Разве не в этом все дело? Может ли он оставаться женатым на женщине — все равно, из плоти или из глины, — которая никогда не сможет полюбить его в ответ?
Он хлебнул еще виски и вспомнил об их первой встрече, о ее дружелюбном молчании и застенчивых улыбках. Он и полюбил ее за это молчание, а не только за то, чтоона говорила. До нее он встречал только женщин, которые считали, что завоевать сердце интеллектуала можно лишь разговорами. Он вспомнил, как они с Хавой молчали по дороге на кладбище, к дядюшке на могилу. Она говорила так мало, что каждое ее слово казалось редкой драгоценностью, еще более ценной оттого, что говорила она именно то, что он хотел услышать. А когда она воздерживалась от слов, он сам наполнял ее молчание глубиной мысли и красотой чувств.
Голова начинала тупо ныть. Его вдруг одолел смех, и он затушил веселость очередным глотком виски. А какая на самом деле разница, женщина она или голем? В любом случае он понятия не имеет, кто такая его жена.
* * *
Стоя на крыше, Джинн скручивал сигарету за сигаретой. Дорога до дому после встречи с Анной ничуть его не успокоила. Он вспоминал ту ночь, когда жадно смотрел из окна Арбели на город, который ему не терпелось узнать. Лучше бы он навсегда остался в мастерской, в счастливом неведении. Лучше бы он остался в кувшине.
Она замужем.Ну и что из этого? Она и без того ушла из его жизни. Замужество ничего не меняло. Тогда почему это так ранит?
Вот уже много дней он старательно загонял ее в самый дальний угол своей памяти, но она упрямо возникала оттуда, когда ему этого меньше всего хотелось. Возможно, он неправильно взялся за дело; раньше он никого не пробовал забыть. У него просто не было такой необходимости. Отношения между джиннами были совершенно иными. Их союзы могли быть спокойными или бурными, могли продолжаться день, час или несколько лет, и часто одновременно — что жители Маленькой Сирии, несомненно, сочли бы безнравственным, — но никогда не бывали постоянными. Союзы эти могли возникнуть из похоти, скуки или каприза, но рано или поздно, исчерпав себя, заканчивались, и воспоминания о них, хранившиеся где-то в недрах памяти, были скорее приятными. Почему же с ней все не так, хотя, в сущности, они провели вместе совсем немного времени? Несколько разговоров, несколько споров, и все — она даже не была его любовницей! Однако она никак не желала превращаться в отдаленное воспоминание, как сильно он этого ни хотел.
Замужем. За Майклом Леви. Он ведь ей даже не нравился.
Джинн скрутил новую сигарету, прикурил от пальца, затянулся. Из-под рукава сорочки показался край железного браслета и словно подмигнул ему. Минуту подумав, он достал бумажный квадратик, который вынул когда-то из ее медальона. Осторожно он развернул его наполовину, и теперь от написанного на листочке его отделял только один слой бумаги, плотной и толстой, но и через нее смутно просвечивали буквы. Он мог развернуть и прочитать записку. Мог выбросить ее в придорожную канаву. Мог просто сжечь ее в пальцах и развеять пепел по ветру.
Чья-то маленькая рука потянула его за сорочку.
Он испуганно вздрогнул. Это был Мэтью, который опять появился словно из воздуха. Все-таки как мальчишка это делает? Джинн быстро сложил записку и сунул ее под браслет.
— Тебя, наверное, прислал Арбели? — буркнул он.
Ему было тяжело смотреть на ребенка. События этого утра заслонили то, что случилось ночью, но сейчас воспоминания о крошечной гостиной и задыхающейся в ней женщине нахлынули с новой силой, а вместе с ними явилось и непонятное, щемящее чувство стыда.
Мэтью отрицательно потряс головой и опять потянул его за сорочку. Удивленный Джинн наклонился к нему и услышал горячий, умоляющий шепот:
— Верни ее!
Ошеломленный Джинн молча смотрел на мальчика. Вернутьее? Но ведь женщина умерла!
— А с чего ты взял, что я могу это сделать?
Мэтью не отвечал и только глядел на него с упорной надеждой.
Постепенно Джинн начинал понимать. Выходит, поэтому Мэтью не отходил от него все эти месяцы? Дело вовсе не в дружбе, не в восхищении и не в желании учиться. Мальчик прибежал тогда к нему — а не к Мариам, не к доктору Джербану, не к кому угодно, кто действительно мог бы помочь, — только потому, что верил: Джинн вылечит его умирающую мать с той же легкостью, с какой латает дыру в чайнике!
