В некоторых дивизиях численность солдат сократилась до 20–30 в каждой роте; много оружия отсылалось обратно из-за того, что для него не было патронов и боеприпасов; снабжение горючим и продовольствием, медицинская помощь были парализованы, и казалось, что «проклятые “джабы”»[106] способны отыскать и уничтожить каждую колонну, которая попытается что-либо подвезти. Сотни танков, самоходных пушек, огневых средств, пусковых установок для многоствольных ракет — все, что вскоре так отчаянно понадобится для защиты фатерланда, лежало искореженным в арденнских снегах.
Немецкие солдаты поняли, что наступает конец, и от чудовищности поражения росли их отчаяние и горе.
Со стороны американцев люди, оставшиеся в живых на тех позициях, которые приняли на себя первый удар, солдаты из частей, брошенных для сдерживания немецкого наступления, принесенных в жертву ради выигрыша времени, и из дивизий, разбитых при жестоком обстреле во время контратаки, думали о тех, кого они знали так хорошо — иногда с момента поступления на военную службу — и кто теперь пропал без вести, был ранен или мертв. Им вспоминались минуты позора — брошенная в панике боевая техника, неоправданное бегство, ужас перед разрывающимися снарядами, вой минометов и крики умирающих и болезненное чувство непривычного поражения.
Но им помнились также моменты отваги, ранений, ответные удары и героические действия, возвращавшие каждому чувство собственного достоинства.
Сейчас, когда их части заново экипировались и восстанавливалась их мощь и они смотрели в незнакомые лица новых солдат, готовившихся к первому сражению, и слышали почти непрерывный гул крупных орудий, беспощадно громивших немцев, и видели самолеты, уверенно господствовавшие в небе, они постепенно осознавали, что, в конце концов, все идет хорошо.
Немцев ожидало поражение, и не только в их арденнской авантюре, но и в их совершенно безумной попытке господствовать над всем миром.
Некоторые воображали, что победа будет быстрой и легкой. Противостоящие им солдаты могли быть и меньшей численностью, и с худшим вооружением, без поддержки с воздуха и при недостаточном военном снаряжении, но они не сдавались, и даже еще не отступали, а когда они атаковали, то били крепко. Они были обмануты, ими плохо руководили, но это были храбрые люди, они собирались воевать на своей родной земле и были уверены, что ни они, ни их семьи не могут рассчитывать на пощаду со стороны победителей — придут ли эти последние с Запада или с Востока.
Заключение
Это был бы блестящий замысел, если бы Гитлер все еще располагал силами и ресурсами, которые могли бы обеспечить ему в конечном счете успех.
Сэр Бэзил Лиддел Гарт («По другую сторону холма»)
Крупная авантюра, направленная на раскол западных союзников с помощью прорыва двух танковых армий через Арденны к Антверпену, была последним большим наступлением верховного военачальника — Гитлера, ибо после потери его мобильных резервов, нескольких сотен танков и самоходных орудий и полного уничтожения военной авиации, потерявшей более тысячи самолетов, он уже был не в состоянии завладеть стратегической инициативой.
В течение тех ста дней, которые прошли между провалом его наступления и его самоубийством среди развалин Берлина, все военные распоряжения Гитлера относились только к обороне, и хотя он твердо держал в руках нити от своих марионеток, он ограничивался запрещением отступать и отвергал предложения о тактической перегруппировке, говоря, что не видит смысла в перенесении катастрофы с одного места на другое. Бедственный результат того, от чего он ожидал сокрушительного удара, подорвал его уверенность и превратил из охотника в затравленного зверя — перемена роковая для того, кто хотел стать властелином мира.
К концу января 1945 года немцы были отброшены назад к тому месту, откуда они начинали наступление за шесть недель до того. Слева от них дивизии, участвовавшие в операции «Нордвинд»,[107] были повсюду остановлены, и их командующие знали, что лишь вопрос времени, когда контрнаступление союзников отбросит их на территорию Германии. На обоих этих фронтах потери немцев в людях и снаряжении были очень тяжелыми, как и у союзников (в то время каждая сторона объявляла вдвое больше потерь у противника, чем у себя; как сейчас стало известно, потери были примерно равными), но немцы не могли уже восполнить свои потери, в то время как союзники могли и делали это.
