– А в заочный нельзя?
– Разве вы не понимаете? Заочное образование – так, фикция. Ей ведь не бумажка нужна с гербовой печатью – знания.
– Право, я растерян. Надо подумать. Мешать я ей, конечно, не собираюсь. Мне и самому лестно – жена, и вдруг врач. Старики мои обрадуются… Но, может, лучше все–таки в таком случае не спешить, не жениться пока лет пяток?..
Тут Олег Павлович и ухнул, приоткрыл истинные свои планы:
– Кстати, в этом ничего страшного тоже нету. Спешка именно непонятна. У нас вон в том выпуске
десятиклассники двое поженились. Ребенка родили. По совести, смешно и обидно мне на них глядеть. Сами дети, катают в коляске третьего дитя, игрушку. Он устроился на завод, она, естественно, нигде не работает. Как– то это бескрыло, узко. Впрочем, любовь все скрашивает. Но надолго ли… А кончится любовь, с чем они останутся? Особенно она, девушка? Мне жалко ее родителей, искренне жалко.
– И мне жалко, – вступила Анна Петровна, – и ее жалко, и Наташу, и вас, Гена.
Наташа сдерживала подступающие слезы каким–то чудом. Вот во что вылилась встреча Генки с ее родителями. Она ожидала праздника, всеобщего чарующего умиления и себя готовила к роли скромной триумфатор– ши, виновницы торжества, благодаря которой встретились такие чудесные люди, – взамен этого трезвый расчет, эгоистичные напыщенные рассуждения отца. Он разве не понимает, как солнечен ее мир, в котором неожиданно не осталось места для мышиных звуков житейской мудрости. Светка Дорошевич, милая подруга, плакала, обнимала ее, они обе плакали и обнимались, а родители, самые близкие и родные существа, пытаются перегородить ее путь колючей проволокой, подкладывают под ее легкие беззащитные ножки рогатую мину, шнур от которой с удовольствием торопится подпалить ненаглядный суженый… Да кто же она им всем такая? Что же это они переталкивают ее с рук на руки, швыряют, как волейбольный мячик, при ней говорят оскорбительные вещи, не стесняясь, будто у нее и ума недостанет их понять. Что же, кажется, она их раскусила: бездушные, нетактичные, черствые люди – вся троица. Действительно, им нашлось о чем посудачить между собой. Теперь до Судного дня станут толковать и перетолковывать, куда ее половчее, понадежнее пристроить, чтобы не оказалось с ней, горемычной, лишних хлопот, не стала бы она кому–то обузой, не повисла у кого–то из них на шее. Ах, бедная она, несчастная пленница, угодившая в лапы к людоедам.
– Мамочка! – дрожащим хрустальным голосом взмолилась она. – А если уж так случится, что не будет у меня образования, не мила я вам стану? Не нужна? Что ж вы гоните меня от себя? Не хочу я! Не хочу, мамочка! Пусть я убогая, ограниченная – только вот ему так мечтала ребеночка родить. Да, да, папочка, зачем ты дергаешь щекой. Такая я! Хочу катать в колясочке сопливого мальчика, хочу кормить его с ложечки и воспитывать добрым человеком. Пока я Гену не встретила, я просто не понимала, чего хочу. А теперь знаю…
– Да-а, – только и смог выговорить отец. – Да-а, порадовала и обнадежила, доченька!
Пока Олег Павлович улыбался закостенело, точно проглотив невзначай кусок гипса, педагог Анна Петровна кинулась дочку утешать и гладить по голове.
– Что? – спохватился Афиноген. – Мне такая жена подходит. Рассуждает здраво, имеет благие намерения. Свободна от предрассудков… Спасибо тебе, Натали. Рожай, не сомневайся.
Коридор опустел, время приблизилось к ужину. Те больные, которых не навестили, уже толпились у входа в столовую. Они чувствовали облегчение, потому что больничная обстановка нормализовалась: коридор перестал напоминать прогулочную аллею и опять можно было спокойно подойти к медсестре и попросить поставить на ночь клизму.
– Товарищи навещающие, – крикнула Люда ни к кому конкретно не обращаясь, – больным пора отдыхать. Какие все несознательные!
Чета Гаровых напоминала недавно заблудившихся в лесу путников, которые с деланным любопытством еще озираются по сторонам и бросают друг на друга подбадривающие взгляды. Дипломатичный Олег Павлович попытался разрядить тягостный финал сцены.
– Недурно тут у вас, – заметил он. – Просторно, свежо… – не удержался и начал новый виток. – Собственно, и тут работают разные люди – врачи, нянечки, сестры. А в нянечках, как известно, большая нужда, чем во врачах. Почему бы Наташе…
– Хорошо, – Афиноген утомился стоянием у окна, своим бестолковым положением среди трех родных людей. – Хорошо, Олег Павлович, вы правы. Все обмозгуем, как положено, посоветуемся еще не раз. Хотя… вы сказали – нянечки требуются, в них нужда. Это плохо. Нужда в нянечках, в станочниках, в людях низкой квалификации, Беда.