Все скопившиеся за день разочарования и злость заново всколыхнулись у него в груди. Он присел на корточки и взял мальчика за худые плечи:
— Хочешь, я расскажу тебе, что бывает с душами, которые не успокоились после смерти или которых против их воли вернули обратно? И учти, это будет правдой, а не сказкой, которую обычно рассказывают детям. Ты когда-нибудь видел, как по земле пробегает как будто тень облачка, но, если посмотреть на небо, никаких облаков там нет?
Мэтью неуверенно кивнул.
— Это призрак, — продолжал Джинн, — потерянная душа. В пустыне встречаются призраки самых разных существ. Они мечутся туда-сюда в постоянных мучениях и все ищут, ищут. Догадываешься, что они ищут?
Мэтью побледнел и замер. Он только едва заметно покачал головой.
— Они ищут свои тела. А когда найдут — еслинайдут, если их кости еще не истлели, — они корчатся над ними, и рыдают, и издают жуткие звуки. Хочешь знать, что они делают потом?
Испуганные глаза мальчика медленно наполнялись слезами. Джинн почувствовал укол жалости, но он справился с ней и продолжал:
— Они находят своих родных и молят, чтобы те помогли им обрести покой. Но их родные слышат только ужасный стон, похожий на завывания ветра. И чувствуют только смертельный холод. — Он еще крепче сжал плечи мальчика. — Ты хочешь такого для своей матери? Хочешь видеть, как ее душа с воем носится по Вашингтон-стрит? Хочешь, чтобы она искала свои кости, гниющие в земле? Чтобы она искала тебя?
Издав звук, похожий на икоту или всхлипывание, мальчик вырвался из его рук и бросился прочь.
Джинн смотрел ему вслед, видел, как мальчик перелез через край крыши, слышал его торопливые шаги по пожарной лестнице. Потом он отвернулся. Теперь Мэтью побежит к кому-нибудь другому: к Мариам или к Арбели, к одной из женщин, которые шили ночью в комнате, или к священнику. Они утешат мальчика и осушат его слезы. И в следующий раз, когда возникнет нужда, он обратится к ним, а не к нему.
Оставшись один, он докурил последнюю из сигарет до того, что она пеплом рассыпалась у него на губах.
* * *
Атмосфера в мастерской жестянщика была невеселой. Пока Джинн отсутствовал, Мариам забежала на минутку, чтобы сообщить Арбели печальную новость о смерти Надии — смерти, при которой, по всей видимости, присутствовал и Джинн.
— Он ведь был здесь сегодня, — недоумевал Арбели, — и ничего мне не сказал.
— Бутрос, это, конечно, не мое дело советовать вам, с кем дружить… но вам не кажется, что в нем есть что-то очень странное?
«Куда страннее, чем вы думаете», — подумал Арбели.
— Я знаю, что с ним бывает непросто, а в последнее время настроение у него ужасное…
— Нет, дело не в этом. — Она колебалась, подбирая слова. — Когда мы были у Надии, мне показалось, что он вообще никогда раньше не видел, как люди болеют. Он понятия не имел, что с ней делать. Он держал ее на руках, а потом посмотрел на меня, и на какой-то миг… Бутрос, я вдруг подумала, что он не человек. — Теперь Мариам смотрела на него умоляюще. — Это ужасно, говорить такие вещи? Может, я сошла с ума?
— Мне кажется, я вас понимаю.
Мариам ушла, и вскоре в мастерскую вернулся Джинн, но он по-прежнему ничего не говорил про Надию. Поглядывая на него, Арбели размышлял, что же случилось с их дружбой. Наверное, та была обречена с самого начала, уж очень неестественным вышел союз. О чем в своих сказках предупреждали его мать и тетки? О том, что тем, кто создан из плоти и крови, надо держаться подальше от джиннов и им подобных. Его сбил с толку человеческий облик Джинна, и скоро он перестал напоминать себе, что под этой маской скрывается совсем другое существо.
Дверь мастерской вдруг резко распахнулась. Это опять была Мариам, но совершенно неузнаваемая. Впервые за всю жизнь, полную сочувствия и симпатии ко всем встречным, она наконец-то рассердилась, и рассердилась очень сильно.
— Ты! — крикнула она, указывая пальцем на Джинна. — Объясни, зачем ты это сделал!
Джинн медленно поднялся со скамейки. Удивление на его лице сменилось холодной враждебностью.
— И что я должен объяснить?
— Почему Мэтью Мунсеф, насмерть перепуганный, прячется у нас в кладовке, трясется и рыдает?
Сердце Арбели сжалось, когда он представил эту картину. Ему показалось, что и Джинн вздрогнул, но тот тут же сказал:
