– Входи, трудяга, – шепнула она ему. – Здесь немного иначе, чем в шахте, верно?
Он с яростью повернулся было к ней, но по ее глазам увидел, что она не собиралась издеваться над ним.
– Иди налево и потом прямо до Большого зала. – Она дотронулась до его плеча, и он сморщился. – Они совсем не такие плохие. Может, чересчур строжат, и уж больно они шотландцы… – И зажала себе рот рукой. – Ох, что же это я говорю!
Гиллон невольно рассмеялся.
– Держись как всегда, и все будет в порядке, – сказала она.
Он пошел по длинному сумрачному коридору, чувствуя себя гораздо лучше, чуть ли не уверенно. «Может, он и много тратит угля, но газ жалеет», – подумал Гиллон, и s ату минуту услышал, что она идет за ним, постукивая каблуками по деревянному паркету.
– Мистер?! – Он остановился. – Шляпу.
Он не понял ее.
– Дайте мне, ради бога, вашу шляпу.
– Я, пожалуй, пойду в ней.
– Ни разу еще не видела, чтобы кто-нибудь входил в этот дом в шляпе.
– А вы хоть раз видели в этом доме углекопа?
Она отрицательно покачала головой. Она была молоденькая и хорошенькая, совсем молоденькая – такую родители должны держать при себе.
– Ага, вот видишь. Углекопы не снимают шапки в доме, а я углекоп.
– По мне, так пожалуйста, Рыжик.[33] – И она подмигнула ему.
«Свеженькая, – подумал он. – Свежая, как трава, и славная».
Когда он повернулся к ней спиной, то с сожалением увидел, что несколько человек из тех, кто находился в Большом зале, наблюдали за ним, и в их глазах он уже упал на несколько делений, точно встал на одну доску с ирландской девушкой-служанкой, а ниже этого в Шотландии нельзя опуститься, разве что вступить в связь с африканкой.
Он вошел в комнату, но никто не обращал на него внимания. Там было человек восемь или девять – они переходили с места на место, позвякивая чашечками, беседуя друг с другом, и никто как будто не видел его. Лица их казались ему такими же далекими и стертыми, как лица тех, кто стоял вдоль Тропы углекопов. Здесь было светлее, чем в коридоре, и Гиллон не сразу освоился с переменой в освещении – так с ним всегда теперь бывало, – поэтому некоторое время он стоял и мигал.
– Это что еще такое? – опросил чей-то голос. Человека Гиллон не видел. – Я спрашиваю: это что такое?
Гиллон повернулся на звук голоса, но за спиной говорившего стояло несколько оплывших свечей, и он ничего не мог разглядеть.
– Это Камерон, милорд. – Вот этот голос Гиллон узнал: Брозкок. – Углекоп, сэр.
Гиллон увидел, а если не увидел, то услышал, как двое или трое поставили на столик чашки и тарелочки с тортом и повернули к нему голову.
– Послушайте, – сказал кто-то. Какая-то леди. – Дайте мне вашу шапочку.
– Да, конечно, шапочку, – сказал Гиллон и снял гленгарри, жалея, что не отдал ее девушке.
– Углекоп? – Нельзя сказать, чтобы голос был злой. – А выглядит он так, будто только что вернулся с охоты.
– Нет, я… – начал было Гиллон, но понял, что они вовсе не желают его слушать.
– А ну, подойди-ка сюда, чтобы мы могли хоть разглядеть тебя.
Гиллон обошел большое кресло с высокой спинкой, в котором, развалясь, сидел граф Файф.
– Брозкок уверяет меня, что ты один из моих углекопов, но я ему не верю. Я говорю, что ты пришел прямо с пустоши после долгой охоты и сейчас поднесешь нам связку-другую куропаток.
Гиллон ие мог понять, почему все рассмеялись. Он по-прежнему плохо видел, и ему было так легче, как легче бывает, когда лицо скрыто под налетом угольной пыли или под маской, это позволяет человеку делать то, чего обычно он никогда в жизни не сделает.
– Мне бы не хотелось говорить, что мистер Брозкок прав, а лорд Файф – нет, но, 'может, вы посмотрите на мои руки, сэр.
Это было встречено легким, снисходительным смешком.
– Неплохо сказано, – изрек лорд Файф. – У этого человека есть такт. Дайте человеку чаю.
Кто-то сунул Гиллону в руки чашку с чаем и спросил:
– Сливок и сахару?
– Лимона, пожалуйста. Кусочек лимона меня бы вполне устроил.
– Лимона?! – произнес голос. Он понял, что это леди Джейн. – Вы слышали? Он просит лимона/ (Какой изысканный вкус… Боюсь, у нас нет лимона. Боюсь, мы – сторонники сливок и сахара. – Она говорила очень медленно, весьма неожиданно расставляя ударения, и Гиллон подумал, что, наверное, потому молодежь в комнате так часто смеялась.
