Совершаются как будто самые будничные события и приготовления, но все чувствуют таинственную тревожность, окутывающую и проникающую все. Горацио обращается к прежним событиям, к тому, чего уже нет, по что было и что определяет собой все будущее.
ГорациоПостараюсь.По крайней мере, слух таков.Король, Чей образ только что предстал пред нами,Как вам известно, вызван был на бойВластителем норвежцев Фортинбрасом.В бою осилил храбрый Гамлет нага,Таким и слывший в просвещенном мире.Противник пал. Имелся договор.Скрепленный с соблюденьем правил чести.Что вместе с жизнью должен ФортинбрасОставить победителю и земли,В обмен на что и с нашей стороныПошли в залог обширные владенья,И ими завладел бы Фортинбрас,Возьми он верх. По тем же основаньямЕго земля по названной статьеВся Гамлету досталась. Дальше вот что.Его наследник, младший Фортинбрас,В избытке прирожденного задораНабрал по всей Норвегии отрядЗа хлеб готовый в бой головорезов.Приготовлений видимая цель,Как это подтверждают донесенья, -Насильственно, с оружием в рукахОтбить отцом утраченные земли.Вот тут-то, полагаю, и лежитВажнейшая причина наших сборов,Источник беспокойства и предлогК сумятице и сутолоке в крае.
Этот рассказ о прижизненной завязке событий – на этой половине мира – (опять рассказ!) связывается с потусторонним, замогильным явлением Духа: как удивительно переплетено земное с небесным, здешнее с потусторонним, то, что совершается здесь, на этой половине известного мира, продолжается по ту сторону, связывается, сплетается с ним.
БернардоЯ думаю, что так оно и есть.Не зря обходит в латах караулыЗловещий призрак, схожий с королем.Который был и есть тех войн виновник.
Раньше -король, – здесь – король – теперь – Тень, там Дух – двойная завязка трагедии. Вот точное определение роли Тени: непонятно связана она со всем происходящим здесь, она – истинная завязка этих «войн». Роковой поединок Гамлета и Фортинбраса, о котором рассказывает Горацио, не кончился; он продолжается в сыновьях, – не встречающихся ни разу, – бездейственная борьба, что составляет внешнюю рамку трагедии. В роковые минуты истории и жизни чувствуется участие неземного в земных событиях. И эта Тень – бельмо, пылинка, закрывающая глаз души.
ГорациоОн как сучок в глазу души моей,В года расцвета Рима в дни побед,Пред тем как властныйЮлий пал, могилыСтояли без жильцов, а мертвецыНа улицах невнятину мололи.В огне комет кровавилась роса,На солнце пятна появились; месяц,На чьем влиянье зиждет властьНептун, Был болен тьмой, как в светопреставленье.Такую же толпу дурных примет,Как бы бегущих впереди событья,Подобно наспех высланным гонцам,Земля и небо вместе посылаютВ широты наши нашим землякам.
В самые высокие дни Рима пустели могилы, чувствовалось замогильное -перед гибелью, являлись мертвецы. Таково «отражение» в душе студента Горацио явления Тени – высокохудожественный штрих. Тень тоже знамение страшных событий, предчувствием которых так насыщена эта сцена, – всегдашние предтечи судьбы, прологи грядущего бедствия. Великие события, идя на землю, отбрасывают впереди себя, перед собой тени{91}. Ведь тень – вообще в нашем смысле – есть отображение, отраженная проекция в двухмерном пространстве трехмерного. Здесь тень есть проекция в трехмерном пространстве трагедии – «четырехмерного», потустороннего.
Но эта сцена важна не только в отношении общем – она непосредственно начинает фабулу трагедии, открывает ее действие. Тень является снова – перед самым утром, в час, когда ночь переходит в день – в смутный, двойной час, когда приходящее утро вдвинуто в ночь, когда действительность окружена фантастикой. Существующая между рассказом и действительностью, Тень снова возникает из рассказа Горацио о Риме, о прологах судьбы.
Призрак возвращается.Но тише! Вот он вновь! ОстановлюЛюбой ценой. Ни с места, наважденье!О, если только речь тебе дана.Откройся мне!Быть может, надо милость сотворитьТебе за упокой и нам во благо.Откройся мне!Быть может, ты проник в судьбу страныИ отвратить ее еще не поздно.Откройся!Быть может, ты при жизни закопалСокровище, неправдой нажитое, -Вас, духов, манят клады, говорят.Откройся! Стой! Откройся мне!Поет петух.Держи его, Марцелл!
МарцеллУдарить алебардой?
ГорациоБей, если увернется.
БернардоВот он!
ГорациоВот!Призрак уходит.
МарцеллУшел!
Горацио страстно доискивается смысла этого явления, он потрясен неведомой и неизведанной дотоле силой ощущения сверхъестественной, замогильной реальности призрака. Он хочет понять смысл, связать небесное с земным, чудесное с повседневным. Он, пораженный неведомой силой, – предлагает себя в свершители неизведанных велений Тени, но ум – его догадки всегда еще менее ужасны, еще менее неправдоподобны и сверхъестественны. Напрасно. Призрак с пением петуха, с приходом утра исчезает. Этот удар мечом в Тень («ведь призрак, словно пар, неуязвим», – это понимает даже Марцелл, а Горацио велел ударить), этот последний штрих реальности, почти «материальности» Тени – до какой степени ощущения ее реальности надо дойти, чтобы пытаться проколоть ее! Но призрак – не «материален»; как воздух, он недоступен мечу, он реален, но иной реальностью. Он существует в ином мире; днем его нет. Эта сцена определяет «природу» Тени вполне: это не служебный, сценический аксессуар, не необходимая логически форма, – это реально существующее в трагедии, принадлежащее ей и неотъемлемое и незаменимое в ней, но существующее как бы и вне ее, особым существованием, в ином мире, в иной реальности.
