— Что дальше, ваше величество?
— Пробившись к воротам, мы взорвем их петардами и займем город. Не так уж это трудно.
Шико в ужасе глядел на Генриха.
— Да, — проворчал он, — вот уж истый гасконец — и труслив и хвастлив!
В ту же минуту, словно в ответ на тихое брюзжание Шико, Генрих прибавил:
— Не будем терять времени понапрасну, господа! Вперед! Кто меня любит, за мной!
XXIII. О том, как вел себя король Генрих Наваррский, когда впервые пошел в бой
Небольшое войско Генриха подошло к городу на расстояние двух пушечных выстрелов; затем расположились отдыхать.
В три часа пополудни, то есть когда до сумерек оставалось каких-нибудь два часа, король призвал всех командиров в свою палатку.
Генрих был очень бледен, руки у него сильно дрожали.
— Господа, — сказал он, — мы пришли сюда, чтобы взять Кагор, но взять его мы должны силой. Слышите? Силой!.. Маршал де Бирон, поклявшийся перевешать гугенотов всех до единого, стоит со своим войском в сорока пяти лье отсюда. По всей вероятности, господин де Везен уже послал к нему гонца. Через четыре-пять дней маршал окажется у нас в тылу с десятью тысячами солдат; мы будем, зажаты в клещи. Стало быть, нам необходимо взять Кагор, прежде чем придет подкрепление. Итак, вперед, вперед, господа! Я возглавляю вас, рубите не щадя сил, черт возьми! Пусть удары сыплются градом!
Вот и вся королевская речь; но, по-видимому, этих немногих слов было достаточно — солдаты ответили на них восторженным гулом, командиры — неистовыми криками «Браво!».
«Краснобай! Всегда и во всем гасконец! — подумал Шико. — Увидим, каков он в деле!»
Под начальством де Морне небольшое войско выступило, чтобы разместиться на позициях.
В ту же минуту король подошел к Шико и сказал ему:
— Прости меня: я тебя обманывал, говоря об охоте, волках и прочей ерунде; но я не мог поступить иначе. Король Генрих Французский положительно не склонен передать мне владения, составляющие приданое его сестры Марго, а Марго с криком и плачем требует любимый свой город Кагор. Если хочешь спокойствия в доме, надо делать то, чего требует жена; вот почему, любезный мой Шико, я хочу попытаться взять Кагор!
— Что же она не попросила у вас луну, государь, раз вы такой покладистый муж? — спросил Шико, задетый за живое королевскими шутками.
— Я постарался бы достать и луну, Шико, — ответил Беарнец, — я так люблю ее, милую мою Марго!
— Ладно уж! С вас вполне хватит Кагора; посмотрим, как вы с ним справитесь.
— Ага! Вот об этом-то я и хотел поговорить; послушай, Шико, дружище, не насмехайся чрезмерно над несчастным Беарнцем, твоим соотечественником и другом; если я струхну и ты это заметишь — не проболтайся!
— Значит, вы боитесь, что струхнете?
— Разумеется.
— Но тогда — гром и молния! — какого черта вы впутываетесь во все эти передряги?
— Что поделаешь, раз это нужно!
— Господин де Везен — страшный человек! Он никого не пощадит.
— Ты думаешь, Шико?
— Уверен в этом: белые ли перед ним перья, красные ли, он все равно крикнет пушкарям: «Огонь!»
— Ты имеешь в виду мой белый султан, Шико?
— Да, государь, ни у кого, кроме вас, нет такого султана.
— Ну и что же?
— Я бы посоветовал вам снять его, государь.
— Но, друг мой, я ведь надел его, чтобы меня узнавали…
— Значит, государь, вы, презрев мой совет, не снимете его?
— Не сниму.
Произнося эти два слова, выражавшие непоколебимую решимость, Генрих дрожал еще сильнее, чем когда говорил речь командирам.
— Послушайте, ваше величество, — сказал Шико, совершенно сбитый с толку несоответствием между словами короля и всем его поведением, — время еще не ушло! Не действуйте безрассудно, вы не можете сесть на коня в таком состоянии!
— Стало быть, я очень бледен, Шико? — спросил Генрих.
— Бледны как смерть, государь.
— Отлично! — воскликнул король.
— Как так отлично?
— Да уж я-то знаю!
В эту минуту прогремел пушечный выстрел, сопровождаемый неистовой пальбой из мушкетов, — так господин де Везен ответил на требование сдать крепость, которое ему предъявил Дюплесси-Морне.
— Что вы скажете об этой музыке? — спросил Шико.
— Скажу, что она леденит мне кровь, — ответил Генрих. — Эй! Коня мне! Коня! — крикнул он срывающимся голосом.
Шико смотрел на Генриха и слушал его, ничего не понимая. Генрих хотел сесть в седло, но это удалось ему не сразу.
— Эй, Шико, — сказал Беарнец, — садись и ты на коня; ты ведь тоже не военный человек, верно?
— Верно, ваше величество.
— Едем, Шико, давай бояться вместе! Едем туда, где бой, дружище!.. Эй, хорошего коня господину Шико!
Шико пожал плечами и, глазом не моргнув, сел на прекрасного испанского коня, которого ему тотчас же подвели. Генрих пустил своего коня в галоп; Шико поскакал за ним следом. Доехав до передовой линии, Генрих поднял забрало.
— Знамя! Новое знамя! — крикнул он с дрожью в голосе.
Сбросили чехол, и новое знамя с двумя гербами — Наварры и Бурбонов. — величественно развернулось в воздухе; оно было белое: на одной стороне на голубом поле красовались золотые цепи, на другой — золотые лилии с геральдической перевязью в форме сердца.
«Боюсь, — размышлял Шико, — что боевое крещение этого знамени будет весьма печальным».
В ту же секунду, словно отвечая на его мысль, крепостные пушки дали такой залп, который вывел из строя целую шеренгу пехоты в десяти шагах от короля.
— Гром и молния! — воскликнул Генрих. — Ты видишь, Шико? Похоже, что дело нешуточное! — Зубы у него отбивали дробь.
«Ему вот-вот станет дурно», — подумал Шико.
— А! Ты боишься, проклятое тело, — бормотал Генрих, — ты трясешься, дрожишь; погоди же, погоди! Уж раз ты дрожишь, пусть это будет не зря!
И, яростно пришпорив своего белого скакуна, он обогнал конницу, пехоту, артиллерию и очутился в ста шагах от крепости, весь багровый от вспышек пламени.
Он придержал коня и крикнул:
— Подать фашины! Гром и молния! Фашины!
Морне с поднятым забралом, со шпагой в руке присоединился к нему.
Шико тоже надел кирасу, но шпагу из ножен не вынул.
Воодушевясь его примером, уже мчались вперед юные дворяне-гугеноты с кличем: «Да здравствует Наварра!»
Во главе этого отряда ехал виконт де Тюренн; на шее его лошади лежала фашина.
Каждый всадник, подъезжая, сбрасывал свою фашину; в мгновение ока ров под подъемным мостом был заполнен.
Тогда ринулись вперед артиллеристы; теряя по тридцать человек из сорока, они все же ухитрились заложить под ворота петарды.