На Западе шансы склонялись все более и более в сторону союзников, немцы же были вынуждены отправить дивизии на Восточный фронт, чтобы противостоять страшным ударам, наносимым пробудившимся разъяренным русским гигантом.[108] Уже обороняясь по всему Западному фронту, немцы поспешно отходили за «линию Зигфрида». Все это означало, что у крупного наступления на Западе было мало шансов,[109] и Верховное командование союзных экспедиционных сил в Европе могло дать приказ идти вперед для заключительной кампании по очищению территории западнее Рейна, перейти Рейн и продвигаться на восток, в Германию, не считаясь с логическим ответным ударом немцев — сильной фланговой атакой против основных сил вторжения. Семнадцать немецких дивизий в Скандинавии представляли скрытую угрозу, но не было никаких признаков их вступления в сражение.
В ночь на 17 января Брэдли отвел назад свою 1-ю армию и позволил Ходжесу продвинуться до Кёльна; Девере, подкрепленный пятью дивизиями, вновь захватил инициативу на юге, хотя и не без тяжелых потерь: в 12-й группе армий Паттон начал со своей 3-й армией прорыв через Эйфель к Рейну, а Монтгомери, которому была переподчинена 9-я армия США,[110] начал сражение на рейнской земле. Это было началом конца для немецкого Западного фронта.
Полный провал крупного гитлеровского наступления оставил немцев во власти атакующих. Было ли обоснованным решение Гитлера рискнуть всем для внезапной атаки против значительно более сильного противника? Выиграла ли что-нибудь Германия от этой дорогостоящей жертвы?
Думаю, что можно дать утвердительный ответ на оба эти вопроса, хотя трудно при провале какого-либо дела утверждать с большей или меньшей точностью, что его можно было осуществить. Тем не менее мы можем высказать разумные предположения о том, что могло было быть, и, взглянув на общий итог, увидеть, принес ли риск какие-либо преимущества, которые можно противопоставить окончательным потерям.
Рассматривая по существу решение сосредоточить все наличные силы для броска к Антверпену, мы должны проанализировать также и другие предложения. Первое. Выбор между наступлением и тем, что Гитлер назвал «гнилым бесплодием обороны». Если бы все силы немцев отвели для создания «общенационального редута» в легкообороняемой части страны, единственным результатом этого была бы отсрочка поражения: оставленную территорию быстро бы оккупировали, а объединенные воздушные силы противника свободно сбрасывали бы свои бомбы на обороняемые районы. Снабжение было бы прервано, склады уничтожены, и погибло бы значительно большее число немцев. Конечным результатом, хотя и несколько более поздним и с большими для союзников потерями, также была бы безоговорочная капитуляция. Решение продолжать сопротивление до последней капли крови без надежды на победу никогда не было практическим предложением, хотя и заключало в себе некоторый эмоциональный призыв.
Второе. Сознательное поражение и капитуляция, на что пошли бы профессиональные военные, если бы решали они. Логически это было лучшее решение, поскольку уже после сентября 1944 года победа Германии стала невозможной. Но Адольф Гитлер не был логичен и, как мы видели, воля его все еще превалировала.
Третье. Начать наступление где-нибудь в другом месте — и этот вопрос серьезно рассматривался. На решение атаковать на Западе, а не на Востоке сильно повлияла оценка разрушительной мощи собранных сил, которой можно было бы уничтожить при благоприятном исходе около 30 дивизий. Такая потеря не имела бы большого значения для русских, но представляла одну треть экспедиционных войск западных союзников.[111] На Восточном фронте не находилось также и такого стратегического объекта, «противоположного полюса», каким и был как раз Антверпенский порт. В общем, Гитлер недооценивал американских солдат, считая, что они «рассыплются», как только по ним сильно ударят.
После исключения Восточного фронта — как возможного места наступления — оставалась только Италия, но ее железные дороги не были рассчитаны на то, чтобы перевезти необходимые 500 составов с грузом, и при этом воздушная разведка союзников обнаружила бы сильное движение на дорогах, при котором терялся основной элемент — внезапность.
