Генерал улыбнулся и подошел ко мне.
— Я вас понимаю, мистер Корд, — сказал он. — Когда медики сказали мне, что я слишком стар для боевых полетов, я был не старше, чем вы сейчас. И мне это тоже не понравилось. Кому нравится слышать, что он стареет?
О чем это он? Мне всего сорок один. При чем тут старость? Я взглянул на генерала, и он снова улыбнулся, прочитав удивление в моих глазах.
— Это было всего год назад. Мне сейчас сорок три, — он предложил мне сигарету, и я молча взял ее. — За штурвал сядет подполковник Шоу. Он уже ждет нас на поле.
Генерал снова заметил вопрос в моем взгляде.
— Не беспокойтесь, Шоу хорошо знаком с самолетом. Последние три недели он провел на вашем заводе.
Я перевел взгляд на Морриси, но тот старательно смотрел в сторону. Значит, он тоже был в курсе. Ну, он мне за это заплатит!
— О’кей, генерал, — сказал я. — Пойдемте смотреть, как летает этот малыш.
Слово «малыш» оказалось уместным, и не только применительно к самолету. Подполковнику Шоу было не больше двадцати. Я не мог стоять и смотреть, как он испытывает самолет. Я чувствовал себя так, словно из моей постели в последний момент увели девственницу.
— Здесь можно получить чашечку кофе?
— Возле главных ворот есть буфет, — ответил один из солдат.
— Спасибо.
— Не за что, — автоматически сказал он, продолжая смотреть в небо.
«Слишком молод или слишком стар», — думал я, сидя за столиком в полутемном буфете. Вот так всегда. Мне было четырнадцать, когда кончилась Первая мировая война, а когда началась Вторая, я уже перевалил за возрастной ценз. Не везет мне. Мне всегда казалось, что каждому поколению суждено пережить войну, но оказалось, что я угодил как раз в промежуток между ними.
Подъехал небольшой армейский автобус, и я от нечего делать стал наблюдать за выходившими из него людьми. Все они были немолоды и в гражданском. Среди них были седые и лысые. Мне бросилась в глаза одна деталь. Никто из них не улыбался, даже переговариваясь с другими.
«А с чего им улыбаться? — горько подумал я. — Они — такие же ископаемые, как я».
— Герр Корд! Вот сюрприз! Что вы здесь делаете?
Рядом со мной стоял Штрассмер.
— Доставил сюда новый самолет, — ответил я, протягивая ему руку. — А вы? Я думал, вы в Нью-Йорке.
Он пожал мне руку и уже без улыбки сказал:
— Мы тоже доставили сюда кое-что и теперь возвращаемся обратно.
— Вы с той группой?
Он кивнул и, взглянув на них в окно, беспокойно посмотрел на меня.
— Да, — произнес он. — Мы прилетели на одном самолете, но обратно полетим отдельно. Три года мы работали вместе, и вот работа окончена. Скоро я вернусь в Калифорнию.
— Надеюсь, — я рассмеялся. — Вы нам очень пригодились бы на заводе.
Он промолчал. Я внимательно посмотрел на него и вспомнил, что европейцы щекотливы в отношении манер.
— Прошу прощения, мистер Штрассмер, — сказал я. — Не выпьете ли со мной кофе?
— У меня нет времени. — В его взгляде появилась странная нерешительность. — У вас, очевидно, здесь есть офис, как и во многих других местах?
— Разумеется, — ответил я, вспомнив, что видел по пути мужской туалет. — Он позади этого здания.
— Я встречусь с вами там через пять минут, — сказал он и поспешно вышел.
Я видел в окно, как он присоединился к одной из групп и заговорил с кем-то. «Тронулся старик, что ли?» — подумал я. Может, перетрудился и вообразил, что он снова находится в нацистской Германии? А иначе почему он боится открыто говорить со мной?
Я неспешно вышел из буфета. Когда я проходил мимо стоявших на обочине, Штрассмер даже не взглянул в мою сторону. В туалет он зашел следом за мной и нервно огляделся:
— Мы одни?
— Думаю, да, — ответил я, вглядываясь в него и соображая, найдется ли здесь врач, если он и правда спятил.
Проверив все кабинки и никого там не обнаружив, он повернулся ко мне. Его лицо было бледным и напряженным, а на лбу выступили капли пота. Мне показалось, что я узнаю симптомы. Невадское солнце доконает любого непривычного к нему. Его первые слова подтвердили мою догадку.
— Герр Корд! — хрипло прошептал он. — Война кончится не через шесть месяцев!
— Конечно, нет, — с готовностью согласился я. Я слышал, что главное — это соглашаться с ними, чтобы успокоить. Жаль, что я не помню, что еще надо при этом делать. — Давайте я налью вам…
— Она кончится в следующем месяце!
Наверное, мои мысли ясно читались у меня на лице, потому что Штрассмер поспешно добавил:
— Нет, я не сошел с ума, герр Корд. Я никому не сказал бы этого, кроме вас. Только так я могу отблагодарить вас за то, что вы спасли мне жизнь. Я знаю, как это важно для вашего бизнеса.
— Но… но как…
— Больше я ничего не могу сказать, — перебил он меня. — Просто поверьте мне. Уже через месяц Япония падет!
Он развернулся и почти выбежал за дверь.
Секунду я смотрел ему вслед, а потом подошел к раковине и ополоснул лицо холодной водой. Я почувствовал себя еще более сумасшедшим, чем он, потому что готов был верить ему. Но почему? Это казалось бессмыслицей. Да, мы начали оттеснять япошек, но они все еще удерживали Малайю и Гонконг, и если учесть их философию камикадзе, окончание войны в течение месяца было бы просто чудом.
Я продолжал размышлять об этом, когда мы с Морриси сели в поезд.
— Знаешь, кого я там встретил? — спросил я. — Отто Штрассмера.
Он облегченно улыбнулся: наверное, ожидал выволочки за то, что не сказал мне о летчике-испытателе.
— Он славный тип, — сказал он. — Как у него дела?
— Вроде нормально, — ответил я. — Возвращается в Нью-Йорк. Кстати, ты не слышал, над чем он работал?
— Кое-что. Один знакомый рассказывал — он некоторое время работал с ними. Он знал только то, что это называлось «Манхэттенский проект» и как-то связано с Эйнштейном.
Я озадаченно нахмурился.
— Чем Штрассмер может быть полезен Эйнштейну?
Морриси снова улыбнулся.
— Но ведь это Штрассмер изобрел пластиковую бутылку для пива, которая оказалась прочнее металлической.
— Ну и что?
— Может, профессору понадобилась пластиковая емкость, чтобы держать там свои атомы, — засмеялся Морриси.
Меня словно током ударило. Контейнер для атомов, энергия, помещенная в бутылку! Стоит открыть пробку — и он взорвется. Старик был в своем уме и знал, о чем говорил. Это я был не в своем уме.
Штрассмер и его друзья приехали в пустыню, сделали такую штуку и теперь едут по домам. Что это была за штука и как они ее сделали, я не знал и знать не хотел. Главное, что это случилось.
Было создано чудо, которое покончит с войной.
2
Я сошел с поезда в Рено, а Морриси отправился дальше, в Лос-Анджелес. Вызывать Робера с лимузином не было времени, и я доехал до завода на такси. За время войны он заметно вырос. Я вышел из машины, расплатился с шофером и взглянул на знакомое старое здание. Оно казалось обшарпанным и старомодным по сравнению с новыми строениями. Почему-то я так и не заставил себя из него переехать. Я бросил сигарету в пыль и, затоптав окурок, вошел в здание.
Запах остался тем же, как и шепот, срывавшийся с губ рабочих, когда я проходил мимо. «Эль ихо», «сын». Прошло уже двадцать лет, большинство из них не работали здесь, когда умер мой отец, и все-таки они называли меня так. Даже те, кто был в два раза моложе меня.
В офисе все тоже было прежним. Массивный стол и обитые кожей кресла, слегка потрескавшиеся от времени. Секретаря на месте не оказалось. Я не удивился: меня не ждали.
Я сел за стол и нажал кнопку, которая соединила меня с Макалистером, сидевшим в новом здании. Из селектора раздался его удивленный голос:
— Джонас? Откуда ты взялся?
— С военно-воздушной базы, — ответил я. — Мы только что доставили туда новый самолет.
— Хорошо. Им довольны?
— Наверное, — сказал я, — но мне не доверили на нем летать. — Я нагнулся и достал бутылку бурбона, поставив ее перед собой на стол. — Как обстоит дело с контрактами, которые будут расторгнуты из-за того, что война кончится завтра?
— Ты имеешь в виду контракты на взрывчатые вещества?
— Я имею в виду все компании, — сказал я, помня о том, что он хранил копии всех контрактов, которые мы когда-либо заключали.
— Это сразу не выяснить. Я поручу кому-нибудь заняться этим вопросом.
— В час уложишься?
Он секунду колебался, а потом в его голосе зазвучали странные нотки.
— Ладно, если это так важно.
— Да, важно.
— Ты что-то узнал?
— Нет, — честно признался я. В самом деле, я ничего не знал наверняка. Это была только догадка. — Я просто хочу знать.
Закончив разговор, я плеснул бурбона в стакан и, взглянув на портрет отца, приветственно поднял его и осушил одним глотком.
