Он опаздывал на работу, но воспоминания о ранце и бумагах уже захватили его. Тем более до его старого жилья всего несколько кварталов. Майкл быстро поменял курс.
Один из его бывших соседей по комнате открыл ему дверь, моргая, как еще не проснувшаяся сова. «Кожаный ранец? С бумагами? Давай посмотрим. Кажется, что-то такое здесь было…» И ранец действительно нашелся, спрятанный под низеньким столиком в горе грязного белья. Точно там, где Майкл оставил его несколько месяцев назад. Он взял его с собой в приютный дом, потому что не хотел открывать, пока не останется один. От дяди у него сохранилось так мало вещей, что эти бумаги, пусть и бесполезные, казались ему драгоценными.
Придя на работу, Майкл первым делом проверил, не случилось ли за ночь или за утро чего-нибудь экстраординарного. Успокоившись, он запер дверь кабинета и открыл ранец.
Радостное волнение тут же потухло. Похоже, все эти записи делались для какого-то мистического изыскания. Он быстро пролистал страницы со схемами, концентрическими кругами, спиралями и лучами, испещренные надписями на иврите. Тут и там, среди всей этой эзотерической писанины, попадались заметки на идише, в которых подводились итоги сделанного. Майкл продолжал листать страницы без особого интереса, с грустным сожалением. Он все-таки считал дядю достаточно разумным для того, чтобы не заниматься подобной ерундой.
Вдруг на глаза ему попалось одно предложение, и он замер, похолодев.
«Я дал ей имя Хава».
Он бессмысленно смотрел на слова, написанные знакомым почерком. Проверил дату наверху — с тех пор прошло не больше года. Майкл медленно перевернул страницы и начал с начала.
Кто я такой, чтобы уничтожить ее? Она безгрешна, как любой новорожденный младенец…
Случай с киншем: она слышит желания и страхи людей, и они рвут ее на части. Как этому противостоять? Тренировкой и дисциплиной. Кстати, это относится и к моим мыслям, иначе бог знает что может случиться.
Как удалось ее создателю вложить в нее умение мыслить, своеобразный характер? Трудная задача… Одна только способность к речи требует свободной воли. Наверное, в пределах определенных границ, где-то посредине между независимостью и покорностью. Да, это относится ко всем нам, но никогда не было так трудно соблюсти равновесие и так опасно ошибиться.
Не решился проверить границы ее физических возможностей, не зная, куда это может завести. Но сегодня она приподняла угол металлической кровати так же легко, как я поднимаю чайник.
Сегодня эксперимент: самостоятельная прогулка, пять кварталов. Она справилась прекрасно.
Ночи для нее тяжелее всего. Что бы я сам стал делать, если бы мне не надо было спать и я не интересовался бы книгами? Я тоже не очень хорошо сплю в последнее время: постоянно беспокоюсь за ее будущее и за безопасность окружающих. Она знает, конечно, но мы об этом не говорим.
Ее умственная дисциплина заметно улучшается. Еще одна прогулка до магазина и обратно; все прошло хорошо. Наблюдение: среди всех желаний, которые она должна научиться игнорировать, нет ни одного сексуального. Вряд ли это простое совпадение, хотя, возможно, она просто не говорит мне, щадя мою скромность. Мог ли ее создатель, зная, что делает для клиента жену, закалить ее от чужих заигрываний? Это обеспечит ее верность, а своему хозяину она просто обязана будет отдаваться, учитывая связывающие их узы. Ужасная, отвратительная мысль. Никак не могу заставить себя заговорить с ней об этом.
Совместное проживание становится все тяжелее. Надо найти ей занятие. Швея? Прачка? Ей необходима физическая активность. Если бы только женщины могли класть кирпичи или быть грузчиками…
Сможет ли она когда-нибудь по-настоящему полюбить кого-то, быть счастливой? Начинаю на это надеяться, хоть это и противоречит всякой логике.
Сегодня ходил с ней в приютный дом и познакомил с Майклом. Она справилась хорошо, хоть и была немного напряжена, и у нее никак не получалось не слушать чужие мысли. И все-таки я верю, что она уже готова к определенной степени независимости. Майкл, как всегда сообразительный, подсказал пекарню Радзинов.
Я дал ей имя Хава. Что означает «жизнь». Напоминание самому себе.
Майкл дрожащей рукой отложил бумаги. Его дядя сошел с ума. Это единственное объяснение. Она женщина, живая женщина. Она его жена.Она тихая, добрая, заботливая. Пример для всех женщин, отличная хозяйка и повариха.
Она редко спала. И кажется, всегда знала, о чем он думает.
