон брезгливо качает головой. – Единственное, о чем я жалею, так это о том, что верил в хрень, которую ты рассказывал! – Он сплевывает на пол в паре сантиметров от моего ботинка.
– Я все ей рассказал – всю чертову правду, потому что так для нее было безопаснее, хотя знал, что она может уничтожить меня, уничтожить всех нас! Сейчас дело не во мне, вас или нашей сраной цели. Дело в ней. – Я делаю шаг к Шону и чувствую, как нарастает напряжение. От него исходит невиданная ярость. Он не может решиться наброситься на меня, своего брата, тем самым объявив своим врагом.
– Ты выходишь из клуба, Шон? Если так, то оставь у двери свои крылья. Сегодня я здесь по делу.
Шон проделывает во мне взглядом дыру.
– Да как у тебя язык поворачивается говорить мне подобную хрень?
– Ну, такой уж я. Мне нужно знать, что ты теперь собираешься делать.
– Да кем ты, твою мать, себя возомнил? – Голос его хрипит от боли.
– Я – тот, кто ради любого из вас без лишних вопросов встал бы под пулю, а еще тот, кто держал вас за чертовы ладони, а потом сжал их в кулаки. А еще я тот, кто до встречи с ней ставил вас превыше всего остального. Но кем я стал? Я – человек, который так ее любит, что не позволит никому и ничему стать помехой.
– Ты аргументируешь тем, что увидел ее первым?
– Да. И, думаю, ты знал, какую грань вы переступаете, а иначе не стали бы скрывать ее от меня.
Шон замахивается и почти успевает вмазать по челюсти, но Дом толкает меня назад, снизив силу удара. Доминик приводит меня в порядок, бросает свирепый взгляд на Шона, а потом поворачивается ко мне.
– Ты мне не верил, брат, а вот я теперь тебе верю. Сесилия может быть твоей, но филиал в Трипл-Фоллс мой, пока она здесь и под моей защитой. Я рулю тут с тех пор, как ты начал странствовать по миру, так что если мы соблюдаем правила и бизнес есть бизнес, то, надеюсь, ты клеймишь ее только по этой причине, черт тебя подери. С этого момента, если тебе от нас что-то понадобится, ты будешь должен вежливо попросить. А до тех пор мы с тобой оба закончили. Слышишь, старший брат? С этой минуты мы общаемся исключительно по делу. Пошел. К черту!
Жесткость и категоричность его тона необратимо надламывают что-то во мне. Еще год назад я бы ни за что не усомнился в отношениях с братом. Только с ним я обрел умиротворение, сплоченность, единство, но своими же руками все испортил. Однако среди обломков нашел иное место, хоть и не верил, что подобное возможно для такого человека, как я.
Выдохнув, прижимаю ладонь к затылку и понимаю, что в каком-то смысле оказался на месте Доминика, умоляя меня выслушать. Я сражаюсь за внимание брата, преодолевая его гнев и ненависть и не представляя, что мне придется торговаться с единственной родней. С мальчишкой, которого воспитывал, и с мужчиной, которого вылепил. Но я чувствую разницу, и она парализует. Пару секунд я смотрю на них, а потом заговариваю:
– Я никогда ни о чем вас не просил и тем более не прошу сейчас меня прощать, однако считаю, что дал вам достаточно и могу просить об одном. Ради нее. Не ради меня, а ради Сесилии. Вы оба привели ее в наш мир, и я оберегаю Сесилию ради ее же безопасности и во имя своей алчности. Я люблю ее. И что бы ни ждало нас в будущем, мне нужно, чтобы вы пообещали: когда придет время, Сесилия будет на первом месте. И не заблуждайтесь: я знаю, какую роль во всем это сыграл, но правда в том, что нас