– Да, да, все хотят, представьте, учиться, хотят за-* ниматься умственной работой.
– В газетах призывы: ступайте на завод, на стройку. На лавочках судачат – молодежь боится руки запачкать, – Афиноген начинал испытывать привычное полемическое возбуждение. – Какое непонятное противоречие: с одной стороны – ученье свет, а с другой – не хватает рабочих низших квалификаций. Ужасно! Верно?.. А вот мне… Когда я слышу слова: идите сначала поработайте, а потом учитесь, мне чудится – их произносит враг. Нянечек не хватает? Прекрасно. Значит, надо создать технику, которая заменит нянечку. Надо объяснять школьникам: видите, ребятки, нянечек не хватает, – придумайте что–нибудь, напрягите серое вещество. А вы, Олег Павлович, советуете им по–другому! детки, забудьте про то, что у вас есть голова на плечах и ступайте всем кагалом в нянечки. Это необходимо. Ложь, чепуха, инерция мышления. Идите все учиться, дети. Все поголовно: учиться работать, учиться жить, учиться любить и созидать. Затыкать прорехи экономики и производства живыми людьми – преступление долгосрочное, преступление против нравственности, против всего святого…
– Эк, куда хватил, – вставил Олег Павлович. – Но я, поверьте, Гена, не настраиваю своих детей идти в нянечки. Я учу их математике.
– Зачем же вы упомянули про нянечек?
Олег Павлович, ища поддержки, оглянулся на жену, которая от неожиданного выпада Афиногена, фигурально говоря, стояла с открытым ртом. Зато Наташа с обожанием следила, как красиво шевелятся губы любимого человека – вот сейчас он сказал им все, что надо, и во всем их убедил. Наташа никак, разумеется, не прикладывала слова Афиногена к себе: при чем тут она, ее дело решенное – родить ему сына, и поскорее. Олегу Павловичу померещилось, что его новый родственник малость того, как говаривали в старину, без царя в голове, но это его не расстроило, наоборот, утешило. С таким он сумеет поладить. Гаров не переносил в людях расчетливого криводушия, лицемерия, злобы, – этот же парень не такой. Отнюдь. Сейчас он его раскусил. Остряк, самоуверенный пижон, вдруг затоковал как глухарь и открылся в полной беззащитности. Что там говорить, сам–то он разве не такой, когда дело касается любимого предмета? С Афиногеном они поладят, скоро поладят. Гаров успокоился, и глядел теперь на Афино– гена Данилова с искренним сочувствием и несколько свысока. Он еше уопел подумать о том, как же умеют ошибаться самые умные женщины, оценивая ихнего брата, мужчин.
– Бог с ними, с нянечками, – заметил он. – Давайте предоставим больному отдых. Замучили мы его. Талочка, может, и ты с нами?
Анна Петровна добавила:
– Гена, вы поймите нас правильно, не обижайтесь. Мы считаем – Ната должна учиться. Мы в этом убеждены и сразу вам сообщили. Хуже было молчать и таиться. Я и дочку воспитывала искренней, старалась. Мы с мужем еще вас навестим, можно?
– Говорите мне «ты», Анна Петровна. Я прошу вас, говорите мне «ты».
– Гена, – умилилась мать, – ты любишь нашу доченьку, значит, ты нам дорогой человек, вот ведь как. Правильно, Олег?
Они ушли умиротворенные, почти уверенные в благополучном исходе. Разглагольствования Наташи всерьез не приняли оба. Устала она, изнервничалась – только и всего. Педагоги ГароЕы желали дочери счастья, какого пожелали бы для себя, и в этом были похожи на всех родителей, определяющих судьбу детей по собственной мерке и не признающих иных. Колоссальные бывают бури в семьях на этой почве. Войны бывают, в которых противники, нанося друг другу сокрушительные удары, буквально сживая друг друга со свету, уверены, что пекутся единственно о благе своих близких. Годы проходят, прежде чем наладятся в семье нормальные отношения, и кто–то, прозрев, догадывается, что нервы, энергия, сама жизнь потрачены и замутнены такими пустяками, на которые лишние полчаса потратить стыдно. Кое–кто из особо ожесточенных так и помирает с пеной борьбы у рта, изрыгая бесовские проклятия, не изведав тишины просветления. Сколько гордый надежд растоптано, сколько чистых родников высушено с самого начала ради идеи будущего процветания – представить больно.
Гаровы перед приходом в больницу всю–то ноченьку не спали, прикидывали варианты, разрабатывали тактику. Беспомощная дочерняя любовь извивалась в руках двух прекрасных образованных интеллигентных людей как пойманный голавль, коего свежуют перед отправкой на сковородку.