Поток мелких деталей затопил его мозг, словно дядины слова сломали плотину. Ее прохладная кожа. То, как она слушала его, — словно не ушами, а всем телом, словно слышала что-то помимо звука. Сверхъестественная способность угадывать каждое его желание. Ее редкий смех. Отстраненность в ее взгляде.
Нет.Он боролся с этим потоком, приказывая себе мыслить логично. Его дядя верил, что… Что? Что она не человек, а какое-то существо? Что его ночной кошмар был реальностью?
На столе перед ним оставалось всего несколько страниц. Он не хотел читать, его тошнило, но непослушная рука сама переворачивала их. Почерк дяди стал торопливым, как у студента, не успевающего подготовиться к экзамену. Он что-то обводил, вычеркивал, переписывал. «Проверить по Канону Акивы бен Иосифа, потом сравнить с теорией Аббы Иосифа бар Хамы. Несовместимы? А был ли прецедент?» Майкл переворачивал страницы, и почерк становился все более небрежным и неразборчивым, как будто писавший невыносимо устал.
На последней странице было всего две строчки. Одна — длинная, непрерывная цепочка букв. И над ней — подчеркнутые слова, написанные дрожащим от напряжения почерком дяди:
Как привязать Голема к новому хозяину.
* * *
На пустыню опускалась ночь. Она разбудила и выманила из нор змей и мышей-полевок, чтобы соколы могли поесть свежего мяса. Она сгладила холмы и камни, и теперь, если смотреть от входа, пещера ибн Малика казалась глубоким нарывом в теле земли. Пока горизонт еще брезжил светом, Абу Юсуф развел у входа костер, закутался в шкуру от холода и постарался не думать о том, что происходит в темноте за его спиной.
Похоже, ибн Малик не преувеличивал, когда говорил, что ждал такого случая всю жизнь.
— Большинство джиннов — довольно ничтожные создания, — говорил он Абу Юсуфу, пока они углублялись в толщу горы, останавливаясь только затем, чтобы зажечь светильники на стене. — Всякие там ифриты, гули и младшие слабосильные джинны — я мог бы наловить их целую сотню, но только зачем? Они тупые и неповоротливые, и слуги из них никудышные. Но могучий джинн — о, это совсем другое дело.
Абу Юсуф слушал его невнимательно: он с трудом нес все еще не очнувшуюся дочь по узким извилистым проходам, в некоторые из них мог едва протиснуться человек. Абу Юсуф, проведший всю жизнь под открытым небом, испытывал непреодолимое желание развернуться и убежать прочь.
— Ты ведь, наверное, знаком с историями о царе Сулеймане, — продолжал ибн Малик, и Абу Юсуф даже не удостоил его ответом: только одичавшие сироты могли не слышать этих сказок. — Все они, конечно, сильно приукрашены, но в основе своей правдивы. Колдовской дар, доступный Сулейману, позволял ему управлять даже самыми могучими джиннами и заставлять их работать на пользу своему царству. Когда Сулейман умер, колдовской дар исчез вместе с ним. Вернее говоря, почти исчез. — Ибн Малик бросил короткий взгляд на Абу Юсуфа. — Последние тридцать лет я неустанно ищу в пустыне остатки этого колдовства, и вот ты принес мне ключ.
Абу Юсуф посмотрел на затихшую у него на руках девушку.
— Нет, не твоя дочь. То, что внутри ее.Искра, оставленная джинном. Если мы сможем обуздать эту искру, она подскажет нам, как завладеть самим джинном.
— Поэтому ты говоришь, что ее пока нельзя вылечить?
— Конечно. Если потеряем искру — потеряем ключ.
Абу Юсуф резко остановился. Через несколько мгновений ибн Малик почувствовал, что за ним никто не идет, и повернулся к нему. Стоя с поднятым над головой факелом, он напоминал светящийся скелет, чему немало способствовала и его ужасная улыбка.
— Я понимаю, — сказал он. — С какой стати тебе помогать ибн Малику, этому безумному старому колдуну? Тебе ведь не важно, найдет он своего джинна или нет. Тебя не интересует месть, и это правильно, потому что месть ради мести бесполезна и порой вредна. Ты хочешь просто вылечить свою дочь, заплатить за это цену и вернуться обратно, к своему шатру, постели и спящей жене. — Огонь факела мелькал в его глазах, словно он сам был джинном. — А тебе известно, что будущее лето принесет с собой засуху, какую бедуины не видели много поколений? Она продлится несколько лет, и все зеленые поля отсюда до Гуты превратятся в пыль. Это не пророчество и не предсказание. Любой может прочитать знаки надвигающейся суши в движениях луны и солнца, в оставленном гадюкой следе, в стаях птиц. Все указывает на бедствие. Конечно, если оно застанет вас врасплох.
