я вступаю каждый день и еще ни разу не победил.
Но я еще слаб от желания направиться к ней сию же минуту. Чтобы разбудить, трахнуть и раствориться в ней, наслаждаясь ее любовью, ее объятиями, своим убежищем. Смотрю на голубую бутылку с джином и понимаю, что это чертовски дурацкий выход.
Сегодня я сам не свой от беспокойства.
Может, дело в битве, которую я сегодня проиграл, но даже при таком исходе все равно отчасти чувствую облегчение. Я вовсе не хотел ее оставлять, но у меня не было запасного плана.
И меня ничуть не успокаивает другой план, который я придумал несколько часов спустя, лежа с ней в постели, а потом отправил сообщение Тайлеру.
В ночной прохладе пот высыхает на коже, а дыхание выравнивается. Задняя дверь внезапно распахивается, из дома выбегает Бо, облизывает мне колено и сваливает, а через секунду я вижу Сесилию с покрасневшими глазами. И в то же мгновение понимаю, как сильно облажался.
– Я не оставил записку.
По ее щеке стекает слеза, с губ срывается всхлип, и эта картина меня убивает. Потянувшись, хватаю Сесилию за руку и усаживаю себе на колени. В ее глазах появляется настолько явное облегчение, что от этого мое сердце разбивается вдребезги.
Прижимаюсь лицом к ее шее и вдыхаю аромат.
– Извини, детка. Прости, черт возьми. Я не подумал. – Впервые с моего приезда Сесилию нужно утешать из-за страха – страха, который внушил я сам.
Обхватываю ее лицо ладонями, а она трясется в моих объятиях, по щекам стекают новые дорожки слез. Успокоив Сесилию долгим поцелуем в подрагивающие губы, большим пальцем стираю ее слезы. Какой бы сильной она ни стала, я непростительно сильно ее напугал, с головой уйдя в свои гребаные проблемы.
Провожу большим пальцем по ямочке на ее подбородке.
– Я столько раз врал тебе и нарушал обещания, что теперь ты мне не веришь. Хотел бы я, чтобы ты поверила, что я больше никогда не смогу так с тобой поступить. Вот почему ты победила, trésor. Я сдаюсь. И отдаю тебе свой белый флаг.
– Я ж-жуть как… н-н-ненавижу тебя, Кинг, – говорит Сесилия, захлебываясь слезами.
– И совершенно заслуженно. Мне очень жаль, trésor. Я не уйду. Это уж я тебе обещаю.
Она раздраженно вздыхает, а я жду, когда она оттает в моих объятиях. Что бы я сейчас ни сказал, убедить ее не удастся, но со временем докажу искренность своих слов. Прижимаюсь лицом к ее шее и вдыхаю.
– Прости, что я не могу прекратить. Это мои заморочки. Но ради тебя постараюсь.
Вдыхая ее можжевеловый аромат, смотрю на позабытую на столе бутылку. Может, Сесилия – все, что мне нужно.
Она будто читает мои мысли.
– Не надо. – Она умоляет меня голубыми глазами. – Лучше поговори со мной.
– Алкоголь не станет для нас проблемой, этого я не допущу. Я не пущу свою жизнь под откос. В этом я уверен.
Она смотрит на меня полными слез глазами.
– Ну, может, ты и обойдешься без джина, а вот я, благодаря твоей ночной пробежке, – нет. – Сесилия берет бутылку со стола и, отвинтив крышку, делает большой глоток, а потом наклоняется и целует меня. Смакую вкус алкоголя на ее языке и слышу ответный стон – правда, она быстро прерывает поцелуй. – Поговори со мной, пожалуйста. Расскажи, что тебя так мучает.
Киваю, кусая губы.
– После того, как я оставил тебя в тот день, когда нас застукали Дом и Шон, я дал им несколько часов, чтобы они остыли, а потом направился к ним. Да нет, я дал им много времени. Я вернулся и ходил по твоему заднему двору. Слышал, как ты включила для меня «Образ отца». Эта песня причиняла адскую боль. Я знал, как тебе больно. В конце концов, я вернулся к ним, потом хотел поехать к тебе, но, как ты знаешь, так и не добрался.
– Почему?
– По той же причине я сейчас сдаюсь. Я принимал столько дурных решений, что подверг риску дорогих людей. Стал чрезмерно подозрительным ко всему и порой не понимал, когда интуиция права, а когда говорит паранойя. Различить становилось все сложнее. Этот хренов отпуск мне реально был нужен.
Она кивает и проводит пальцами по моим волосам, терпеливо дожидаясь продолжения. Хочу поделиться с ней и уже не раз вырывал страницы из дневника, вспоминая ту ночь, но у меня не вышло. Делаю еще один глоток джина и ставлю бутылку на стол, уделяя все внимание Сесилии и рассказывая ей детали той ночи, кроме звонка Антуана. Она внимательно слушает, с каждым словом приникая ко мне. Когда я заканчиваю, она крепко обнимает меня, а в ее глазах виднеется сочувствие.
Помолчав, она устраивается у меня на коленях и, повернувшись, говорит:
– Ты в курсе, что судья оглашает приговоры за преступления по возрастанию степени тяжести? Сколько ты планируешь отсидеть, Тобиас?
– Все не так просто.
– Да, не просто, но думаешь, Дом хотел, чтобы всю оставшуюся жизнь ты провел, мучаясь от чувства вины? Вины за поступки, о которых сожалеешь всем сердцем и душой? Ты знаешь ответ. Мы знали Доминика как человека сурового, но его сердце не такое. Он был совсем не таким человеком. Он был непробиваемым, руководствовался любовью, был полной противоположностью тебя.
Когда Сесилия обхватывает ладонями мой подбородок, заставляя посмотреть ей в глаза, я прикусываю губу.
– Я никогда не чувствовал, будто потерял брата, и это звучит странно, понимаю. Но я чувствовал…
– Что потерял сына, – шепчет она. – В этом нет ничего странного. Ты взвалил на себя эту роль. Вы оба.
Я киваю.
– Мне знакома эта любовь, Сесилия, – признаюсь. – Я познал отцовскую любовь. Несмотря на свою должность, чаще всего я был Доминику отцом. – Снова качаю головой, не видя Сесилию за пеленой боли. – И за день до его смерти я отнял у него то, чего он хотел больше всего на свете. Он умер, любя тебя. Я украл у него эту любовь и разбил ему сердце, подорвал его доверие. Так была ли у него причина не вставать под пули?
Сесилия округляет глаза и яростно трясет головой.
– Как ты можешь так думать! Я знаю, ты так не считаешь.
– Может, и считаю.
– Тобиас, ты самому себе врешь. – Сесилия решительно смотрит на меня голубыми глазами. – Frères pour toujours[116].
Она повторяет последние слова Дома, сказанные мне, но с тем же успехом могла бы ударить меня кувалдой в грудь.
– Ради тебя он встал под пулю. Он спас нас обоих тем, что спас тебя.