– Скажите-ка еще (раз, – попросил лорд Файф, – как его зовут? – Кто-то из стоявших рядом ответил. – Скажи мне, Камерон, почему ты в таком… таком одеянии? – Вопрос этот был задан уже с подковыркой.
– Это мой костюм для особо торжественных случаев, сэр. Для свадеб, похорон и прочего, – сказал Гиллон. – Я считал, что сегодня как раз такой особо торжественный случай.
– Я бы сказал, что да, я бы сказал, совершенно верно, – произнес чей-то молодой голос. – Ты – первый углекоп, который видит этот дом изнутри.
Гиллон не знал, что на это и сказать. Он еще не мог сообразить, когда надо откликаться, а когда нет.
– Да еще в юбочке. Это, конечно, от армии осталось?
– От моей семьи. От моего клана.
Раздался смех.
– Подумать только, – произнес тот же молодой голос. – У нашего углекопа, оказывается, есть клан.
Гиллон вспыхнул, но краска быстро отлила от его лица, и больше он уже не краснел.
– В каждом клане, кроме предводителя, есть и просто люди, иначе не было бы предводителей, – сказал Гиллон. Это вырвалось у него само собой, непроизвольно.
– А он побил тебя, Уоррик. Наколол, – произнес другой молодой голос, очень похожий на голос лорда Файфа. И Гиллон решил, что это его сын.
– Язык у тебя неплохо. подвешен, – заметил лорд Файф.
– Этому учатся на шахте, сэр. Обмен любезностями.
– Там учатся не только этому, – заметил граф, но Гиллон не понял, что он хотел сказать.
– Ты говоришь не по-шотландски, – сказал молодой голос. – Почему ты говоришь не по-шотландски? А я обещал вот этому молодому человеку немножко настоящей шотландской речи.
– Мне очень жаль, сэр. Я с гор.
– А как ты очутился здесь?
– Я женился на девушке из Питманго. Она привезла меня сюда, и я стал углекопом.
– Но где же вы встретились? – опросила леди Джейн.
– Она приехала и забрала меня с собой, мэм.
– Какая предприимчивая. А как ее зовут?
– Драм, мэм. Маргарет Драм.
Леди Джейн пожала плечами. Эта фамилия ничего ей не говорила. Двести лет люди служили ее семье, а она даже фамилии их не слыхала. Том Драм очень бы обиделся, если бы узнал об этом. Графу подали карточку, и он принялся ее изучать. А Гиллон стоял и думал, не слишком ли это будет нахально, если он отхлебнет чаю. Он все-таки отхлебнул – такого чая он еще никогда не пил.
– Гиллон Форбс Камерон, – прочел граф. – Красивое имя для углекопа.
Это было произнесено с такой издевкой, что Гиллон даже испугался. Он опустил чашечку с чаем и встал, как солдат, навытяжку.
– Одна из моих бабушек была из Форбсов, – сказал лорд Файф. – Ты это знал?
– Нет, сэр.
– Иными словами, можно сказать, что мы в некоторой степени родственники. Можно сказать, одних кровей.
– В некоторой степени да, сэр. Только на разных уровнях.
– Одних кровей. Из одного клана. А какая первая заповедь членов клана, Камерон? – быстро спросил он.
Ответа на это у Гиллона не было.
– Чего прежде всего ждет один член клана от другого? Ты знаешь ответ, Камерон. Ну-ка, поднатужься.
Гиллон почувствовал, что краснеет – не слишком сильно, но все же краснеет. А все в зале смотрели на него. Если бы только они не смотрели.
– Помогать друг другу в трудные времена, сэр?
– Ты мне не задавай вопросов. Отвечай.
– Наверно, преданность.
Граф сделал движение, словно хотел встать с кресла. Гиллон подумал, не надо ли наклониться и помочь ему встать, но граф лишь выпрямился. Все ждали, что будет дальше, и смотрели на Гиллона. Так люди смотрят на рыбу в чистой воде, наблюдая, как она тычется мордой в крючок"
– Ты огорчил меня, – сказал лорд Файф. Произнес он это очень громко, и голос его эхом отдался от стен большой притихшей комнаты. У Гиллона даже внутри все задрожало. – Ты так меня огорчил, как никогда еще ни один человек не огорчал.
Гиллон застыл, не донеся чашку до блюдца, крепко держа ее в правой руке.
– Какая там преданность! – раздался крик. – Ни малейшего доверия! И ты еще являешься ко мне в таком виде, в костюме, отличающем людей преданных. Да ты права не имеешь его носить. – Последние слова были произнесены чуть не со всхлипом. – Ты бы мог прийти ко мне, к своему лейрду, как к человеку, который знает и уважает тебя, а ты отвернулся от меня и пошел к ним. – Он постучал по бумаге. – Я знаю, кто они. Я знаю, к кому ты пошел. Не пошел, а пополз. Кому ты продался.
– Я…
– Зажни глотку, когда его светлость говорит, – прикрикнул на него Брозкок.