БернардоОн отозвался б, но запел петух.
ГорациоИ тут он вздрогнул, точно провинилсяИ отвечать боится. Я слыхал.Петух – трубач зари, своею глоткойПронзительною будит ото снаДневного бога. При его сигнале,Где б ни блуждал скиталец-дух: в огне,На воздухе, на суше или в море,Он вмиг спешит домой. И только чтоМы этому имели подтвержденье.
МарцеллОн стал тускнеть при пенье петуха.
Дух существует только в ночи. Но вот приходит утро – ночное ушло. Теперь начинается действие Теда в пьесе.
ГорациоНо вот и утро в розовом плащеРосу пригорков топчет на востоке.Пора снимать дозор. И мой совет:Поставим принца Гамлета в известностьО виденном. Ручаюсь жизнью, дух,Немой при нас, прервет пред ним молчанье.Ну как, друзья, по-вашему? Сказать,Как долг любви и преданность внушают?
На долю Горацио выпало связать земное с небесным, быть одним из роковых свершителей безвестного веления. В пьесе многое совершается без слов, она как бы вся окутана молчанием, погружена в него. Многое поэтому в ней внешне обойдено молчанием, логически не мотивировано. Горацио, со страшной силой вдруг проникшийся реальностью и ужасностью Тени, со страстным беспокойством предлагает себя в свершители ее велений. Его «ученость» бессильна, его заклинания напрасны, его догадки о цели явления не нащупывают главного. Но это все – «слова», это на самой поверхности, в рассуждении, в сознании, в дневной стороне его души. Но Тень говорит не только ей, не только уму и сознанию его. Непостижимым внушением, переданным его ночной душе, он узнает, что надо об этом рассказать Гамлету. Конечно, это просто и понятно, «как велит долг и любовь» – первая мысль. Естественно и просто, что ему в голову приходит мысль сообщить это принцу: он сам объясняет это любовью к нему и долгом. И Марцелл так настойчиво соглашается, точно и ему пришла та же мысль – "Let's dot, I pray ". И откуда такая уверенность, такое знание в Горацио, уже необыкновенное, непонятное, уже «неестественное», что Дух заговорит, непременно заговорит с сыном – «ручаюсь жизнью» и т. д. Ни тогда, когда он слышал о двоекратном явлении Тени, ни после ее первого явления ему это в мысль не приходило. Так все в Гамлете имеет два смысла: один – простой, общепонятный, открытый; другой – сокровенный, намекающий, необъяснимый. В самых простых вещах открываются вдруг такие бездны; за естественнейшими событиями ощущается странность необычайная. Так и здесь. Смутное чувствование Горацио, перешедшее в странную уверенность, почти равнявшуюся сокровенному знанию, завязывает пьесу, фабулу ее. Анализ первой сцепы не только дает материал для определения роли Тени в трагедии (ибо роль Тени может быть выяснена только во всей трагедии), но и непосредственно вводит в фабулу пьесы, в ход ее действия. Подведем итоги. Мы «проанализировали» одну сцену, в которой Тень только безмолвно и бездейственно появляется, но по «отражениям» по ходу действия ( движение пьесы уже началось, эта сцена не статическая, появление Тени, в сущности, ужо действенно. Характер этого начала движения через Горацио отмечен выше) можно выявить общий смысл ее роли в трагедии. Самую же роль придется выявлять на протяжении всей трагедии. Тень – это завязка трагедии, ее потусторонний корень. Надо различать прижизненную завязку событий и посмертную. Прижизненная завязка{92}, выясняющаяся из рассказов и случившаяся до начала трагедии, и есть скрытый толчок к развитию действия трагедии. Его первопричина отнесена ко времени до начала трагедии, она существует вне драмы. Из первой сцены мы узнаем о завязке политической – о поединке с Фортинбрасом, о завязке бездейственной политической борьбы, которая проходит через всю трагедию, которая ее начинает и заканчивает, служит ей рамками. Подробное выяснение этой борьбы и роли в ней Тени – дальше, это может быть выяснено в связи с общим развитием политической интриги, Фортинбрасом и пр. Пока же надо отметить, что это связано с семейной драмой Датского дворца и Дух, явившийся к сыну со словами о матери и дяде, составляет причину и политической интриги. Прижизненная завязка связывается с посмертной{93}: такой же вид у Тени, как у короля, когда он сразился с Норвежцем. Второе – это завязка, тоже прижизненная, семейной драмы. Об этом пока не сказано ни слова, но таков смысл этого появления Тени и всей сцены, которая, повторяю, открывает действие, движение пьесы. Но и эту вторую прижизненную завязку в целом можно будет выяснить дальше. В общем, как то, так и другое принадлежит тому, что было до трагедии, что в ней узнается из рассказов и что составляет ее завязку.
