резкостью. – Мы – немецкие рыцари, наше дело не имеет ничего общего с теми племенами, которые нужно уничтожить и погубить, дабы занять их землю.
Маршал не отрицал, а другой комтур, торуньский, прибавил:
– Пока тут след их языка, их обычая, их рода останется, мы покоя иметь не будем. Поэтому мы должны вырезать в пень… и на кровавом корчевье новый лес посадить.
– Если себе льстят, – сказал маршал, – что мы их из-за какой-то человечности щадить будем…
Он не докончил и, бормоча, отвернулся.
– Полк воеводы, – начал комтур эльблонгский, – нужно всегда вперёд слать, где наибольшая опасность и где вернейшая смерть, таким образом мы от таких помощников избавимся.
– Но сегодня, брат мой, – прервал, оборачиваясь, маршал, – ещё нужны! Потому самому нам нужны, что Лококту без них очень плохо. Я слышал, что старый лис не смеет вылезти из ямы. Скрывается где-то в лесах со своим плохим собранным войском. Не посмеет нам ставить чела. А чтобы идти под Калиш, мы короля Яна дождёмся.
Посмотрели друг на друга.
– Короля Яна! Дай Боже! – сказал с сомнением торуньский комтур.
– Придёт, несомненно, – отозвался другой из командиров, – но для него заранее нужно приготовить набитые мешки. Правда, что, как законный король Польши, он отдаёт нам навеки Поморье, но заплатить себе прикажет. Для него нужно будет много денег.
Маршал Теодорих сказал с двусмысленной улыбкой, рукой указывая на край:
– Эта экспедиция их обеспечит. В Калише я не надеюсь на большую добычу, но оттуда мы потянемся на Гнезно. Старая костёльная сокровищница – богатая, для короля Яна серебра хватит. Ну, и другими местечками, в которых наиболее крупная торговля, не нужно пренебрегать. Мы должны осадить Калиш.
Начали говорить о положении замка, о водах, которые защищали подступ, об укреплении города. Маршал заверил, что король Ян должен был подойти к Калишу.
Когда под кровавым шатром вёлся такой разговор, на краю лагеря польские полки Наленчей, отдельно, в более худшем положении, роптали, с немцами были постоянные ссоры. Они не пускали к водопою, занимали лучшие луга, присваивали себе самые удобные положения. Между оруженосцами и солдатами, как если бы в любую минуту должна была вспыхнуть борьба, постоянно были зацепки. Более сильные немцы злоупотребляли своим преимуществом. Презираемые польские подкрепления, почти как невольники, должны были занимать какое-то подчинённое положение. Жалобы на это не помогали. Воевода негодовал; маршал, которого он увещевал об уважении великопольской земли, отвечал ему уклончиво, пожимал плечами, объяснялся войной, впрочем, не обращал ни на что внимания и делал своё.
В лагере не было уже никакой тайны, что по взятию Калиша, которым надеялись обладать, дорога на Знин шла прямо к Гнезну, в сердце Великопольши. Поговаривали о походе на Серадз, на Варту. О добыче архиепископской столицы говорили заранее, обещая себе из неё много. Винч ходил по своему маленькому шатру, выбегал из него, бегал по двору, сидел, вставал, и все явно видели, что кровь в нём кипела.
Время от времени он с такой злостью поглядывал на красный шатёр маршала, словно хотел пойти на него не с подкреплением, но с мечом в руке.
Среди стоящих вокруг полков воеводы господствовало то же самое раздражение, какое ему не давало покоя. Главнокомандующие сходились, бурно совещались, кричали и, вытягивая к немцам руку, казалось, им угрожают. Но что же значили бессильные угрозы, когда эта горсть была в руках крестоносцев, вчетверо более сильных и лучше вооружённых.
В нескольких сотнях шагов от шатра воеводы, при возах Ремиша Наленча, который возрастом и серьёзностью был тут самым старшим после воеводы, стояло с десяток командиров, все из рода Наленчей. Был там Жегота, называемый Силач, Климш, называемый Огон, Юр, называемый Носал, и другие.
Не один из них ни на минуту не присел, ходили все, метаясь. После неприятного молчания наступали крикливые вспышки. Ремиш, как мог, усмирял их.
– Эти псы даже не делают из этого тайны, – говорил Огон, – прямо из Калиша пойдут на Гнезно. Хорошо знают, где лучше всего могут нажиться. Я собственными ушами слышал, что ту же судьбу, которая встретила Ленчицу, обещают не только Гнезну, но и Сродзе и околицам, Серадзе потом, Варте и… кто их знает! Пойдут, может, и на Познань! А мы должны им помогать, когда наши собственные дворы грабить и жечь будут!
– А ну, так! – крикнул Жегота Силач. – Поэтому мы и шли, и такой красивый с ними воевода союз заключил, лишь бы до завтра не ждать, будем сами из шкуры лезть.
– Он говорил нам, – прибавил Огон, – что через это мы спасём наши земли и край. А теперь? Что! Сдал нас как невольников – мы пропали.
– Пропали! – повторили другие.
– Мы должны погибнуть, – воскликнул Климш, – и он живым не уйдёт… Пусть погибает.
Ремиш приказал молчать.
– Не ловите рыбу перед неводом, не может быть, чтобы нас и себя губил, человек быстрый, умный.
– Но потерял разум, потому что его гнев охватил, – вставил Огон, – мести ему вкусить хотелось, и сам сдался из-за неё.
– Подождём-ка, – сказал Ремиш.
– Чего ждать? Что было бы после? – подхватил Силач. – Нет! Вот, как мы стоим, пойдём с ним поговорим ясно и искренне.
Ремиш сидел неуверенный.
Все посмотрели на него.
– Идёте с нами? – спросили они.
– Я должен, – отпарировал он коротко.
Таким образом, они собрались в кучку, немного пошептались, построились, согласно старшинству, приняли важные физиономии и стали не спеша шагать к шатру воеводы, который как раз из него вышел, и видел их собирающихся и направляющихся к нему.
По дороге к этой кучке начали присоединяться иные, из десяти человек вскоре переросла в двадцать. Приходили все, кто только проведал куда и зачем идут. Прежде чем дошли до шатра, воевода, на глазах которого это происходило, заметил и догадался, что шли к нему командиры, а о цели этого выступления легко ему было догадаться, потому что уже несколько дней его люди по отдельности жаловались, он остро им должен был отвечать. И теперь, видя также, что его, несомненно, прижмут, чтобы объяснился, он решил поблажки не давать и, не сгибаясь, стоять твёрдо.
Чем больше он чувствовал свою вину, тем менее мог в ней признаться. Кости были брошены, отступать невозможно.
Медленно шагая, Наленчи совещались, кто будет говорить, Огона и Носала боялись из-за их горячности, выбрали Ремиша.
Когда уже не сомневался, что идут к нему, Винч встал с поднятой головой, опёршись на меч, и вызывающе их ждал. Ремиш шёл впереди. Они холодно поздоровались.
– Мы пришли к вам на совет и с жалобой, – отозвался выбранный. – Что-то плохое нам обещает экспедиция. Немцы не делают
